Юрий Мухин - СССР - потерянный рай
Я, конечно, как трезвый производственник, задолбанный к тому же вопросами снабжения и транспорта, с которыми тоже еще не мог по уму разобраться, попытался ответственность за производство ТНП всучить кому-нибудь другому, в частности заму по экономическим вопросам, но у меня это не получилось. Директор меня не поддержал (что оказалось к лучшему, так как потом оказалось, что это очень интересное дело). Так что ответственность за ТНП осталась на мне, на мне же осталась и обязанность ездить в Павлодарский обком и получать нагоняй за плохую работу завода в этом вопросе. С целью экономии обком «драл» нас скопом, т. е. собирал всех руководителей предприятий области и объяснял нам, какие мы лентяи, не желающие выполнять гениальное решение партии по пошиву модной одежды на угольных шахтах. У моих коллег с других предприятий положение было не лучше моего — ну какие, к черту, товары народного потребления можно производить из отходов завода по производству глинозема или завода по производству ракетного топлива?
А надо сказать, что моя жена дружила с редактором нашей многотиражки Екатериной Костюковой, а ее муж в подвале своей пятиэтажки (в них на каждую квартиру выделялось место под хранение овощей и консервации) устроил подпольную мастерскую и выделывал в ней овчины, а потом шил из них прекрасные дубленки. Мне стало завидно, я разыскал несколько инструкций, включая дореволюционные, по выделке овчин, сходил в старый Ермак, купил там у хозяина, у которого заметил во дворе овец, пять овчин (не тех, что нужно, само собой) и занялся в ванной их выделкой по инструкциям. Кроме вони, ничего существенного получить не смог, а из того, что более-менее получилось, сшили какое-то подобие мехового жилета для сына, да и тот выглядел убого. (Вообще-то этот опыт показал мне, насколько тяжело организовать какое-либо производство без специалистов, а только по описаниям его. Перестройщики остановили производство в СССР, но я бы повесил их не за то, что они уменьшили производство товаров и отдали рынок СССР Западу (хотя и за это стоит), а за то, что с этих производств разошлись квалифицированные кадры. Как восстанавливать эти производства?) Тем не менее я понял идею того, что нужно для выделки овчин и кож, и, главное, понял, что овчины в области — не проблема. С тех овец, которых выращивали колхозы и совхозы, шкуры, конечно, сдавались государству, но были и сотни тысяч овец, принадлежавших частным лицам, а вот они эти шкуры зачастую выбрасывали. А спрос на кожу и дубленки в то время был огромен! Так что тут в полном смысле этой поговорки овчинка стоила выделки — стоила того, чтобы этим заняться.
Но, во-первых, подобное производство не имело ни малейшего отношения к нашему заводу и было для него совершенно инородным. Во-вторых, его нужно было делать в комплексе, т. е. включать и пошив кожаных и меховых изделий. И самое главное, самому по себе заводу оно было не то, что не по силам, а очень хлопотным из-за необходимости иметь агентов по закупке овчин во всех населенных пунктах как минимум нашей области. Тут требовалась помощь и участие областной власти.
И я, переговорив с коллегами на других предприятиях, на очередном совещании по ТНП в обкоме партии внес предложение не мучиться дурью — не создавать на непрофильных заводах совершенно инородные карликовые и убогие участки по производству ТНП. А сброситься деньгами и ресурсами и на кооперативных началах построить в области фабрику по выделке овчин и пошиву меховых изделий. Для чего закупить для нее современное оборудование (это я брал на себя), пригласить хороших специалистов и выпускать высококачественные изделия, а уж эти изделия делить между предприятиями-акционерами по степени их вклада и считать эти доли выполнением плана по производству ТНП.
Даже мои коллеги с других заводов, которые еще не знали об этой идее, тут же активно меня поддержали, но я наткнулся на прямо-таки злобную реакцию обкома — он категорически воспротивился! Пошло тупое повторение, что «партия постановила организовать производство ТНП на каждом предприятии», следовательно, это производство нужно организовывать только непосредственно на предприятии и ни в коем случае вне его. Никакие доводы, что этот завод будет как бы частью каждого предприятия-вкладчика, не помогали — каждый должен производить ТНП у себя и отдельно! Обком топил решение ЦК КПСС по производству ТНП, и если не понимать, чего хотели работники обкома, то не поймешь, зачем они это делали. А причина была та же, по которой в Ермаке горком не хотел объединять аварийные службы. Предприятия принадлежат министерствам, и если предприятия не выполняют план по ТНП, значит, министерства плохо работают, и эти министерства назначили руководить предприятиями области плохих работников, с которыми хорошие работники обкома не могут справиться.
Но кооперативно построенное предприятие не будет принадлежать ни одному министерству — оно будет принадлежать только области, следовательно, и за его работу будет отвечать непосредственно обком, а эти люди уже привыкли ни за что не отвечать! А я полез к ним со своей идеей выделки овчин, наивно считая, что обком действительно хочет увеличить производство ТНП по Союзу. Да плевать они хотели на Союз, на коммунизм и на что угодно. И именно эту тупость и подлость обкомы КПСС и продемонстрировали в 1991 году. Быть тупым, не знать никакого дела, но получать больше деньги — вот чего хотели члены партийных и советских органов, и хотели они этого уже не одно поколение. Бюрократия КПСС в огромной степени состояла из чижей, а каков поп, таков и приход.
Антисоветская пропаганда
Ну а теперь о моей личной проблеме с КГБ, если это можно назвать проблемой.
Летом 1977 года сначала Люда Чеклинская, инженер метлаборатории, сообщила, что ее допросил работник КГБ обо мне — о том, какие разговоры я веду с окружающими, и рассказала, о чем, собственно, она говорила кагэбисту. Затем Ленька Чеклинский, парторг ЦЗЛ, отозвал меня в сторонку и тоже рассказал, о чем его расспрашивал сотрудник КГБ. Если учесть, что в КГБ их предупреждали о неразглашении разговора, то такое участие Чеклинского в моей судьбе дорогого стоит — узнай об этом в КГБ, его бы, если и не исключили из партии, то уж точно погнали из парторгов. Затем Алексей Семенович Рожков сообщил, что и его допрашивал обо мне КГБ, а когда я спросил, что именно он обо мне сообщил, то Рожков зло сказал, что послал их и отказался с ними разговаривать на том основании, что я нормальный советский парень и им нечего ко мне цепляться.
Вообще-то такому поведению Семеныча не стоит особо удивляться. Это в Москве перепуганный интеллигент сопровождал поносом любое воспоминание о КГБ и о том, что его могут выгнать «за 101-й километр», то есть заставят переселиться из Москвы в другие районы СССР. А нам чего было этого бояться? Тогда в моде был такой анекдот. Двое чукчей сидят в яранге за Полярным кругом, мороз -40°, пурга уже две недели, все занесло снегом, им нечего делать, и они уже рассказали друг другу все анекдоты. Наконец один чукча говорит:
— Давай рассказывать политические анекдоты.
— Да ну его, — отвечает перепуганно другой, — еще зашлют куда-нибудь!
Так, собственно, было и нам в Ермаке. Мы добровольно жили и работали в 200 км к северо-востоку от Экибастуза, в котором в свое время «страдал» сексот Солженицын, и за 2,5 тысячи километров к востоку от Горького, в котором в ссылке злая жена Ленка Боннэр била сковородкой по голове еще одного «страдальца» — академика Сахарова. Меня и по сей день тошнит, когда по телевизору начинают стонать о каком-нибудь деятеле, которого при «страшном сталинском режиме» выселили из Москвы аж куда-нибудь в Воронеж.
Тем не менее, узнав, что мною занялся КГБ, мне стало довольно-таки страшновато. И, знаете, в первую очередь не за свою судьбу и даже не за жену и только что родившегося сына. Я в те годы верил во всю эту хрущевскую брехню о том, что НКВД, якобы, заставлял на допросах оговаривать товарищей и близких. И я страшно боялся, что и меня сделают таким же подонком (как я потом узнал), как и Солженицына, который оговорил всех своих товарищей и жену. Я для себя твердо решил, что если меня будут спрашивать, с кем я разговаривал на политические темы и что мне говорили, то пусть лучше меня посадят, но я ни одной фамилии не назову. Однако все получилось не так страшно, хотя и не менее интересно.
И вот как-то звонок из отдела кадров, и меня просят срочно подойти, чтобы сделать кое-какие исправления в трудовой книжке. Я прихожу, а инспектор выводит меня из ОК и предлагает зайти в очень неприметную дверь рядом с дверью в отдел кадров, без таблички и всегда закрытую. Я прекрасно знал все в заводоуправлении и до того времени полагал, что это какая-то кладовка. Но оказалось, что это маленький, совершенно голый кабинетик с двумя столами буквой «Т», двумя стульями и железным ящиком, из тех, которые изображали у нас на заводе сейфы и которые у нас же в БРМЦ и варили из 3-миллиметровой стали, идущей на кожуха электродов. В кабинетике меня ждал куратор КГБ завода.
