Модест Колеров - Предел Империй
Другой современный польский исследователь общественного мнения признаёт, что, кроме цивилизационного превосходства Европы — Польши над Россией — Азией, «для современной Польши важен также мотив страданий от угнетения России. Чем длиннее список перенесённых страданий, тем крепче основания, чтобы выразить моральное превосходство Польши в своих отношениях с Востоком и Западом».[3]
Современный немецкий исследователь пишет: «Чем бы ни определялись польско-советские отношения, коллективной памятью поляков они воспринимаются как непосредственное продолжение конфликтных польско-российских отношений. Это касается и тех преступлений, которые совершались против Польши преимущественно советским режимом и собственным коммунистическим правительством, а не Россией.
Преступления режима оказываются во всех отношениях под знаком национального толкования истории. Согласно такой оценке, например, глубоко укоренившийся в коллективной памяти поляков расстрел польских офицеров советским НКВД в 1940 году под Катынью вписывается в колею векового противостояния с Россией. Из-за непрерывности коллективного воспоминания именно это событие выступает выдающимся мученичеством польской нации в современной истории (…) что русский народ недостаточно покаялся за преступления в Катыни, как будто русские, убитые в немалом числе при Сталине, или советский режим не понесли ответственность за катынские убийства. С другой стороны, преступления, совершённые нацистами в Освенциме (хотя по количеству и значению они гораздо тяжелее Катыни), для поляков несут гораздо меньше национальной нагрузки, а потому и вспоминаются реже. Это, вероятно, происходит оттого, что жертвами индустриальных массовых преступлений пали не только и не столько поляки, а потому и воспоминание о них не может быть полностью полонизировано».[4]
В известных работах российско-польской группы по сложным вопросам, подготовивших «признание Катыни» и увенчавшихся пропагандистским проектом польского «Центра диалога» на территории России, этой идейной экспозиции, картины этого консенсуса и политической практики нет вовсе. Нет в них даже стыдливого признания того, что «сложные вопросы» — только вторичны, производны, ниже уровнем перед лицом глобальной проблемы исторического диалога и противоборства России и Польши, где есть обе проигравшие стороны и нет монопольной этнической жертвы. Вместо этого в трудах группы по сложным вопросам есть лишь исчерпывающий польский реестр исторических претензий к России, который так бесхарактерно легитимировал МИД России и приглашённые им специалисты.[5]
Тем временем внутренняя правда, историческая основа Восточной политики Польши таковы, что в отношениях с Россией польские власти и общество чаще всего прибегают к стыдливому умолчанию. Именно поэтому редко от кого, рассказывающего от Восточной политике ЕС (Польши), можно узнать о том, что в её историческом генезисе и заявление одного из лидеров «Солидарности» на её первом съезде в сентябре 1981 г., что «кремлёвские куранты сыграют «Мазурку Домбровского»»[6] (национальный гимн Польши), что равносильно прямой декларации о том, что уже политическое и национальное освобождение неразрывно связывалось с миссионерским империализмом на Востоке. Не секрет, что это национальное освобождение, начиная с XIX века, всегда было не характерным для того времени национальным воссоединением, как у немцев и итальянцев, а неизменной борьбой за восстановление Речи Посполитой в имперских границах 1772 года, разделённых Пруссией, Австрией и Россией. Это была борьба не за национальное государство, а борьба бывшей метрополии за свои некогда присоединённые и колонизованные окраины, националистически отрицавшая этнические права её Восточных Кресов (этнографических Литвы, Белоруссии, Украины и даже Бессарабии).
Выбор между узко-национальным и имперским сценариями развития Польше до сего дня составляет не музейный, исследовательский, а самый живой общественный интерес. В этом — сила и разнообразие польской «исторической политики», в этом — и актуальная практика, корень недавних уличных конфликтов в Польше[7] между историческими поклонниками националиста, склонного к имперскому союзу с Россией, Романа Дмовского и империалиста Юзефа Пилсудского, выступавшего националистическим противником России.
2.Великое княжество Литовское и Польша, объединившиеся в Речь Посполиту, в XV–XVII веках были успешными конкурентами Москвы по разделу и консолидации древнерусской этнографической, культурно-языковой и конфессиональной территории, но в XVIII веке они проиграли России эту борьбу. Разделы Речи Посполитой (не собственно Польши, а её имперского тела, включая Литву) в конце XVIII века — в первой половине XIX (до 1863 года) создали в составе Российской империи Александра I и даже Николая I не просто Царство Польское, а полноценную «внутреннюю империю», располагавшую армией в половину российского дворянства и продолжавшую беспрепятственную культурную, языковую и конфессиональную экспансию на Восточные Кресы — уже в составе России. И впоследствии, даже потерпев поражение в борьбе за независимость, польская политическая мысль основывалась на консенсусе о возвращении к границам 1772 года. При этом социальная демократизация Кресов понималась как их полонизация: «лишь немногие выдвигали программу автономии и культурно-языкового развития украинских, белорусских и литовских земель».[8] В отличие от представителей русской революционной эмиграции, в польской только «очень немногие деятели допускали возможность обретения собственной национальной государственности украинцами, белорусами и литовцами».[9] Когда в начале XX века воюющая с Россией Япония ради подрыва тыла противника начала финансировать революционные и националистические силы, польский социалист Юзеф Пилсудский предложил японскому правительству использовать для этого нерусские народы в составе России от Балтики до Кавказа и Туркестана, указывая на обоснованное лидерство поляков в этом проекте.
После обретения Польшей независимости в ноябре 1918 года, уже в феврале 1919 года государственной задачей для её власти стало завоевание бывших Кресов — Литвы, Белоруссии и Украины. Самый авторитетный российский полонист, пользующийся заслуженным признанием и в Польше, анализируя мотивы такой политики, обращает внимание на то, что даже в ныне действующем историческом пособии для современной польской армии, утверждённом Министерством обороны Польши, идеология такой экспансии предстаёт естественной и легитимной. В пособии говорится: «Для Пилсудского важнейшей проблемой оставалось решение вопроса о восточной границе. Он считал (оказалось, что это был правильный взгляд), что эти границы можно установить только с помощью оружия». И далее о военных задачах новой Польши в изложении её Министерства обороны: «Оторвать от России те народы, которые, желая создать независимые государства, соглашались на федеративную связь с Польшей. Возрождённая после 123 лет неволи, Польша стремилась включить в состав своего государства значительные территории восточных окраин, принадлежавших ей до 1772 года. Второстепенным был вопрос о том, как это сделать: в соответствии с инкорпорационной политикой Дмовского или федерационной Пилсудского. Цель Польши состояла в отторжении от России части бывших польских земель и ослаблении таким путём этого государства».[10]
В 1920–1930-е годы в Польше было окончательно сформулирован выбор из внешнеполитических стратегий: на смену антинемецкой «Пястовской идее» «возвращённых земель» к западу от польской метрополии пришла наследующая Речи Посполитой «Ягеллонская идея» — экспансия на восток — в Литву, Белоруссию и на Украину — и построение вокруг Польши империи, главным противником которой выступает историческая Россия, а главным призом в борьбе против неё — её окраины и даже часть метрополии на Юге, в Поволжье и на Урале. Если в политической мысли в Польше собственная страна (проект страны) воспринималась в XIX–XX веках (до 1939 года) как единственное крупное на Востоке средостение между Россией и Германией, то и «Ягеллонская идея» логично превращалась не только в формулу экспансии на Восток, но и в интеллектуальную почву для борьбы за новую «внутреннюю империю» — объединение под руководством Польши Пилсудского стран Центральной и Восточной Европы — в Intermari (Międzymorze — Междуморье) федерацию/ конфедерацию стран Европы от Балтики до Балкан и Адриатики. Естественным продолжением проекта этого Междуморья на Восток и практическим инструментом борьбы Польши против исторической России в лице СССР в 1930-е годы стал «прометеизм» — по форме антиимпериалистический проект разрушения СССР с помощью максимального числа националистических и радикально-националистических движений на Украине, Кавказе, Волге, в Туркестане и Сибири. Но по сути это был проект динамической империи на развалинах СССР под лидерством Польши. Вот что говорилось в документе польского Генштаба о задачах «Прометея» в 1937 году: «Прометеизм является движением всех без исключения народов, угнетаемых Россией… чтобы вызвать национальную революцию на территории СССР… «Прометей» мобилизует членов по собственной воле и под собственную ответственность, не беря на себя никаких политических обязательств по отношению к национальным центрам. «Прометей» должен иметь право проявлять национальный радикализм для того, чтобы самым эффективным образом создать революционную динамику. Радикально-национальные тенденции не должны ему ставиться в вину и не должны неправильно расцениваться как фашистские.».[11]
