Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #4
В работе “Новые признаки Ветхого завета (религиозные корни мондиализма)” Драгош Калаич раскрывает суть с виду не только безобидного, но даже соблазнительного плана будущего мироустройства, прячущегося под термином “новый мировой порядок”, вроде бы долженствующего раз и навсегда исключить войны, расовую и иную междоусобицу и создать на планете единое гармоничное общество: “Следующие строки прояснят связь между ветхозаветной концепцией и стратегией завоевания “земли обетованной”, с одной стороны, и мондиалистским проектом установления “нового мирового порядка”. Единственно зримые отличия проявляются здесь опять-таки же в плане количества: “земля обетованная” в настоящее время охватывает только часть нынешнего Аравийского полуострова, в то время как “новый мировой порядок” претендует, по определению, на всю планету… Частые и броские ссылки стратегов и трибунов “нового мирового порядка” на ветхозаветные образцы и принципы являются не просто риторическими прикрасами, но свидетельствуют об отождествлении иудо-протестантского человека с библейским. Мильтон Конвиц, еврейский политолог и юрист, в научном труде “Judaism fand the Amerikan idea” самодовольно, но при этом весьма убедительно доказывает нам при помощи ряда анализов и документации, что “американская правовая система, конституция и идеи о “правах человека”, равно как и основные положения либерализма, по своему содержанию суть непосредственное и секуляризованное продолжение священных книг еврейства, начиная с Ветхого завета. Американская цивилизация с самого начала и отчасти из-за того, что американские Отцы (основатели) считали себя израильтянами, покинувшими Египет (читай: Европу) и достигшими Земли Обетованной (Америки), где они могут жить по Божьим, а не по человеческим законам, переняла все качества юридически ориентированной цивилизации”. Вероятно, излишне обострять внимание на том, что речь здесь идет о “правовой ориентации”, выведенной из закона и казуистики Ветхого завета”.
И еще: “Ветхозаветные нормативные и информативные принципы захвата, грабежа и геноцида реализовались по всему фронту новейших колониальных походов, и в первую очередь — на североамериканском континенте, где протестантские колонисты истребили с помощью оружия, голода и болезней около семи миллионов коренных жителей, согнав жалкие остатки уцелевших в резервации — своеобразные прообразы современных концлагерей. Завоеватели Северной Америки воспринимали эту землю и ее народы под углом зрения, типичным для Ветхого завета, действуя по тем же моделям нетерпимости и жестокости. Они отождествляли себя с ветхозаветными израильтянами, а в новом континенте видели Ханаан, “землю обетованную”… “Новый мировой порядок” является последним — крупнейшим и чудовищнейшим — плодом иудо-протестантского гумуса, из которого он черпает образцы политической нетерпимости, жестокости и разбойничьей необузданности”.
Вот так, оказывается, все просто и ясно, если снять маскировочные одежды. У нас в стране долгое время долдонили, что США — оплот империализма, цель которого — достижение мирового господства. Это действительно так. Но мы не понимали, а кто понимал, видимо, боялся в открытую сказать, что США — только вывеска для непосвященных, что американский империализм — это не что иное, как ловко спрятанное за рекламными щитами современное материальное воплощение ветхозаветной идеи, очередной этап завоевания мира. Освобожденный от индейцев и прочего национального хлама северо-американский континент уже стал “землей обетованной”, теперь на очереди Европа и Россия — главное препятствие на пути к мировому господству.
Говоря о методах сопротивления ветхозаветному “новому мировому порядку”, Драгош Калаич в статье “Пацифизм против христианства”, прямо не называя его имени, спорил с Львом Толстым по поводу его идеи “непротивления злу насилием”, прямо или косвенно используемой современными исповедователями Ветхого завета. “Опыт нынешнего века неопровержимо доказывает: “пацифизм” еще никогда и нигде не был автономным явлением, но всегда являлся проверенным средством политических и идеологических движений левого толка — либерально-капиталистических или марксистских, — берущих свое начало из единой матрицы… Антиисторизм, утопизм, призрачность природы “пацифизма” подтверждается всем ходом истории, свидетельствующей, что еще ни одна война — начиная с самых малых и кончая великими мировыми войнами — не была остановлена силой “пацифистских” протестов и требований. Напротив, “пацифизм” повсеместно зарекомендовал себя именно как средство войны низкой интенсивности, то есть как средство подрыва оборонной мощи собственной страны, часто являясь не последней причиной ее военного поражения и капитуляции. Мир в этом случае достигался ценой неприятельской оккупации. И посему мы вправе сделать следующий вывод: всегда и всюду, сознательно или неосознанно, непосредственно или косвенно “пацифистские” движения были на стороне врагов того государства, в котором они разворачивали свою кипучую деятельность. Ибо любое внутреннее ослабление боевого духа одной стороны в конфликте неизбежно поощряет противную сторону, повышая ее боеготовность и создавая условия для победы. История ХХ века знает тьму примеров откровенно предательской деятельности “пацифистов”.
Мы познакомились с Драгошем Калаичем в ночном поезде, кажется, по дороге в Новгород, на Праздник славянской письменности и культуры, который тогда еще не был приватизирован и выхолощен швыдким министерством культуры. Почему-то не спалось. Я вышел в коридор, он одиноко и отрешенно стоял у окна, но, увидев меня, улыбнулся своей обезоруживающей печальной улыбкой (на вокзале нас познакомил, кажется, Юрий Лощиц). Мы проговорили с ним всю ночь. Это сейчас нам, крепким задним умом, все ясно: кто, как и почему стал разваливать Советский Союз, который в какой-то мере продолжал оставаться Россией, но тогда еще была весна 1991 года, народ, хоть и глухо, гудел по кухням, недовольный властью и пустыми магазинами, уже случились Баку и Вильнюс, все с тревогой ждали перемен, но ничто вроде бы не предвещало большой беды, а Драгош Калаич, вглядываясь через вагонное окно в ночную Россию, глухо говорил, что если мы, в Советском Союзе, не поймем, не примем, как близкую, трагедию Югославии, нас ждет подобная катастрофа-распад. Он говорил, что Югославия, по большому счету, Америке, которая возглавляет антисербские силы, не нужна, что она лишь полигон, где отрабатывается схема будущего уничтожения СССР, который постараются разорвать — по принципу “разделяй и властвуй”.
В этих целях, скорее всего, будет развязана война на Кавказе, чтобы столкнуть по югославскому образцу традиционные и не противоречащие друг другу Православие и Ислам. За окном проносилась огромная Россия, спящая глухим предутренним сном, во все, что он говорил, не верилось, не хотелось верить, в это не верил не только я, и это благодушество, граничащее с преступным, нам дорого обошлось.
Во второй раз мы встретились уже в Белграде, куда я прилетел вместе с Вячеславом Михайловичем Клыковым. Многие прогнозы Драгоша Калаича к тому времени уже оправдались, уже вовсю шла страшная, подогреваемая извне междоусобная югославская война, Сербия еще не была в полной блокаде, но воздушное пространство над ней было уже закрыто — мы вынуждены были добираться до Сербии через уже ставшую самостийной и сдуревшую от этой самостийности Украину (пограничники и таможенники ее были тогда, кажется, самыми крутыми в мире) и Венгрию. В один из вечеров Драгош Калаич пригласил нас с Владимиром Большаковым, вице-президентом Международного фонда славянской письменности и культуры, на ужин в ресторан “Александр” (Клыкова в это время принимал российский посол). Была еще пора сербского романтизма, и хотя уже поговаривали о возможных бомбардировках НАТО, Белград был принципиально не затемнен и светился в ночи, словно горсть бриллиантов. В Белграде, несмотря на ожидание полной блокады и близость боев, был объявлен Международный конкурс скрипачей. Музыканты из некоторых стран испугались, не приехали, но конкурс все-таки состоялся, на заключительном концерте присутствовали патриарх Павле, президент Милошевич, наследный принц, во время антракта отчетливо была слышна далекая артиллерийская перестрелка, все верили в победу или, по крайней мере, надеялись на нее, и здесь, в ресторане, царила приподнятая атмосфера, и только Драгош Калаич — многие его знали, он был вынужден раскланиваться, улыбаться дамам — был печален: “Все это страшный саморазрушительный обман. Никто не представляет размеров будущей беды. И самое печальное, что размера будущей беды не осознают, не хотят осознавать в России. Что все это скоро обрушится на вас. Ради этого все и затевалось…”.
Его первая книга называлась “Руины” (1968). Это был своего рода протест против наглого торжества в Европе американизированной условности на руинах великой европейской христианской культуры.
