Газета День Литературы - Газета День Литературы # 121 (2006 9)
Надежда философа Мераба Мамардашвили на то, что Запад примет Россию как мыслящее начало в общемировом позитивном диалоге, пока еще более чем далека от осуществления. Опять-таки остается очередной утопией. Мир хочет жить-поживать и добра наживать, мыслить он вовсе не стремится. Ведь есть какое-то подспудное недоверие у власть имущих и тем более у собственность имеющих и обретающих, что мысль как таковая вовсе не благоприятствует их приятному в этом мире пребыванию. Мысль, обычно активизируется в словосочетании "критическая мысль", а она не особенно желательна ни новой России, ни старой Европе. Получается парадокс – цензуры нет, свобода слова присутствует, а мысль не рождается по-прежнему. Все попытки описания новых состояний, если новыми состояниями считать пищеварение и перистальтику, разные варианты совокупления индивидов, выраженные в слове, которое уже само себя то ли стесняется, то ли наоборот, все это не питает культуру, призванную создавать и воссоздавать неповторимую личность.
Одним из примеров немыслящего языка, отрицающего свою живую внутреннюю форму, можно назвать пресловутую "политическую корректность". К взглядам и требованиям "политкорректность" можно было бы относиться как с пониманием, так и с юмором, если бы они не получали силу диктата в западном мире, перенимая запретительные функции "чуткой цензуры", и если бы эти взгляды под знаком "толерантности" не перенимались отечественными российскими вольнодумцами, держащими чуткий нос по западному ветру.
Политическая корректность, появившись в США якобы ради смягчения нравов и предотвращения конфликтов, становится на деле анти- и контркультурой, усиливая эти конфликты. Сам язык, его история и логика противоречат "усовершенствованиям", которые опрометчиво пытаются вводить различные "меньшинства", ограждая себя от "обид", закодированных в речевой традиции, будь то английский, немецкий или датский язык. Кроме того вскрываются любопытные смещения векторов самой "политкорректности". В США – борются против "западников", т.е. европейских традиционалистов, прежде всего – против проявлений христианства (вплоть до запрещения спортсменам креститься во время состязаний). В Европе – против собственных традиционалистов, подыгрывая при этом исламу, для нее нетрадиционному. В России – против "антизападников", т.е. традиционалистов, опять-таки против собственно христианства. И как ни странно, борьба с религией идет параллельно с недоверием к научной традиции, призывая к "альтернативной" науке, то есть уравниваются догматика и ересь, наука и патология и пр. И невежество повсеместно и заразительно…
Политкорректность, восставая против "тоталитаризма" в мышлении, с успехом его замещает, устанавливая пристальный надзор "слабого" меньшинства над сильным и опасным "большинством". Причина этого нового мракобесия в понижении уровня образования ("реформирование"), когда в обществе начинает доминировать поколение, на долю которого пришелся очередной спад напряжения в образовании, прежде всего гуманитарного.
Этот спад напряжения в образовании по времени, как бы оно в обозримых масштабах не отличалось в Америке, Европе и России, имеет, видимо, общие причины. Действительно, холодная война требовала большего напряжения интеллектуальных сил, и, как ни странно, на гребне ее волн возникала и держалась определенная культура. С исчезновением противостояния интеллектуальная составляющая культуры оказалась без финансовой поддержки: зачем подкармливать солдат и офицеров интеллектуального фронта, когда война закончилась.
Закончилась интенсивная культурная жизнь, как бы ее ни полагать – игрой, самообманом, фикцией, "осуществившейся утопией". Посмотрим на эту съеживающуюся модель на примере поэзии. В Советском Союзе была мощная индустрия поэтического перевода с языков "народов СССР". Хорошо это или плохо, но это был непрерывный и достаточно внятный диалог культур. Через русский язык как язык межнационального общения в мировую культуру входили ранее неизвестные и малоизвестные культурные составляющие.
…Я не встречал писателя, которого бы угнетало знание русского языка, хотя разговоры о более свободной жизни были естественны, кроме того степень "свободы" в наших тогдашних республиках (особенно в Прибалтике) была тогда едва ли не выше, чем в Москве. Именно потому мои "сомнительные" верлибры прежде родного русского публиковались на языках Прибалтийских республик, затем в Польше и Германии (причем в ГДР, и только потом в ФРГ).
С началом "перестройки" в Москве были закрыты, прежде всего, редакции поэзии и прозы "народов СССР".
Вторым эшелоном по интенсивности культурных взаимодействий была литература социалистических стран Европы. С перестройкой оказались ненадобны редакции, занимавшиеся этой литературой. А затем стала хиреть и исчезать и остальная зарубежная литература, в завершение этого процесса исчезли из всех издательств отделы отечественной поэзии, и не только современной.
Возвращение этих элементов культуры наблюдается, но гомеопатическими дозами. Читатель вымер за одно поколение, и не только в России. Все отделившиеся (и не только отделившиеся) языки остались вне зоны культурного общения. Новое поколение окрестных стран уже не знает русского языка. Не выучило оно и английского, но как бы то ни было, на английский и через английский не переводят ни латышей, ни армян.
Поэзия - лишь поверхностный индикатор, едва заметный поплавок на редких волнах в болоте культуры, которое обещало стать морем.
Культура оказалась вытесненной геополитикой во внешних проявлениях и цивилизацией "комфорта" и роскоши для избранных во внутреннем пользовании. Здесь и оказался уместным выморочный постмодернизм с его отсутствием иерархий, "смертью автора" (Р.Барт). Самым заметным открытием Европы стал русский мат, то есть сквернословие, непотребная и нецензурная речь, которая дает откровенный портрет дикаря, человека, не приобщенного к культуре. Немецкие филологи даже изобрели "научный" термин – "матизмы". Но нет понимания того, что язык криминальной, отвратительной части души, отнюдь не русской и не совсем человеческой. Так, славист из Цюриха фрау Троттенберг с нескрываемой грустью констатирует: "к сожалению, в России еще есть противники матизмов". Это то же самое, что сказать – к сожалению, есть еще противники мелкого хулиганства. Неисповедимы пути научного обскурантизма.
Говоря о потере русским языком своих культурных позиций (как у себя дома, так и вне его), которые должны были прийти на смену политическим амбициям языка, я только хочу указать на положение многих (если не всех) языков общеевропейского пространства, на котором русский язык все еще занимает определенный серьезный объем. Сокращаются духовные пространства всех этих языков, как постсоветских (временно что-то проигравших и якобы сейчас что-то выигравших – свободу), так и языков-"победителей". Особое место у английского языка в его американском варианте, который через массовое сознание играет роль нового "новояза", замыкающего уста любой мысли. Американский английский – это новый советский для свободной Европы. Я не говорю о пиджин-инглише для торговцев и деятелей рекламы. Молодежь пляшет под этот "язык", поет на этом языке, принимая в душу запавшие в этот язык африканские языческие ритмы. "Зрелая" публика (дамы и господа) занимает свободное от службы время голливудскими боевиками (эффект радости неучастия в "насильственных" действиях) и детективными романами (эффект радости, что ищут не тебя, а другого преступника). Для дам изготовлены дамские романы (эффект недостижимого чужого женского счастья), более-менее пристойные, сочиненные англичанками и австралийками, и тупо-автоматические от авторесс американского образца: – чтение, достойное надувных кукол.
А мы вздыхаем о конце традиционного для России (и некогда для Европы) литературоцентризма. Короче говоря, кто-то работает, зарабатывает, где-то воюют, европейцы отдыхают, призывая и Россию примоститься на общем обломовском диване. Но это сидение на общем диване не обязывает даже к беседе, к диалогу, к чтению "общей книги", достаточно делать вид, будто курим трубку мира. Но если язык и языки не развяжутся, понуждаемы к порождению мысли, а не к молчанию про себя, к легкой игре взаимных умолчаний, то дальше – погружение в общий сон, который вполне может оказаться вечным.
Виталий Канашкин ДУРАЦЕЛ ДЛЯ ЭЛЕКТОРАТА
Некоторое время тому назад в прессе промелькнуло сообщение, что при Правительстве Российской Федерации состоялось заседание некой высокой комиссии по русскому языку, которая выступила с инициативой его очередного реформирования. От неведомого этого мероприятия, затеянного на фоне немыслимых нововведений последнего времени, дохнуло смутной тревогой. Когда власть, отодвинув насущные дела, начинает вдруг проявлять заботу о родном языке, возникают ассоциации мрачного толка. Ну хотя бы те, что связаны с трудом "Марксизм и вопросы языкознания". Или с газетно-журнальным всенародным обсуждением реформы русского правописания, имевшей место при Хрущеве, выказавшем свое неприятие Сталина и в аспекте языкового обновления. Многим в связи с этим запало в душу чудесным образом отреформированное словечко "заец". И еще хорошо запомнилось пленительное окончание в общеупотребительном слове "огурци".
