Валентина Полухина - Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)
Пару раз я был с ним вместе в Ирландии. Однажды мы провели неделю в Корке; если не ошибаюсь, это было в 1989 году. Он выступал в Кинсейле. Дерек Майхон объездил весь город, сдирая со стен написанные от руки афишки ("Большой Б в Кинсейле! Начало в 8 вечера"), поскольку боялся, что Иосиф не так поймет. Мы немного пошлялись по холмам вокруг Кинсейла в противозаконных поисках первобытных дольменов. Погода стояла на удивление ясная — и так день за днем. Помню один наш долгий разговор о возможности интеллектуальной точности в поэзии, об изображении в стихотворении абстрактных идей. Еще я помню, Бродский поражался буйности ирландских черт — всем этим диким, доисторическим, неправильным крестьянским лицам; он говорил, что Гомбрович чувствовал бы себя на улицах Уексфорд как дома. Ему нравились бары, вид одиноких мужчин, молча потягивающих темное пиво. С брезгливым презрением вспоминал он в эти моменты английские пабы с их вечно орущей музыкой и едой, символизирующими "утрату веры в божественную силу алкоголя". Хотя, бывало, он скептически относился к некоторым проявлениям ирландского обаяния, которое определял как желание понравиться, угодить. У него было врожденное недоверие к подобным вещам. Мне часто приходило в голову, что в его натуре было что-то брехтовское (вспоминается детальнейший портрет Брехта, который дает в своей книге "Men in Dark Times" Ханна Арендт) — он же относился к этой мысли с отвращением.
Бродский хотел, чтобы русский звучал как можно чаще, поэтому бесконечно выступал. Бывали ли вы на его поэтических вечерах? Что вы о них думаете?
Я был на нескольких его вечерах, в разные годы. Мне кажется, он слишком много читал по-русски. Магнитные поля обоих языков мешали друг другу, и от близости с русским его английский начинал все больше и больше звучать по-русски. Мне хотелось сосредоточиться на английском, а русский (хотя это всегда было очень поучительно) не давал мне этого сделать. Кроме того, у слушателей создавалось предвзятое мнение, что в своем английском Бродский опирается на русский.
Почему издательство "Faber & Faber" отказывается печатать английское собрание стихотворений Бродского?
Потому что восприятие Бродского в Англии всегда сильно отличалось и отличается от восприятия его в Америке: Бродскому-поэту (в отличие от Бродского-эссеиста и Бродского символа) еще только предстоит обрести прочное положение в английской поэзии, и издавать большое стихотворное собрание — не лучшее начало. Издать нужно — хотя, похоже, этого в ближайшее время не произойдет — хорошо продуманное избранное, в котором бы Бродский и его переводчики были представлены в новом свете. Такой том "Penguin", пожалуй, напечатает. Ведь переводчики были — и остаются, на мой взгляд — единственным и естественным прибежищем Бродского в этой стране.
Как сейчас Бродский вписывается в английскую поэзию?
Двусмысленно, по тем же самым причинам, о которых шла речь выше. Если оставить эти сложности, то вписывается и не вписывается он точно так же, как Херберт, Милош, Загаевский…
Не слишком много людей так же сильно стремятся к свободе, так же страстно ее желают, как Иосиф, который этой свободой обладал и исповедовал ее в поэзии. Возможно, в этом причина его неприятия некоторыми английскими поэтами?
Не думаю. Мне кажется, он был любим и почитаем младшим поколением английских поэтов (таких как Глин Максвелл, Аллан Дженкинс, Майкл Хофман, Лахлан Маккин- нон). На мой взгляд, его английские почитатели острее, глубже осознают его значимость, чем очень многие его американские друзья.
Бродский писал в своем эссе "Памяти Стивена Спендера": "Люди — это то, что мы о них помним". Что вы помните об Иосифе?
Все вышесказанное и есть память о нем, поскольку он все возводил в разряд личного, а личное — в принцип. Он был очень цельной натурой.
Меня особенно привлекал в нем талант к плохим поступкам. Обидно, что он стал так знаменит, так востребован — это мешало ему проявлять свои людоедские наклонности. Хотя хорошо, что он уехал в Америку — тогдашнюю Америку, — а не обосновался в тогдашней Англии. Он любил большие машины…
Помню, он говорил о себе: "Я — нервный".
Перевод с английского Лидии Семеновой
РОДЖЕР СТРАУС[206], НОЯБРЬ 2003, НЬЮ-ЙОРК
Кто познакомил вас с поэзией Бродского?
Мне кажется, я знал ее всегда. Не могу вспомнить, кто познакомил меня с Иосифом. Знаете, я очень любил Иосифа, мы были близкими друзьями. Мы перезванивались практически ежедневно. Он обычно звонил и спрашивал: "Привет, шеф, что новенького?" Или я звонил ему. И так было всегда. Просто чудесно. У меня в кабинете, в моем загородном доме, висит замечательная фотография Бродского — он на ней слегка улыбается. Ну и так далее…
22 октября, когда стало известно, что Бродскому присудили Нобелевскую премию, вы были в Лондоне. Джон ле Карре рассказывал мне, что в тот день он обедал с Иосифом в китайском ресторане в Хэмстеде, и вдруг туда ворвалась Рене Брендель, жена Альфреда Бренделя, со словами: "Иосиф, вы должны срочно вернуться домой!" Бродский спросил: "Почему?" — "Потому что вам дали премию!" — "Какую премию?" — "Нобелевскую!" И тогда Джон ле Карре спросил: "Откуда вы знаете?" — "Репортеры дежурят у нашего дома". Вы были в то время в Лондоне, в отеле. Какова ваша версия этой истории? Вы тоже узнали о присуждении Иосифу Нобелевской премии раньше его самого?
Мне позвонил один швед и сказал, что Бродский вот- вот получит Нобелевскую премию или уже получил. Я забыл, что был в тот момент в Лондоне. А затем встал вопрос, где можно провести пресс-конференцию. Возможности, которыми располагали отели, для этой цели не годились, и тут я вспомнил, что Брендели — большие друзья Иосифа, и решил спросить у них. Вы бывали когда-нибудь у них в доме?
Да-да, такой большой дуплекс.
Так вот, собралось много людей. Пятьдесят человек или что-то около того. Они то приходили, то уходили. Повод был замечательный. А потом мы всемером отправились ужинать.
Фотография, которая висит у вас в офисе, с Бродским и Бренделем, была сделана тогда, в Лондоне?
Да.
Вы ездили в Стокгольм?
Да, конечно.
А королева Швеции действительно такая красавица, как заявлял Иосиф?
Она очень красива. Я всегда рассказываю историю — разумеется, вымышленную — о том, как я приезжал в Стокгольм сначала с Исааком Зингером, затем с Надин Гордимер, затем с Иосифом, затем с Дереком и, наконец, с Шеймасом. Так вот, когда я приехал в очередной раз, король повернулся к одному из своих приближенных и спросил: "Что этот нью- йоркский еврей все время здесь крутится?"
Как вы считаете, Иосиф получил Нобелевскую премию скорее за свои эссе, чем за стихи, в переводе довольно непростые и недоступные? Согласны ли вы с тем, что его первый сборник эссе, "Меньше единицы", сыграл здесь решающую роль?
Да и нет. Не знаю. Мне всегда казалось, что Бродскому присудили премию за его литературный труд в целом. Думаю, что так оно и есть. Ведь в конечном итоге известен он как поэт. Хотя, разумеется, проза его тоже замечательна. "Полторы комнаты" — первоклассная вещь, потрясающая. Но прежде всего Бродский — поэт, всегда считал себя поэтом и интересовался главным образом поэзией; кроме того, он был очень великодушен и щедр в своих отзывах о других поэтах — далеко не всем поэтам, которых я знаю, это свойственно.
Поскольку я уверена, что вы в курсе, скажу: к Нобелевской премии его представляли уже в 1980-м. Я была тогда в Энн Арборе и полгода ходила за ним, как тень, ловя каждое его слово. Однажды утром он сказал мне: "Попахивает Нобелем". Так что, возможно, он номинировался на премию и раньше и наконец получил ее в 1987-м.
Кто знает, знаете ли. У меня на столе как раз лежит сейчас книга одного Нобелевского лауреата, которую я еще не читал, хотя хотел прочитать. И в то же время у меня на примете есть два автора, оба из которых достойны, на мой взгляд, Нобелевской премии. Это Марио Варгас Льоса и Лес Маррей, поэт.
Лес Маррей — великий поэт. Надеюсь, он получит Нобелевскую премию.
Он был в Лондоне на прошлой неделе, вместе с моими друзьями. Не знаю, где он сейчас. Вообще, разговоры о том, что кто-то достоин Нобелевской премии, полная чушь, потому что все это решается совершенно иначе.
Что вы думаете по поводу заявлений некоторых американских поэтов о том, что издательский дом "Farrar, Straus & Giroux" был настоящим промоутером Иосифа?
Иосиф сам был своим промоутером. Мы просто попались ему на пути.
Некоторые писатели, такие, например, как Дж. М. Кутзее, оценивают второй сборник эссе Бродского, "Скорбь и разум", ниже, чем "Меньше единицы". Считаете ли вы, что во втором сборнике Бродский шагнул еще дальше и глубже?