Андрей Караулов - Русское солнце
Один раз — получилось. Они, Михаил Сергеевич, Бакатин, Язов и генерал Бобков, раздавили Баку, чтобы спасти там Советскую власть. Дурака Везирова вывезли на вертолете с крыши Дома Правительства! Пришел Аяз Муталибов, все утихло. А в этом году — ерунда… Михаил Сергеевич не выдержал, послал «Альфу» в Прибалтику, чтобы «Саюдис» утих. Но кто-то (кто?) тут же сбил его с толку; «Альфа» взяла телецентр, а Михаил Сергеевич вдруг испугался, отозвал «Альфу» в Москву и даже, она сама слышала, заказал самолет чтобы лететь в Прибалтику извиняться перед населением, да Крючков, слава богу, отговорил…
Она давно поняла: Советский Союз — это такая страна, в которой нельзя, просто глупо быть первым. Есть такие страны (их много, на самом деле), где нельзя быть первым, нельзя вырываться вперед. Настоящие первые люди в СССР — всегда вторые… Они не выходят из тени, ибо выходить из тени самоубийство. В России слишком много от Азии, гораздо больше, чем от Европы. Хорошим Президентом в такой стране может быть только тот человек, кто по своим личным качествам выше и сильнее, именно сильнее, чем весь СССР, весь целиком! Таким человеком был Сталин. Таким человеком, судя по всему, был Ленин. Но в конце жизни и эти люди рассыпались в маразме: слишком тяжело, невыносимо тяжело одному человеку быть сильнее, чем вся страна! Так что, Сталин нужен, так получается? Подождите, будет и Сталин, дайте срок…
А вообще интересно: сейчас Сталина все ругают, а при нем, между прочим, построили социализм!
В самом деле, это факт. Ну и как быть?
Сохранить СССР мог только такой человек, как Сталин, потому что СССР — искусственное объединение; СССР держался только на страхе, на концлагерях, ведь и царя-батюшку в России всегда боялись, между прочим, а перестали бояться, убедились, что царь — дурак, тут все и началось… — почему об этом никто не говорит?..
Раздался звонок. Дежурный офицер охраны спрашивал разрешение войти.
— Что, Анюта?
Майор Копылова, начальник охраны Раисы Максимовны Горбачевой, была женщиной (бойцом) неопределенного возраста. В «девятке» давно, ещё с андроповских времен, служили женщины, но в охране первых лиц они появились год назад. Такой стиль опять-таки подсказали американцы: женщине с женщиной легче найти общий язык.
— Раиса Максимовна, просили передать: Михаил Сергеевич будет через пятнадцать минут.
— Хорошо, Анюта…
Едет! А он ужинал?
— Анюта, ужин Михаилу Сергеевичу. Любые овощи, салаты, рюмку «Юбилейного»; горячее он закажет сам!
Соскучился… Любовь, если это любовь, как говорила Ахматова, всегда видна по сто раз на дню!
«Как я сегодня? Быстро, быстро, где черное платье?»
— Анюта, переодеться!
На самом деле Раиса Максимовна всегда, не только здесь, в Москве, но и в прежние годы ощущала в себе некое государственное начало. Она не сомневалась, что ей дано понять каждого человека и что каждый человек готов доверить ей свои тайны; ей казалось, что она умеет объединять людей. По сути, Раиса Максимовна всегда тяготела к клубной работе; таким клубом стала для неё вся страна.
— Застегни…
Ельцин, Ельцин, как же он хочет, черт сиволапый, лягнуть своим демократическим копытом тех людей, которые изменили мир!
На Раисе Максимовне было красивое черное платье.
«Надо что-то беленькое сюда, на грудь…»
Когда Михаил Сергеевич ездил за границу, его всегда сопровождала интеллигенция. Когда была поездка в Японию, в список делегации включили девчонку, которая голой снималась в «Маленькой Вере». «Или я, или она, — возмутилась Раиса Максимовна. — Только стриптиза в самолете не хватало!» Так Ревенко, помощник Михаила Сергеевича, даже обиделся! «Девочка эта, — говорит, — не актриса, она больше, чем актриса, она — сексуальный символ перестройки!»
Снять трусы при всех… это что, символ, что ли?
Порывисто, не раздеваясь, вошел Горбачев.
— Ну, здравствуй!
«Выглядит замечательно», — отметила она.
— Здравствуй, Михаил Сергеевич, — она протянула руки, — здравствуй! У нас все в порядке?
— Как всегда! — ответил Горбачев.
Майор Копылова вышла из комнаты.
— Ну, как ты?
— Потом, все потом… — она быстро стянула с него пальто, — мой руки и говори!
Горбачев ловко выдернул руки из рукавов, кинул пальто на пол и вдруг поцеловал её в губы.
— Слушай, а что здесь сидеть-то? Поедем куда-нибудь, а? Поужинаем как люди?
Она улыбнулась:
— Ты, Миша, приглашаешь меня в ресторан?
— Ну… — Горбачев засмеялся, — ну давай, мчимся на дачу, утром тебя привезут, — без проблем!
— Мой руки. — Она нагнулась и подняла пальто. — И за стол!
— Между прочим, уважаемая Раиса Максимовна, мы не виделись шесть дней.
— Да, я ждала…
— Мне было не до любви.
— Не злись…
— Нет-нет, я не злюсь…
За тридцать восемь лет, проведенных вместе, Горбачев так и не нашел для Раисы Максимовны ни одного интимного имени или словечка; ласкаться друг к другу в их семье было не принято. Иногда, очень редко, он звал её «Захарка» — давным-давно, ещё студентами, они были в Третьяковской галерее, где она долго стояла перед картиной Венецианова; ему казалось, что именно в этот день их любовь стала настоящей страстью.
Стол был накрыт в соседней комнате. Здесь же по стойке смирно застыл официант — в бабочке и с салфеткой на согнутой руке.
— Хорошо живете, — бросил Горбачев, увидев бутылку коньяка.
Официант пододвинул кресло Горбачеву и только после этого помог сесть Раисе Максимовне.
— Салат Михаилу Сергеевичу!
— Погоди, а огурчики соленые есть? Чтоб из бочки?
— Сейчас выясню, — официант наклонил голову и ловко поднял бутылку «Юбилейного». — Вы позволите, товарищ Президент?
Горбачев кивнул головой.
— Я, Михаил Сергеевич, хочу показать тебе одно письмо, — тихо начала Раиса Максимовна, — из Бахчисарая. Сегодня передали из Фонда культуры. Помнишь, был бахчисарайский фонтан? Представь себе, его больше нет.
— А куда он делся? — Горбачев поднял рюмку. — Сперли, что ли?
Официант налил в бокал первой леди немного красного вина.
— Там, Михаил Сергеевич, перебои с водой, — пояснила Раиса Максимовна. — Фонтан есть. Нет воды.
— Погоди, это тот фонтан, где Гоголь плакал?
— Ой, там все плакали, Михаил Сергеевич. Иностранцы тоже: «Фонтан любви, фонтан живой, принес я в дар тебе две розы…»
— У них что, у блядей этих, воды на слезы не хватает?! — взорвался Горбачев. — Ты сделай так… — Горбачев внимательно посмотрел на официанта. — Найди начальника моей охраны, пусть Губенко, министр культуры, проверит эти факты и включит воду. Понял? Про огурцы не забудь.
— Вы свободны, — кивнула Раиса Максимовна. Обращаясь к прислуге, она не говорила, а как бы роняла слова.
Официант вышел.
— Давай!
— За тебя, родной. Возьми салат.
Горбачев мгновенно опрокинул рюмку.
— Салат, говоришь…
Раиса Максимовна чуть-чуть пригубила вино:
— Ну, что этот? Наш… «неуклюжий»?
Имя «Ельцин» в их семье не произносилось. Раиса Максимовна нашла другие слова: «неуклюжий лидер».
Горбачев запихивал в себя салат. Он всегда ел неряшливо, крошки летели во все стороны, а куски капусты, которую он не успевал проглотить, падали обратно в тарелку.
— Шапошников, стервец, подвел. Предал Шапошников.
— И он тоже?..
— Ну… вот!
— Ты посмотри, а? Все предают! Черняев книгу написал про Форос, дневник, «Известия» опубликовали. Пишет, что я Болдину доверяла самое интимное…
— Что доверяла?
— Не знаю что… Яковлев Александр… интервью за интервью дает, одно хуже другого, Шеварднадзе…
— Эдик — да, окончательно раскрылся, — Горбачев махнул рукой. — Болен самолюбием, сам рвется в Президенты, в Кремль, это Сталин, просто маленький Сталин, хотя, если я рядом, рта не открывает, боится. Яковлев тщеславен, как баба, открыто предать не может… и не знает, как к Ельцину сбежать. Я, короче, неплохую комбинацию разработал, но Шапошников, вижу, не готов. Тогда мы с Вадимом Бакатиным быстро отыграли назад, вот и пришлось, я скажу, с царьком нашим… с Горохом… встретиться, поговорить крупно. Но ничего, ты знаешь, нормальный был разговор, я не ожидал. Твое здоровье, — Горбачев налил себе рюмку. — Как, скажи, твое здоровье?
— Скажу, скажу, ты не спеши; интрига, значит, не получилась, правильно я поняла?
Она вдруг взглянула на Горбачева так, будто сейчас, в эту минуту решалась её судьба.
Горбачев отставил салат:
— Нет интриги, нет. Я — только прощупывал. Короче говоря, мы сейчас продолжаем то, что уже много наделали. А вообще, я скажу, Ельцин изнурен, причем стратегически изнурен, от него все чего-то ждут, ему надо что-то делать, а что делать, он не знает, поэтому и пьет, собака, по-черному. А они, бурбулисы его, тоже не знают, дергаются, подбрасывают ему подозрения или чушь откровенную, — они ж идиоты, опыта нет!
