Мэлор Стуруа - Гленн Тарнер Заячья Губа
— По-видимому, обучение нации должно начаться с обучения самих учителей!
…Среди ближайших друзей мистера Стоуна числится преподобный доктор Норман Винсент Пил, личный духовник экс-президента Никсона и один из идеологов «американизма».
— Старина Клем, — говорит преподобный Пил, — самое совершенное воплощение, самый совершенный продукт американской мечты.
Да, старина Клем — это и впрямь то, что доктор Пил прописал. Алтарь в его нью-йоркской церкви «Марбл коллегиейт» украшен изречением: «Если ты увидишь кого-нибудь без улыбки, то отдай ему свою». О происхождении этого изречения догадаться не столь уж трудно. Оно или из Библии, или из ПУО председателя Стоуна.
Правда, сам председатель этого принципа не придерживается. Увидав в своем оффисе неулыбчивое лицо, он, как правило, увольняет его обладателя. Поэтому все вынуждены улыбаться со скрежетом зубовным. И господин председатель, видя вокруг столько счастливых лиц (3500 страховых агентов и 23 тысячи акционеров), воскуряет себе, словно «докастровскую» гавану, фимиам за осуществление американской мечты не на небе, а на нашей грешной земле…
Комедия вознесенияаяпяыва
Однако нам пора возвращаться из Чикаго, штат Иллинойс, в Орландо, штат Флорида, из штаб-квартиры Клемента Стоуна в библиотеку Гленна Тарнера, тем более что нас заждались гарвардские скептики, да и, наверное, читатели тоже. Мы их покинули, если помните, у книжных полок с восьмитомником председателя — «Система успеха, которая никогда не дает осечки». (Автоматические ружья М-16 в руках солдат нз роты лейтенанта Колли в Сонгми тоже не давали осечки. Они били наверняка, точно в цель.)
Над книжными полками во всю стену висел в форме звездно-полосатого флага плакат: «Хелло, ты помнишь меня? Я твой флаг!» Звездочки на флаге, бегущие по полоскам, напоминали перфорированную ленту биржевого телетайпа и прошитую пулями человеческую мишень…
Из библиотеки гостей повели обратным путем в ротонду. Их рассадили вокруг мраморного фонтана, а сверху — по винтовой лестнице — началось сошествие тарнеровской камарильи: бывших ничтожеств, ставших хозяевами жизни в результате «позитивного отношения» к ней. Джентльмены появлялись один за другим; Тарнер представлял их — имя, фамилия, должность, доходы. Повинуясь мановению руки босса, джентльмены, улыбаясь, исчезали, уступая место следующим. Казалось, Заячья Губа дирижирует парадом манекенов.
Гости взирали на парад молча; подданные империи Тарнера бешено аплодировали, прыгали, хлопали в ладоши.
— Фантастично! Невероятно! Потрясающе! — орали они.
Когда крестный ход с винтовой лестницы закончился, Гленн Тарнер вскочил на два кресла и, балансируя между ними, стал дирижировать хором своих директоров и вице-президентов:
Thunder! Thunderation!
We're the Turner generation![18]
Затем «тарнеровское поколение» принялось скандировать инициалы Заячьей Губы:
— Г.В.Т.! Г.В.Т.! Г.В.Т.!
Аналитические умы из Гарварда со все возрастающим изумлением взирали на это коллективное умопомешательство. Вскоре изумление переросло в неловкость. Аналитические умы, будучи аналитическими умами, видимо, осознали, что наблюдают пародию на самих себя, свое жизненное кредо, обнаженное и доведенное до абсурда, видят хамелеона, утратившего способность к мимикрии, если не считать за таковую свинство и обезьянничанье.
Когда вакханалия нуворишей наконец выдохлась и выплеснулась, словно бутылка теплого шампанского, вперед выступил мистер Ли Бэйли, правая рука Гленна Тарнера, главный юрисконсульт его концерна, член совета директоров «Коскот» и «Смей быть великим», руководитель «Американского института гипноза» и адвокат палача вьетнамской деревни Сонгми капитана Медины. Мистер Ли Бэйли прочел гарвардским скептикам лекцию, озаглавленную так: «Законные ответвления неортодоксального бизнеса». Суть ее сводилась к элементарным частицам частнособственнического мироздания, вроде: не пойманный — не вор, не обманешь — не продашь и так далее. Лектор с нескрываемым возмущением описывал хождение по мукам своего великого клиента, которого жаждут упрятать за решетку генеральные прокуроры почти всех штатов Америки, и с нескрываемым восхищением распинался о тарнеровских победах над правосудием с его, мистера Ли Бэйли, скромной адвокатской помощью.
— Место Гленна и Эрнеста[19] не в тюрьме, а на скрижалях истории! — восклицал всеамериканский гипнотизер.
Его ораторские хитросплетения, его «законные ответвления» опутывали аудиторию щупальцами спрута, в тисках которых постепенно исчезала и без того трепетно субтильная разница между неортодоксальным бизнесом и ортодоксальным грабежом. Покончив с методами групповой кастетной хирургии, Ли Бэйли перешел к методам культивирования привычек преуспеяния путем гипноза и самогипноза:
— Все наше общество сверху донизу нуждается в допинге. Деньги — домкрат, поднимающий человеческий дух. Страсть к деньгам — квазигипноз, открывающий людям наивысшую реальность. Когда мы, раздирая горло, орем «MMMMOONNEY!», то это крик новорожденного или вновь обращенного. Этим криком мы заявляем о себе, о своем существовании, о своих мечтах и чаяниях. Кто не думает о деньгах, тот не думает вообще. Деньги — цель и средство, деньги — альфа и омега, деньги — начало и конец. «MMMMOOONNEY!»
Вечер закончился небольшим концертом, который дала рок-группа «Сестры во Христе», подвизающаяся в фирме «Саундкот».
Когда гарвардские аналитические умы ехали в отведенные им номера мотеля «Эдвенчурер-иннс», из автобусов фирмы «Транскот» неслось могучее, хотя и нестройное «ММММООNNЕY».
Гипноз подействовал…
На следующее утро обработкой гостей занялся некто Террел Джонс, «серое преосвященство» Тарнера, известный тем, что его IQ — Intelligence quotient, то есть коэффициент умственного развития, уступает только эйнштейновскому. «Интеллектуальная глыба» пыталась засорить аналитические умы анекдотами из жития Заячьей Губы. Но, видимо, за ночь гипноз выветрился из голов гарвардцев, и они попытались заставить Джонса «открыть бухгалтерские книги», как это было обещано им Тарнером. Посыпались вопросы об объеме продукции «Коскота», об его финансовой структуре, о размерах ежедневной выручки, об оборачиваемости оборотных средств, об опте и рознице, о кредитовании и прочей премудрости, которой обучают в гарвардской Школе бизнеса.
Мистер Джонс был неприятно удивлен столь неджентльменским поведением аналитических умов.
— Я не знаю фактов, — сказал он с обидой в голосе.
— А кто знает?
— Не знаю.
— Но нам обещали открыть бухгалтерские книги. — Я вам о жизни, а вы о книгах.
— Но обещание…
— Я наивно полагал, что вас интересует бизнес, а вы, оказывается, приехали за фактами…
Коэффициент умственного развития мистера Джонса, уступающий только эйнштейновскому, начал закипать возмущением узколобостью аналитических умов, отказывавшихся видеть за чахлыми деревьями бухгалтерии буйный лес «позитивного отношения к жизни».
Вопрос о злополучных книгах был вновь поднят на заключительном банкете, устроенном Заячьей Губой в честь аналитических умов.
— Вы хотите фактов? Их нет у меня, — с обезоруживающей искренностью провозгласил Тарнер. — Я — гений, создавший империю, а управляют ею эксперты. Факты и цифры по их части. Если они секретничают, значит, так и надо. Им виднее. Но мне виднее иные, более далекие горизонты…
Отхлебнув глоток кока-колы, Гленн Тарнер (напоминаю — трезвенник) продолжал:
— Обычно человек работает до шестидесяти пяти лет и, выходя на пенсию, получает именные золотые часы. Мне сорок лет, на пенсию еще не собираюсь, а именные золотые часы уже имею.
Тарнер закатал левый рукав гранатового пиджака и продемонстрировал публике часы-браслет.
— А знаете, что выгравировано на их крышке? «Гленну В. Тарнеру, величайшему парню на земле, от Гленна В. Тарнера, величайшего парня на земле». В этом-то и весь фокус. А вам подавай факты.
«Величайший парень на земле» снял часы, и один из карликов — Грэг обошел с ними стол, демонстрируя надпись аналитическим умишкам и бухгалтерским душонкам из Гарварда.
После десерта в зале погас свет. Началась демонстрация фильма «Мистер Энтузиазм» — о вознесении Гленна Тарнера из грязи в князи. На экране крупным планом маячил «неудержимый». Он все время купался. В лучах славы, в водах Атлантики, в золоте. Между купаниями «неудержимый» носился как одержимый. На яхтах, самолетах, автомобилях. Яхты были прекрасные, автомобили — классные, самолеты — частные. Роскошь била в глаза увесистыми кулачищами Мухаммеда Али, швыряя зрителя на канаты зависти, алчности, стяжательства. И ужасно хотелось сметь быть великим, хотелось позитивно относиться к жизни своей и негативно — ко всем остальным.
