Аркадий Полторак - Нюрнбергский эпилог
— Мне придется играть в мяч с капитализмом и сдерживать «версальские державы» при помощи призрака большевизма, заставляя их верить, что Германия — последний оплот против красного потопа. Для нас это единственный способ пережить критический период, разделаться с Версалем и снова вооружиться.
Вот в этой-то игре в мяч с Западом большую помощь Гитлеру как раз и оказал Яльмар Шахт. Но никакая игра не может длиться до бесконечности. Пришел срок реализовать обещания о «походе на Восток», об уничтожении Советского государства.
При всей своей авантюристичности Гитлер не мог не сознавать, что нельзя ставить только что созданный вермахт перед риском схватки с самым сильным государством Европы. Война с Советским Союзом в 1939 году, когда Германия еще не покорила «версальские державы», была чревата слишком большими опасностями. Поэтому Гитлер и германские генералы все более склонялись к тому, чтобы до «похода на Восток» осуществить агрессию на Западе.
Догадывался ли, знал ли об этом доктор Шахт? Разумеется. Он был в курсе всех основных направлений внешней политики Германии. Устраивал ли его «западный вариант» развязывания войны? Нет конечно! Шахту были очень близки интересы капиталистического Запада. Он был слишком тесно связан с монополиями США и Англии, с такими крупными германскими фирмами, как Тиссен, которые тоже всегда делали ставку только на «восточный вариант». Шахт считал новый курс в германской военной стратегии ошибочным, а потому еще больше укрепился в своем решении временно отойти в сторону, занять положение наблюдателя.
Гитлер же, в свою очередь, сжигая мосты на Запад, отдавал себе ясный отчет в том, что отныне ему нужно проводить политику Шахта другими руками. И это тоже в какой-то мере объясняет, почему в 1939 году политический диктатор Германии так легко разошелся с ее «экономическим диктатором».
Но Шахт только отошел, а не ушел. Он остался в составе правительства. И справедливость требует признать, что, даже занимая выжидательную позицию, не упускал случая оказаться полезным Гитлеру. Ведь тогда еще нельзя было с точностью определить, как разовьются события.
До сентября 1939 года Шахт пробует свои силы на дипломатическом поприще. В марте он прикатил в Швейцарию, чтобы встретиться со своими английскими друзьями и попытаться склонить их на союз с Гитлером. Контрагенты хорошо понимали, что нужно каждому. Дело явно шло к войне, и одной из сторон в ней несомненно должна была стать Германия. Но куда двинется вермахт? Шахт приехал на встречу с доверенным лицом английского правительства, чтобы авторитетно разъяснить ему: Польше не миновать германского удара, но Гитлер хочет «не только Польшу, он хочет также и Украину». Яснее не скажешь! Это можно было понимать только в одном смысле: если вы, англичане, пойдете на сделку с Гитлером совсем, как несколько месяцев назад в Мюнхене, то Германия двинется в большой «Дранг нах Остен».
Чтобы установить «взаимопонимание» с Англией (разумеется, в антисоветских целях), Шахт неоднократно курсирует между Берлином и Цюрихом, использует свои связи с Банком международных расчетов. Затем неутомимый министр предпринимает ряд попыток установить контакт с руководящими кругами США. Тут он делает ставку на президента одного из ведущих банков Нью-Йорка Леона Фрейзера, имеющего личные связи с Рузвельтом. Шахт просит у Фрейзера помощи для получения официального приглашения в США.
Приглашения такого не последовало, но домогательства Шахта имели тем не менее определенный успех. В марте 1940 года, когда в Европе уже бушевала война, в Берлин приехал заместитель государственного секретаря США Самнер Уэллес. Он встречался с Гитлером, Герингом, Риббентропом. И никто не удивился, что эмиссар Вашингтона нашел также необходимым специально встретиться с министром без портфеля. Он по-прежнему видит в Шахте весьма влиятельного человека и именно ему он поверяет следующие слова: «США не заинтересованы в разгроме Германии».
Летом 1940 года вермахт повергает в прах новые страны. Разгромлены Норвегия, Дания, Бельгия, Голландия. За каких-нибудь пять-шесть недель у ног победителя преданная своими политиками и генералами Франция. Шахт ходит гоголем по залам имперской канцелярии: в этих потрясающих успехах немалая толика и его трудов. Шахт ликует по поводу победы над Францией и демонстративно показывает это всем. Он лезет из кожи вон, лишь бы убедить Гитлера в своей лояльности. Он хочет выглядеть перед своим фюрером, как в достопамятные дни февраля 1933 года. Он готов забыть о ссоре с Герингом — война есть война и надо объединять усилия. Ведь еще в начале года Шахт предлагал свои услуги для ведения переговоров с США о прекращении американской помощи Англии...
Обвинение предъявляет Международному трибуналу документ за документом, чтобы показать, что господин министр без портфеля не напрасно получал свое жалованье. Первоначально идут бумаги. Потом вдруг в зале гаснет свет, и на развернутом с утра киноэкране появляются расцвеченные яркими плакатами и транспарантами улицы Берлина. Оркестры играют бравурные марши. Нацистская столица встречает Адольфа Гитлера, прибывшего из Парижа, где он заставил наконец этих «отвратительных французов» подписать капитуляцию.
Бесстрастный объектив фиксирует рядом с Гитлером всю его компанию — Геринга, Гиммлера, Геббельса... Среди «верных паладинов» фюрера оказался и министр без портфеля. Бурно проявляя свой восторг, он поздравляет Гитлера с окончанием очередного акта агрессии.
Кино сыграло с Шахтом злую шутку. В день демонстрации на процессе этого документального фильма «финансовый чародей» был явно удручен. Не в пример Герингу, который, поворачиваясь то влево, то назад, спешил обратить внимание господ подсудимых на приятные для него кадры...
Лето 1941 года. Позади ряд успешных и по-прежнему молниеносно проведенных операций, в результате которых почти вся Европа оказалась у ног завоевателя.
22 июня Германия напала на Советский Союз, и Шахт опять старается быть полезным Гитлеру. В октябре он пишет письмо министру экономики и президенту имперского банка Вальтеру Функу, верноподданнически выражая свои мысли о наиболее эффективных формах эксплуатации оккупированных территорий. Однако первые успехи германской армии в войне против Советского Союза не вскружили Шахту голову. Он считал, что на полях России вряд ли повторится французская кампания.
Конец 1941 года дал новую пищу пессимизму Шахта. Советская Армия отбросила противника на сотни километров от Москвы. Это была первая ласточка победы над фашизмом, первый серьезный удар, имевший не только чисто военное, но и огромное морально-политическое значение.
В то же время Яльмар Шахт с тревогой наблюдал за растущей дружбой советского народа с народами Америки и Англии. Он отлично понимал, какие опасности для нацистской Германии таит в себе создание антигитлеровской коалиции в лице СССР, США и Великобритании.
И наконец, совсем вывели его из равновесия траурные флаги на улицах Берлина зимой 1943 года. Великая битва на Волге закончилась для «третьей империи» сокрушительным поражением.
После этого Шахт окончательно утвердился в мысли, что дело Гитлера, которому он отдал столько сил, проиграно. Пришло время быть не с Гитлером, а против него. Чем быстрее развиваются события на восточном фронте, тем повелительнее становится требование искать новый путь. И имперский министр без портфеля решает покинуть корабль, который уже начинает захлестывать волна.
В тот период никто еще из состава гитлеровского правительства не был настроен так пессимистически, как Шахт. В особом мнении представителя Советского Союза в Международном трибунале правильно отмечалось, что «Шахт, поняв ранее, чем многие другие немцы, неизбежность краха гитлеровского режима, покидает Гитлера».
В 1943 году еще раз проявились качества Шахта как умного и опытного политика, хорошо сознававшего, что и в делах международных, как и во всех иных случаях, плетью обуха не перешибешь, нужна гибкость. Петляющая юркая лиса может порой успешно избежать, казалось бы, неотвратимой гибели. А смертельно раненный тигр, тупо идущий прямо на охотника, уже приготовившего для него второй заряд, ничего не достигает своим предсмертным рычанием.
В 1938 году Шахт привел к присяге на верность Гитлеру служащих Австрийского государственного банка и, как мы уже знаем, заявил при этом: «Будь проклят тот, кто нарушит ее. Нашему фюреру трижды „Зиг хайль!“. А вот теперь он сам плюет на эту присягу и хочет крикнуть: „Будь проклят фюрер, который завел Германию в такой тупик!“
Хочет, но пока еще не может. То, что он сделал, став на путь тайной борьбы с Гитлером, используя при этом связь с противником, на языке уголовного права называется государственной изменой.
Именно изменником и называли его подсудимые в Нюрнберге, когда Шахт распространялся о своем участии в заговоре. Но тот в душе смеется над ними. Пусть эти выродки — Геринг и Риббентроп, Кальтенбруннер и Франк — называют его, как хотят. Им ли, пигмеям, понять настоящего политика, человека с большим горизонтом. Талейрана тоже считали изменником, когда он в 1807 году предал Наполеона, вступив в тайные связи с Александром. Но разве не нашлись люди, которые тотчас же стали оправдывать его. Вот что писал о Талейране один из современных ему немецких публицистов:
