Роберт Маккаммон. Рассказы (СИ) - МакКаммон Роберт Рик

— Она сказала, что не жалеет об утраченных волосах. Ерунда — так она сказала. И ещё… она хотела передать Дженни… она надеется, что Дженни получила хорошую добычу.

— Что? — Кэрол вцепилась мне в руку. В глазах у неё стояли слёзы. Я обнял её и крепко прижал к себе. Мы стали единым целым, как те влюблённые, с которыми я недавно встретился. В эту секунду мы были нужны друг другу как никогда.

Бет, наша старшая дочь, покинула нас в апреле. Ей было пятнадцать лет. Рак. Весна выдалась невесёлой. И год выдался не из лёгких. Семейных фотографий поубавилось, потому что мы потеряли одного из членов нашей семьи.

— Кажется, это всё, — с этими словами мужчина развернулся, спустился с крыльца и направился к своей машине. Но вдруг замешкался и обернулся, стоя под дождём. Он сказал:

— Ах, да. Вот ещё что. Она сказала, что там… где она сейчас… нет одиноких.

Он сел в машину.

И я позволил ему уехать.

Я позволил ему уехать, так и не спросив, не нашёл ли он случайно в мешке со сладостями, которые принесли его сын или дочь, странную конфету с запахом мяты. Я позволил ему уехать, так и не спросив, не съел ли он ту конфету, и каким по счёту пальцем на ней был я.

Он сел в машину и уехал прочь.

Кэрол положила голову мне на плечо, она дрожала, потому что, хотя она и не понимала, что происходит, она понимала, что мы только что получили сообщение от духа, который в эту хеллоуинскую ночь находился где-то на грани между миром живых и миром мёртвых. Духа, который не хотел никого напугать, а хотел лишь избавить своих близких от боли, горя и чувства утраты, пусть лишь на малую толику.

Я чётко помнил все адреса, которые мне дали, и все сообщения, которые должен был передать.

Я нежно поцеловал Кэрол в лоб. «Мы всегда будем любить друг друга», — подумал я.

Затем я сказал ей, что должен съездить кое-куда, это очень важно, и что они с Дженни могут поехать со мной, если захотят, и тогда по дороге я попытаюсь рассказать им о том, что случилось прошлой ночью и что это была за странная конфета.

И я попытаюсь объяснить им, в чём заключается миссия, которую я должен выполнить. Миссия сердца и души. Миссия милосердия. Миссия любви, не знающей границ. Пять разных домов на пяти разных улицах нашего города — города, где почти ничего не происходит.

Перевод: А. Домнина

Белый

За Рассом Трусдейлом пришли в тот момент, когда он досматривал «Конана», потягивая имбирный чай с травами.

Тихо, словно тени, они проникли в его квартиру через парадную дверь; трое мужчин, облаченных в черные костюмы с капюшонами и маски, будто кошки в ночи, проскользнули по узкому коридору прямо в гостиную. Прежде чем Расс успел закричать, они заклеили ему рот скотчем и аккуратно вытащили из кресла с откидной спинкой, стараясь не пролить ни капли чая и не издать ни малейшего звука, который может насторожить соседей, затаившихся за стенами, окрашенными в серый цвет.

Они заломили ему руки за спину и стянули запястья чёрными пластиковыми наручниками. Ничего, что он одет в красную клетчатую пижаму: там, куда его ведут, одежда не имеет значения. Расс слабо пытается сопротивляться, но рука в чёрной перчатке, сжимающая ему шею, намекает, что лучше вести себя спокойно; в его голове пульсирует кровь, штаны намокли от мочи, и он становится податливым, как пластилин. Эти люди — профессионалы с железными нервами.

Ему на голову надевают чёрный мешок. Сначала ноги его не слушаются, и его приходится тащить силой, но затем один из профессионалов бьет его под колено — аккурат по нервам, и вспышка боли заставляет плохого мальчика слушаться старших. Он идёт туда, куда они заставляют. Куда-то вниз, вниз. Левой ногой он задевает что-то металлическое. В его охваченном ужасом мозгу мелькает мысль, что на голени останется синяк. И дальше — вниз, вниз. Открывается дверь автомобиля, Расса заталкивают в холодный салон, где чьи-то руки хватают его за плечи и с силой опускают на колени, дверь захлопывается — похоже на фургон, думает Расс; да, это и есть фургон, и он трогается с места.

Вперед и вперёд. Как долго они едут? Пятнадцать минут, двадцать? Вперед и вперёд, без остановок. Расс задумывается: почему фургон не останавливается на светофорах? Рука в перчатке треплет его по правой щеке, будто бы с сожалением. «За что? За что? За что?» — скотч превращает его слова в неразборчивое мычание, к тому же никто его не слушает.

«Это фильм ужасов, — думает Расс. — Настоящий. Здесь нет ни вампиров, ни зомби, ни духов умерших. Но это фильм ужасов, и я в нем главный герой».

Он не имел ни малейшего понятия, за что в эту октябрьскую ночь его вытащили из теплой и уютной квартиры. У него нет ни больших денег, ни богатых родственников. Он не брал в долг у уличных спекулянтов. Врагов у него тоже нет, насколько ему известно. Он не делал ничего плохого.

Тогда за что?

Фургон замедляется. Колеса подпрыгивают на «лежачих полицейских». Четыре раза. Затем фургон останавливается, открывается дверь, и Расса вытаскивают наружу, и в этот раз на его шее уже заранее держат руку — на случай, если он решит сопротивляться, поэтому он и не пытается — все равно без толку. Он высокий и худой, весит чуть больше семидесяти килограммов, а люди, которые его схватили, сильны как футбольные нападающие или профессиональные борцы на закате карьеры. С ним обращаются, как с мешком соломы. Сопротивляться бессмысленно.

— Пошел, пошёл, пошёл, — кричат ему в ухо. Слышится эхо, и Расс понимает, что они, судя по всему, на какой-то закрытой парковке или где-то под землей. Пятнадцать-двадцать минут езды от его дома… Бесконечно далеко.

Расс идёт вперёд. Его не подталкивают, но слишком замедляться тоже не позволяют. Они действуют твердо и эффективно, они носят ботинки, которые стучат по бетону: клац, клац, клац. Новая нота: звенит брелок на ключах. Отпирают замок. С легким скрипом открывается дверь. Расса ведут вверх по лестнице. Расс чувствует, что в воздухе пахнет сигаретами и дезинфицирующим средством, а от него самого исходит едкий сладковатый запах страха. Под ногами что-то хрустит, будто костная стружка.

Вверх и вверх. Два лестничных пролета. Три пролета, четыре. Отпирают ещё одну дверь. Руки, ведущие Расса, не жестоки, но и не милосердны. Они будто говорят: «Это всего лишь бизнес, парень, всего лишь бизнес. Мы делаем своё дело, и делаем его хорошо, мы не хотим портить себе репутацию, так что, будь добр, делай то, что мы говорим, а иначе нам придется выбить тебе зубы».

Его заталкивают в комнату, судя по звукам и ощущениям, довольно маленькую.

— Итак, — раздается голос. — Вот вы и на месте.

Эти слова прозвучали так, будто за ними вот-вот последует продолжение, нечто вроде: «Добро пожаловать, дорогой друг», или «Устраивайтесь поудобнее, я принесу попкорн». Но голос молчит. Это не единственный голос: ещё один, монотонный, официальным тоном произносит: «Мы его взяли, он в белой комнате».

Руки отпускают его.

С глухим стуком захлопывается дверь. В замке поворачивается ключ.

Щелк.

Ужасный звук.

Расс Трусдейл со связанными за спиной руками, заклеенным скотчем ртом и мешком на голове, стоит и ждёт. Пол под ногами холодный, очень холодный. Он ждёт, но ничего не происходит. Он долго стоит, не осмеливаясь пошевелиться. Через некоторое время начинает плакать, из-под мешка раздаются приглушенные скотчем всхлипывания, но если даже в комнате кто-то есть, они молчат.

Время идёт. Сколько прошло, час? Время теперь не имеет значения. Он ждёт и ждёт, боясь пошевелиться. Чувствует, что за ним наблюдают. Если он шевельнется, им это может не понравиться. Но если он не будет двигаться, они поймут, что он послушный мальчик, что он будет их слушаться, что он хочет, чтобы это недоразумение разрешилось — и тогда он отправится домой, домой, домой.