Двести Журнал - Журнал Двести
Кстати, интересно знать, почему в номинации на "Интерпресскон" ни в этом, ни в прошлом году так и не появился роман Андрея Дворника "Отруби по локоть"? Ведь роман-то этого заслуживает вполне — может быть, даже больше, чем некоторые другие, в номинацию вошедшие. Даже на тираж в 999 экземпляров здесь не погрешишь — с тех пор, как почетное место среди лауреатов заняло бессмертное творение Р.С.Каца, изданное тиражом на один экземпляр больше, о таких мелочах говорить как-то неудобно. Странная, загадочная история…
Что же касается повестей, то тут дела обстоят еще интереснее. Во-первых, значительная часть произведений включены в эту номинацию, на мой взгляд, то ли из-за недобора, то ли в качестве компенсации за прежние заслуги. Например, "Поселок кентавров" Анатолия Кима. Нет, спору нет, "Отец-Лес" — штука, наверное, чем-то интересная, коли столько незаинтересованного народа ее хвалит. Но ведь "Поселок кентавров" с этой притчей и рядом не лежал.
Или премированный "Сон войны" Александра Рубана, "штатская утопия", смысл которой, насколько я сумел разобрать, сводится к тому, что советский — да и не только советский — человек может лишь запойным пьянством преодолеть собственную агрессивность и стремление к насилию. Ей-богу, рядом с его же "Феакийскими кораблями" этот с позволения сказать изыск, несмотря на правильность формы, как-то не смотрится.
Вот и повесть Александра Громова "Такой же, как вы" построена в точном соответствии с классическим клише социальной фантастики: постановка проблемы, иллюстрация либо исторический экскурс, разрешение загадки, финал. Автор уверяет нас, что ежели заселить целую планету клонами одного человека, то со временем эти клоны от тоски и однообразия возьмут, да и установят на планете тоталитарную диктатуру. Причем делает он это так, что с первых же строчек становится ясно — других альтернатив у бедных клонов нет и не будет, хоть из кожи лезь. Мораль: заселять целую планету клонами одного-двух человек непорядочно. Вот и вся сказочка. Увы, отсутствие альтернатив превращает социальную фантастику в черно-белый геометрический план. Взаимодействия между персонажами получаются исключительно линейными, схематизм прет из каждого эпизода, и в конце-концов оказывается, что благородная антиутопия деградировала до уровня банального нравоучения.
Пару слов об "Улете в теплую сторону" Александра Чуманова — это эдакая сильно метафоризированная притча. Ну очень сильно. Правда, метафоры по большей части настолько прозрачные, что не совсем понятно, зачем они вовсе понадобились. Раз понадобились, значит — так надо автору. Но больно уж суетно, единовременно это все, слабовато тут по части вечных вопросов. Бегают какие-то психи по городу, за власть борются, генофонд портют… А жаль, именно философские категории и вечные вопросы даются Чуманову лучше всего.
Значительно приятнее выглядит повесть Юрия Буйды "Калигари". Судя по количеству публикаций Буйды в журналах типа "Октября", "Волги", "Знамени" и тому подобных, автор достаточно талантливый и разносторонний, чтобы позволить себе эксперимент на грани фантастики, детектива и философской притчи. Ведь очередное воскрешение доктора Калигари, Шерлока Холмса да еще и патера Брауна на страницах одной повести иначе, как рискованным экспериментом не назовешь. Тем приятнее сообщить, что эксперимент, несмотря на некоторую излишнюю для повествований подобного рода сухость и отстраненность автора вполне можно признать успешным. Благодаря странному смешению стереотипов, атмосфера в повести создается вполне оригинальная. Атмосфера исподволь наползающего ужаса, медленно сгущающихся теней, холодного дыхания на затылке — короче, хоррорная атмосфера. Смотри "Молодой Шерлок Холмс". При этом идущая от эпизодического патера Брауна как-бы-честертоновская философичность придает глубину и объем вполне банальному сюжету. Единственное, чего автору на мой взгляд недостает — это чуть большей эмоциональности. Слишком уж сильно поморожены его герои, слишком ненатурален их страх, их отвращение даже для детектива. А ведь, казалось бы, какой прекрасный повод для рефлексии! Люди, управляемые по радио при помощи вживленных в мозг радиоприемников, преступники и жертвы одновременно — проблемка для Достоевского, а?
Еще одно близкое по духу к "хоррору" произведение — повесть Александра Щеголева "Ночь навсегда". То есть, это, конечно, никакой не хоррор, не детектив и уж тем более — не фантастика. Это и хоррор, и фантастика, и детектив — но смешанные в разных пропорциях, измельченные и тщательно пропущенные через фильтр авторского восприятия — то есть, своеобразный пример синтеза жанров. Оговорюсь сразу: эта повесть Александра Щеголева, как и большинство его повестей и рассказов, мне не нравится. То есть я с ней категорически не согласен. Но умные люди мне доказали на пальцах, что если некое литературное произведение вызывает активное неприятие, то следует прежде всего внимательно это произведение изучить — и я вынужден был согласиться. Так вот, внимательно читая эту повесть, нельзя не убедиться в таланте Александра Щеголева. Потому что гадости тоже надо уметь талантливо, а он это умеет. Фантастичны мотивации героев "Ночи…", фантастичны их поступки — но Щеголев и не скрывает этого. У него несколько иная цель: изучить и смоделировать поведение единственного "живого" героя повести, мечущегося и разрывающегося между страхом и любовью отца мальчика-наемного убийцы. Для этого вовсе не обязательно соблюдать правдоподобие отдельных эпизодов, важно не исказить главное — и это Александру Щеголеву блестяще удалось. И не все ли равно, какой ценой?..
В отличие от почти не фантастической повести Щеголева, "Сказание о Четвертой Луне" покойного Владимира Фирсова это классическая и очень качественная социальная фантастика. Написанная много лет назад, эта книга достойна войти в золотой фонд советской фантастики на ряду с произведениями Стругацких, Булычева, Мирера, Савченко, Ларионовой и других фантастов этого поколения. Размышления Фирсова о путях и природе власти отличаются глубиной и оригинальностью — особенно, если вспомнить в какие годы это писалось. Остается только сожалеть, что это интереснейшее произведение увидело свет с таким чудовищным опозданием.
Другая повесть, так же впервые увидевшая свет в этом году на страницах "Уральского следопыта", антиутопия Валентина Моисеева "Спасатель" довольно традиционна для нашей фантастики. Все обстоит как обычно: страна окончательно распалась, русское население центральных областей России ведет жестокую и безнадежную войну за выживание против бывших нацменьшинств, в стране перманентное военное положение, жизнь гражданина ни в грош не ставится государством — словом, до слез знакомая картина. Единственный выход вновь пригласить варягов: "Придите и правьте нами!" Интересно другое угол, под которым рассматривает сложившуюся ситуацию автор. Дело в том, что в условиях войны на многих фронтах использование современных судов русскими, за исключением атомоходов, стало практически невозможно, и флоту пришлось вернуться ко временам парусов и снастей. Моисеев описывает один из рейсов лесовозного барка Северного морского пароходства "Волгалес", ставший для него последним. Стоит добавить наверное, что эта повесть написана в 1990 году, когда никакой гражданской войной на истребление еще и не пахло. И написана, надо сказать, здорово.
В повести Юрия Брайдера и Николая Чадовича "Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками" есть всего помаленьку. Немного фарса, немного высокой трагедии, немного от философской притчи и от шпионского боевика. Такое смешение жанров становится, видимо, все более популярным в кругах отечественных фантастов, в том числе тех, кого уже не устраивает старый добрый фантастический реализм. Впрочем, Брайдера с Чадовичем он, напротив, устраивает вполне. Не даром сюжет их повести восходит к классическому "1984" Оруэлла: любовь делает нас свободными, но за эту свободу в конце-концов приходится платить. Кое-где повесть перекликается с ранними произведениями Солженицина — чего стоит например первая фраза повести: "В то утро Пряжкин проснулся необычайно рано — дозорный на Троицкой башне едва успел восемь раз пробить в рельс". Впрочем, авторы используют возникшие ассоциации совершенно сознательно, создавая вполне соответствующую содержанию повести атмосферу полуказармы-полубардака. Нельзя не упомянуть и своеобычную авторскую иронию, то и дело появляющуюся на страницах повести, подчас совершенно неожиданно. Не будь этой удивительной иронии, повесть, при всех ее достоинствах, читалась бы совершенно иначе. Впрочем, разве это возможно — на полном серьезе обсуждать принятые очередной "Тпруней" решения, хотя бы эта "Тпруня" и была полувоенного образца?..
Коли уж речь зашла об иронии, то с этим делом в первую очередь надо обращаться к Михаилу Успенскому, представленному в данной номинации сильно порезанным романом "Дорогой товарищ король". Хотя по сравнению с его удивительным романом повесть выглядит куда как скромно, автор виртуозно владеет словом, и, кажется, умеет шутить на любую тему и по любому поводу. Увы, если в романе этот головокружительный юмор играет подчиненную роль, то тут он выходит на первый план, подчиняя себе логику повествования и превращаясь местами в тяжеловесное самодостаточное ёрничество, почти сатиру — политическую или вовсе бессмысленную. Возможно, в этом виноваты редакторы "Меги", где опубликован этот роман, но с увеличением плотности стёба на единицу текста в полном соответствии с законом перехода количества в качество, смеяться мне хотелось все меньше и меньше. Правда, как я уже сказал, сам Михаил Успенский, судя по всему, виноват в этой аберрации восприятия менее всего.
