'Одиссей' Журнал - Одиссей за 1996 год
Последовавшее в 60-х годах увлечение структурализмом, где господствовали четкие бинарные оппозиции, амортизировалось у Ю. М. Лотмана - и чем далее, тем основательнее - целым рядом противостояний, своеобразных оппозиционностей бинарным оппозициям. На самых высоких уровнях - крупномасштабными ценностями типа отмеченного "общечеловеческого". В рамках же самих оппозиций, особенно в свете культурологических и семиотических интересов исследователя, больший интерес проявляется не к противостоянию элементов, а к их взаимосвязанности, к их дополнительности в смысле известного принципа Нильса Бора: так, например, Лотман создал целое учение о необходимости существования для плодотворного развития культуры по крайней мере двух взаимодополняющих друг друга "языков": знакового и иконического, письменного и звукового и т. п. Открытие разных функций двух полушарий головного мозга человека дало новые толчки этому учению, сблизило Лотмана с ленинградскими нейрофизиологами и психологами, стимулировало совместные труды и конференции.
Заметим также, что и в семиотико-структуралистских штудиях, и в "традиционных" исследованиях о русской литературе конца XVIII-начала XIX в. Ю. М. Лотман постепенно усиливает внимание к динамике, к процессуальности, к диалектике противоречий: его все больше интересует не статическая картина мира, а поток, пульсация, мерцание, переходы и переливы.
Так, роман Пушкина "Евгений Онегин" рассматривается прежде всего как произведение, наполненное нарочитыми и невольными противоречиями, как произведение принципиально не законченное.
Растет вообще интерес исследователя к произведениям незаконченным и к неосуществленным замыслам (например, делается попытка восстановить замысел произведения, зафиксированного Пушкиным в списке предполагаемого всего лишь одним словом: "Иисус"), к исторически не
Б.Ф.Егоров. 06 изменениях в методе Ю. А1. Лотмана ____ ___ 347
закрепленным, но очень важным диалогам (например, реконструируются беседы Николая 1 с Пушкиным и А. Иванова с Н. Чернышевским). Характерна в этой связи попытка так повернуть содержание сомнительных мемуаров, чтобы и из них извлечь рациональное историческое зерно (см. ст. "К проблеме работы с недостоверными источниками", 1979).
Естественно, что при такой методологии не остается места механистической, застывшей дихотомии. И недаром Ю. М. Лотман все более и более склоняется к триадам, явно пренебрегаемым на заре его структуралистских интересов. Началось, пожалуй, с признания триадичности западной христианской культуры (рай - чистилище - ад), противопоставляемой в этом отношении "двоичной" русской, где отсутствует срединный член (эти идеи Лотман развивал в ряде работ, написанных совместно с Б. А. Успенским). А постепенно исследователь стал все больше интересоваться триадами и в русской культуре, хотя в целом он ее так и не считал триадической.
Рассмотрим подробнее этот "триадический" этап на примере статьи "Замысел стихотворения о последнем дне Помпеи" (1986). Ю. М. Лотман рассматривает здесь трехчленную парадигму пушкинского художественного мышления, широко проявленную в законченных и незаконченных произведениях 1830-х годов: восстание стихии-движущиеся статуичеловеческое начало. Соотношения элементов этой парадигмы ученый определяет не как жесткие бинарные оппозиции, а как связи, подлежащие разнообразным интерпретациям, в зависимости от конкретных образов, событий, сюжетов. Скажем, Пугачева из "Капитанской дочки" можно рассматривать как принадлежащего то к первому элементу, то к третьему. Петр в "Медном всаднике" как будто бы принадлежит ко второму элементу, но в зависимости от ситуации Петр приобретает казалось бы несовместимые черты, показывая сложную дифференцированность того второго элемента: Петр вступления в поэму, Петр в антитезе наводнению, Петр в антитезе Евгению - совершенно разные фигуры; соединение их в едином образе происходит опять же по принципу дополнительности в смысле постулата Н. Бора.
И треугольник парадигм в целом может быть истолкован весьма поразному, например, мифологически: вода (или огонь)- обработанный камень-человек. В свою очередь, второй член может интерпретироваться как культура, власть, город, законы истории. Тогда первый член будет, по ситуации, - природа, бессознательная стихия, бунт, степь, стихийное сопротивление законам истории. Третий член может актуализироваться в образе "простого человека", противостоящего и буйству стихий, и "скуке, холоду и граниту" города или "железной воле" властителя. Но в этом элементе может просвечивать и частный эгоизм...
Исследователь подчеркивает, что Пушкин принципиально отказывается выделить какую-то единственно "правильную" интерпретацию, принципиально оставляет вопрос открытым, нарочито делает произведение и образы незавершенными. Соответственно следует сказать, что и
348 Памяти К). At Лотмана
сам Ю. М. Лотман стал в последние годы принципиально отказываться от единственных, от окончательных выводов и постоянно демонстрировать возможности различных интерпретаций.
В итоговой книге Ю. М. Лотмана "Культура и взрыв" (1992) уже почти постоянно идет речь о сложной триадичности. Фактически вся книга посвящена этой теме. Также как и теме случайности, как бы второй антимеханистической теме. Происходит окончательное расставание с советским культом всеобщего детерминизма и солдатского приказа "на первый-второй рассчитайсь!" Живая жизнь взрывает эти механистические принципы и демонстрирует сложность и непредсказуемость бытия.
ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ РАЙЦЕС (1928-1995)
24 августа 1995 г. после тяжелой болезни крови скончался Владимир Ильич Райцес.
Его имя - одно из самых ярких в плеяде провозвестников новой исторической науки в России. Одним из первых у нас начал он нащупывать дорогу к осмыслению прошлого, свободному от представлений о фатальности общественного развития. Его влекло стремление показать людей далекого средневековья во всей их конкретности и неповторимости. Каждый из героев его повествований жил своей особой жизнью, повинуясь собственным страстям и устремлениям и вступая в непредсказуемые по результатам столкновения (или сотрудничество) с себе подобными. Однако под пером В. И. Райцеса это отнюдь не вело к превращению прошлого в хаотическое нагромождение случайностей. В основе его подхода лежала та мысль, что - говоря его собственными словами - "высшей формой" исторического синтеза является "воссоздание индивида, ибо человек - и объект, и субъект истории. И разве, вылепляя человека из глины источников и вдувая в него частицу своей собственной души, историк не уподобляется Господу Богу?.." Этой своей нацеленностью на раскрытие человеческих индивидуальностей, воплощавших в себе своего рода "замысел эпохи", как и своей приверженностью к связному рассказу о прошлом, в котором каждый индивид обрисовывался бы с позиции наших знаний о всех аспектах его существования, В. И. Райцес органично вписывается в наиболее продуктивное направление в мировой исторической науке конца XX в.
Один из центральных сюжетов в исследованиях В. И. Райцеса - так называемые etudes jeaniques ("жаннаистика") - изучение комплекса проблем, связанных с жизнью и деятельностью Жанны д'Арк и с восприятием ее феномена современниками и потомками. Как справедливо писал В. И. Райцес, о Жанне мы знаем больше, чем о ком бы то ни было из ее современников, и в то же время трудно найти среди людей XV в. другого человека, чей образ представлялся бы столь загадочным и противоречивым и порождал бы столько споров и недоразумений. Заново прочитав весь корпус источников, связанных с Жанной, В. И. Райцес смог пересмотреть долгое время господствовавший взгляд на нее как на персонаж, так сказать "запрограммированный" на спасение Франции -то ли в облике "лидера партизанского движения", то ли потенциального представителя крестьянского восстания, то ли святой Девы, противостоящей "грешной Женщине". По мысли В. И. Райцеса, подвиг Жанны может быть объяснен лишь исходя из понимания, с одной стороны, "коренных ментальных структур средневековья" и "конъюнктурных, ситуативных умонастроений широких масс", а с другой стороны - исходя из неповторимого своеобразия самой ее личности. Поразительному природному уму этой юной девушки, ее находчивости, самоотверженности, смелости и решительности посвящены едва ли не самые яркие страницы в повествованиях В. И. Райцеса.
Серия его книг по этой проблематике - "Процесс Жанны д'Арк" (М.; Л., 1964); "Жанна д'Арк. Факты, легенды, гипотезы" (Л., 1982); "Жанна д'Арк: Популярный очерк" (Л., 1959) - пользовалась заслуженным вниманием читателей. В ней как нельзя ярче выявилось редкостное сочетание исследовательского дара, широкой эрудиции и недюжинного литературного таланта автора. Неудивительно, что эти книги переводились на другие языки и получали высокую оценку в печати.
Однако В. И. Райцес останется в науке не только как автор книг о Жанне. Пройдя палеографическую школу своего учителя - А. Д. Люблинской, он сумел ввести в науку весьма важные архивные тексты, по-новому раскрывшие облик некоторых социальных движений во Франции начала XVI в. В первую очередь речь идет о восстании горожан Ажена в 1514 г. Прочитав многие сотни труднейших рукописных документов об этом восстании и впервые опубликовав их, В. И. Райцес смог предложить новую трактовку этого социального конфликта. Последний не вписывается, по хорошо аргументированному мнению автора, в серию прокатившихся в то время по Франции антиналоговых восстаний. Ярко выраженная "аграрная доминанта" небольших городов тип Ажена обуславливала их "стадиальное отставание" и особо важную роль здесь мелких горожанземледельцев, в глазах которых муниципальная олигархия представляла не менее (если не более) ненавистную социальную категорию, чем сборщики королевских налогов. Враждебность по отношению к королю определялась для "аженского демоса" не столько налоговым прессом, сколько готовностью короля поддержать городскую верхушку. И потому городская община была готова даже "отдаться" под власть английского или испанского короля, лишь бы восстановить традиционную справедливость в распределении налогов. С точки зрения рядовых жителей Ажена, со свойственными им чисто средневековыми представлениями о политическом устройстве, французский король был не более чем одним из возможных феодальных сюзеренов и "уход" из-под его власти отнюдь не исключался. Как видим, при анализе Аженского восстания - как и при характеристике феномена Жанны - В. И. Райцес стремился во всей полноте раскрыть роль умонастроений участников событий, конкретность импульсов их действий, своеобразие их поступков и устремлений. Ему была глубоко чужда всякая предвзятость суждений, какими бы формулами она ни прикрывалась.
