Александр Минкин - Президенты RU
Потом – заграничная обувь, часы, трусы, телевизоры, мебель, джинсы, холодильники… Это до нас дошла индустриализация 1930-х.
Потом – заграничные автомобили, самолеты, почти все лекарства, медицинское оборудование, детские игрушки, велосипеды, музыкальные инструменты, даже сковородки, даже футболисты.
И вот уже оружие покупаем, корабли, беспилотники, в наших «МиГах» и «Сушках» электроника чужая… Это до нас дошла реформа.
И когда же до нас дойдет, что надо где-нибудь достать себе честного прокурора и умного президента. И тогда все остальное мы сделаем сами.
Эта власть над нами с 1991 года. Ей всего двадцать лет. Молодая Россия! «Я молодой либеральный президент!» – сказал недавно наш президент. А назначил нам либерала офицер КГБ среднего возраста. А офицера КГБ нам назначил пожилой пьющий член Политбюро ЦК КПСС, которого… А вот этого аппаратчика-самодура народ выбрал сам. (Не говорю «мы», так как ни разу ни за одного президента не голосовал.)
Если Путин придет в 2012-м на двенадцать лет – до 2024-го – то выйдет тридцать три года власти трех президентов RU.
Сколько за время их правления уже умерло? Сколько умрет?
Нам все время говорят, на сколько сократилось население. Это арифметика: умершие – минус; родившиеся и приехавшие – плюс. Но мы о другом. О человечках, которые не дожили до человеческой жизни, до человеческой власти.
Вот российская статистика смертей.
1991 год – 1 690 600
1992 год – 1 807 400
1993 год – 2 129 300
1994 год – 2 301 300
1995 год – 2 203 800
1996 год – 2 082 200
1997 год – 2 015 700
1998 год – 1 988 700
1999 год – 2 144 300
2000 год – 2 225 300
2001 год – 2 254 900
2002 год – 2 332 300
2003 год – 2 365 800
2004 год – 2 295 400
2005 год – 2 303 900
2006 год – 2 166 700
2007 год – 2 080 400
2008 год – 2 075 900
2009 год – 2 010 500
2010 год – 2 028 500
Итого с 1991 по 2010-й 42 502 900. Для них власть Ельцина – Путина – Медведева оказалась пожизненной. А за что? А ни за что. Попали под колесо истории.
Для всех (почти), кому в 1991-м – в год невероятного энтузиазма – было около пятидесяти: пожизненно.
Не значит, что при других правителях они прожили бы намного дольше. Люди умирают везде. Но вот вопрос: чувствовали они себя в конце жизни счастливыми или обманутыми? Ушли, веря в счастливую жизнь детей и внуков или в горькой тревоге за них?
Еще несколько миллионов уехали. И вот вопрос: чувствовали они под конец жизни, что поступили правильно, или жалели об этом?
В 2010-м умерло на триста сорок тысяч больше, чем в 1991-м. Посмотрите: все эти годы умирают больше, чем в 1991-м. А ведь нас становится меньше. Значит, и смертей должно быть все меньше. Но увы.
Если в 2012-м нынешняя власть продлит себя еще на двенадцать лет, то за это время при такой скорости умрет еще примерно 22 миллиона. Итого: 64 миллиона.
Эта власть не только развалила промышленность, уничтожила образование, не только украла деньги. У тех, кому она досталась пожизненно, она украла надежду; они умирали, чувствуя себя обманутыми. А у детей, которые рождались за годы их власти и рождаются сейчас, – они украли душу. Эти новые обворованные даже не чувствуют, что их обманули. Нечем чувствовать.
Где-нибудь когда-нибудь будет урок истории. Учительница скажет:
– Дети! За эти годы было в России три президента: Ельцин, Путин, Медведев. Правда же, дети, они очень разные?
Пойдите в зоопарк. Старый волк, молодой енот, лисичка – с точки зрения ученого-зоолога они такие разные!..С точки зрения зайчика (которого едят живьем) не так уж важно: молодой волк или старый, и какого пола едок, и неважно даже, волк это или лисичка-сестричка.
Тут и сказочке конец. Ну, и зайчику заодно.
Бонус!
Как жаль, что дети, вырастая, становятся людьми
Книжка мрачная: ничего не поделаешь – это наша история. Но грех унывать, жизнь продолжается! Всем, кто дочитал до конца, предлагается Гулящая Коза – текст 1997 года.
Младший сын родился, когда мне было пятьдесят.
Я был очень занят, работал непрерывно, времени не было совсем. В России происходило безобразное историческое событие: выборы президента-1996. И вот за три месяца до голосования появился он, ребенок. Запищал, протянул ручки, и с тех пор точка отсчета изменилась совершенно.
Не успел я оглянуться, как он меня сцапал. Огромный мир политики, работы, важных встреч, мир, который держал меня, не давая продыху, годами без отпуска, – этот мир оказался слабее, чем он.
Он стал важнее всех.
К моему изумлению, искупать его стало важнее, чем сходить на премьеру в замечательный театр. Побаюкать – важнее, чем посмотреть «новости». Мир отвалился на обочину, а по главной дороге ехала теперь коляска, и все встречные были крайне нежелательны, ибо могли разбудить.
Скоро стало ясно, почему он сильнее остального мира. В пеленках копошился могучий и неустанный излучатель любви.
Через год на дворе была весна 1997-го, Сашка был уже ходячий, но еще почти не говорящий. И я похвастался другу, как я открываю ребенку мир – гуляю с ним, держа его за руку, и все ему показываю: вот сосна, вот небо, вот облако, вот луна (ее и днем иногда видно).
Умный друг дождался паузы и сказал:
– Это не ты ему показываешь. Это он тебе показывает.
Я так и ахнул – точно! Уже бог знает сколько лет я не смотрел на сосны, облака, луну – я все бежал по делам, а если взглядывал на небо, то лишь затем, чтобы понять: брать ли зонтик.
Конечно, это он мне показывает. Он вернул меня ко всему этому, открыл глаза.
А потом я понял, что этот процесс обеспечен и физически.
Рядом с тобой идет, держась за твою руку, человек ростом тебе по колено. И ты смотришь на него – вниз. А он постоянно смотрит на тебя – вверх. Для него там, в небе, лицо отца.
Ну и невольно следишь за его взглядом, подымаешь глаза к небу.
Коза гуляет
Маленький человек (нет и двух) устал ужасно. Прожит огромный день – ветер, снег, собаки, санки, фонари. Глаза у Сашонка слипаются, ноги заплетаются. Кажется, выключи свет – и он заснет мгновенно.
Купаю, засовываю в пижаму, укладываю, гашу свет.
– Спи, Сашка, храни тебя Бог.
– Бог, – тихонько повторяет он в той же тональности. Что он имеет в виду – не знаю. Похоже на пароль и отзыв. Ритуал.
За дверью тишина. Но не обольщаюсь – за работу не сажусь, новости не включаю. Не пройдет и пяти минут, как из темноты прозвучит бодрый голос:
– Папа!
– Что?
– Молока и песенку!
Заказ совершенно кабацкий, залихватский. Все равно как «Двести грамм и соленый огурец!». По голосу слышно, что сна у парня – ни в одном глазу.
Приношу бутылку, сую куда-то в темноту. Оттуда уже протянуты маленькие теплые ручки. Он забирает бутылку и предусмотрительно осведомляется:
– Тепло?
– Теплое, не волнуйся.
– Не горяче? – второе «е» на конце прилагательных он считает лишним.
– Нет, не горячее. Пей.
Слышен мощный всасывающий хлюп, потом в бутылку пробулькивает воздух, и парень командует:
– Баю-бай!
Непонятно, как можно так четко говорить с соской во рту. «Баю-баюшки-баю», – начинаю я, но он перебивает:
– Другую!
– Какую?
– Пулю!
В первый раз я взял его на руки баюкать – ему не было и недели. Главная мысль была: не уронить (не дай бог). Вторая – пристроить его поудобнее. И невероятно интересно было разглядывать его лицо – все с ладошку. Глаза, губы, носик… Вдруг я услышал:
Помнят псы-атаманы,
Помнят польские паны
Конармейские наши клинки!
Господи! Оказывается, это я пою. Оказывается, я его баюкаю под песню Гражданской войны: «По военной дороге / шел в борьбе и тревоге / боевой восемнадцатый год…»
С интересом я слушал, как эта песня спелась с начала до конца, неизвестно откуда выплывая.
…Знаю откуда. Дед меня баюкал, носил на руках, пел. Выходит, это «запись» конца сороковых. Что же за устройство такое? – ни черта не помню, важнейшие дела забываю, а дедовская колыбельная уцелела. К слову, дед был старше меня на сорок четыре, а я старше Сашки на пятьдесят.
По военной дороге 1918 года мы с Сашонком пылили месяца два-три. Песня пелась уже автоматически, под чмоканье публики и зверскую зевоту исполнителя. При этом я мог свободно думать о чем угодно – о работе то есть. Мысленно сочиняешь заметку, а песня – совершенно утратив мелодию и смысл – плывет на автопилоте, давно уже съехав с марша в колею колыбельной. В очередной раз дождавшись финальной клятвы:
По курганам знакомым
За любимым наркомом
Мы коней боевых поведем! —
мысленно отмечаю конец очередного круга, где финишная черта «…поведем!» незаметно превращается в стартовую – «По военной дороге…»
Намотаешь кругов пять-семь и стараешься разглядеть в почти полной темноте – закрылись ли глазки…
…Ему было год и три, когда я вдруг затянул «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить! С нашим атаманом не приходится тужить».
