Александр Крон - Дом и корабль
- Вот что, Иван Константинович, - сказал он, круто повернувшись к художнику и глядя ему прямо в глаза. - Я мог бы вам сказать, что Кречетову взял Большой Дом и я бессилен что-либо выяснить. Это была бы полуправда, почти правда, правда на девяносто пять процентов. Но с вами я не хочу лукавить. Кречетова арестована нашим райотделением, и я знаю, в чем ее обвиняют.
- Но не скажете?
- Скажу. Кречетова - начальница объекта ПВО. Во время недавнего налета из расположения объекта была выпущена сигнальная ракета, в результате чего объект подвергся разрушению. Это вам известно?
- Известно, - спокойно сказал художник. - То, что вам угодно называть объектом, - дом, в котором я прожил большую часть своей жизни. Сидя в бомбоубежище, я, конечно, не мог видеть ракету…
- Я видел ракету, - сказал Митя.
Иван Константинович и Северцев одновременно повернулись к нему. Митя ожидал расспросов, но Северцев, как видно, раздумал и продолжал, обращаясь по-прежнему только к художнику:
- Существенная деталь: в свое время дом принадлежал лично Кречетовой. Сама Кречетова - дочь купца первой гильдии, вдова офицера царского флота, репрессированного органами НКВД. Настоящая фамилия Кречетова - Крейчке, он наполовину немец. Именоваться Кречетовыми Крейчке начали с четырнадцатого года на основании высочайшего рескрипта.
Митя почувствовал, что бледнеет. В смятении он взглянул на художника и был поражен его спокойствием.
- И только-то?
- Мало? - удивился секретарь.
- Во всяком случае - ничего нового. Когда утверждали Кречетову начальницей объекта, вы знали все это не хуже, чем сейчас, она никогда ничего не скрывала. Мне доподлинно известно, что Кречетов умер в тюрьме до окончания следствия, виновность его не доказана. Предки покойного Владимира Вячеславовича на протяжении двух столетий командовали кораблями русского флота; он такой же немец, как Юлия Антоновна - домовладелица…
Митя поспешил вытащить из кармана смятую «охранную грамоту».
Открылась дверь, и в кабинет легкой походкой вошел чернявый юноша в армейской шинели без петлиц и одноцветной суконной фуражке. Вошедший был невелик ростом, остролиц и горбонос, с темными усиками на короткой верхней губе. Даже перед зеркалом Мите никогда не удавалось сделать такое серьезное и волевое лицо. Юноша кивнул Северцеву и, не взглянув на посетителей, присел к столу, стоявшему в глубине кабинета и предназначенному, по-видимому, для заседаний. На столе лежали навалом метровые альбомы с фотографиями и стояли тяжеловесные игрушки из плексигласа, латуни и легированной стали. В мирное время такие игрушки одни учреждения дарили другим на торжественных заседаниях.
- А теперь по существу, - продолжал художник, убедившись, что Северцев пробежал глазами грамоту. - Неужели вы всерьез считаете Юлию Антоновну Кречетову ракетчицей?
Митя искоса взглянул на юношу. Тот сидел спокойно, со скучающим видом.
- Если даже Кречетова не участвовала прямым образом в преступлении, - холодно сказал секретарь, - она, как руководитель, ответственна за все происходящее на территории ее объекта.
- Тогда надо садиться в тюрьму и вам.
- Почему?
- Потому что объект находится на территории вашего района. Ищете стрелочника?
- Вы только не волнуйтесь, - мягко сказал Северцев.
- Как это «не волнуйтесь»? - возмутился Иван Константинович. - Обязательно буду волноваться. Меня волнует судьба Кречетовой. А вас нет?
- Меня волнует прежде всего судьба города, - возразил Северцев по-прежнему мягко, но Митя догадался, что мягкость стоит ему немалых усилий. - Не забывайте, мы находимся в чрезвычайных условиях. Лучше задержать десять невинных, чем упустить одного виновного. И если фигура Кречетовой вызывает серьезные сомнения, трудно возразить что-либо против ее изоляции.
Митя сидел ни жив ни мертв. Он понимал, что разговор вступил в опасную фазу. Кто бы ни вспыхнул первый, результат будет один и тот же - придется встать и уйти.
К счастью, вспышки не произошло. Художник первый нашел в себе силы улыбнуться.
- Четыре тысячи лет назад, - сказал он, - в кодексе ассирийского царя Хаммураби впервые было записано, что всякое сомнение судей должно быть обращено в пользу обвиняемого. Обидно расставаться с этим завоеванием человеческой мысли.
Северцев вдруг звонко захохотал, и у Мити разом отлегло от сердца. Он не совсем понимал, что рассмешило секретаря, но был благодарен ему за этот смех, разрушавший отчужденность. Затем оглянулся на юношу в шинели. Тот сидел по-прежнему серьезный и с сосредоточенным видом рассматривал стоявшее на столе сооружение из стальных колец и шестеренок. От легкого прикосновения пальца стальная карусель начинала вращаться сразу в нескольких плоскостях, и юноше нравилось приводить ее в движение, но, даже играя, он сохранял на лице выражение непреклонной воли.
Загудел телефон. Северцев взял трубку. Пока шел разговор, Митя еще раз поглядел на юношу в шинели и удивился вниманию, с каким тот ловил каждое слово. Вдруг он встал, подошел своей крылатой походкой к столу секретаря, взял «охранную грамоту» и стоя углубился в чтение. На минуту в кабинете установилась полная тишина, нарушаемая только скрежетом мембраны.
- Нет, не отказываюсь, - негромко сказал Северцев. - Но прошу письменного указания. Нет, в данном случае не на формальную. На партийную. Привет. - Он положил трубку, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, на чем оборвался разговор. Вспомнив, он улыбнулся художнику и широким жестом протянул руку юноше.
- Очень хорошо, что ты зашел, Степан. Дело в том, что товарищ Туровцев, - таким же широким жестом он представил Митю, - видел ракету.
Степан вяло кивнул. С некоторой натяжкой это можно было рассматривать как приветствие.
- Откуда вы ее видели?
- С верхней палубы корабля, - ответил Митя, несколько уязвленный. Таким тоном, куда ни шло, мог говорить старший, но не сверстник.
- Какого еще корабля?
- Подводной лодки.
- Что стоит против дома?
- Да.
- А!
Он дочитал «грамоту» до конца и пожал плечами. Затем вновь и уже с большим интересом посмотрел на Митю.
- Ракета вылетела с территории объекта?
Митя задумался.
- Не знаю.
- Что значит «не знаю»?
- Это значит, что я не видел, откуда она вылетела. Сигнальные ракеты не трассируют.
- Кто же видел?
- Не знаю. Тот, кто выпускал.
- И через сколько времени появился самолет?
- Одновременно.
- Как одновременно?
- Так, одновременно.
- Но тогда самолет не мог быть привлечен ракетой?
Митя начал злиться.
- Если не мог, - значит, не был.
- Вы это категорически заявляете? - спросил Степан. Голос его угрожал.
- Я ничего не заявляю. Я отвечаю на вопрос.
- Нет, вы именно заявляете. Заявляете с целью повлиять на ход следствия. Почему я должен вам верить? Кто вы вообще такой?
- Кто я такой? - переспросил Митя. От злости он мгновенно охрип. - Я тот человек, который сбил этот самый самолет.
Это было нескромно, но к месту. Амиров несколько опешил.
- Э, послушай, - сказал он, от растерянности переходя на «ты», - подумай сам, своей головой, какой тогда смысл в этой ракете?
Митя промолчал. Но тут неожиданно пришел на помощь Северцев.
- Знаешь что, Степа, - сказал он, безмятежно похохатывая. - А почему, собственно, товарищ должен ломать над этим голову? Это уж, так сказать, твоя забота…
Опять наступило томительное молчание. Северцев поглядел на часы и крякнул, как от боли.
- Ну что ж, будем, как это принято теперь говорить, закругляться. Я попрошу вас пройти в приемную, а мы с товарищем Амировым еще немножко посовещаемся. - Он вышел из-за стола и потряс руку художнику. - Чай пить надо, это вы правильно, - сказал он, вздыхая.
Прощаясь с Митей, он приложил левую руку к груди - это была дань уважения к Митиным заслугам и одновременно просьба извинить, что к нему не было проявлено должного внимания.
Совещание за закрытой дверью затянулось. Истомившиеся посетители смотрели на художника и Митю с тоской и ненавистью. Наконец дверь открылась, и оттуда выскочил разъяренный Амиров. «Пошли», - бросил он на ходу, и Митя с художником опрометью кинулись вслед за ним. По ампирной лестнице Амиров летел птицей, и художник в своей тяжелой дохе поспевал с трудом. При выходе из здания произошла задержка - милиционер не выпускал Ивана Константиновича без отметки на пропуске. Почему-то это пустяковое обстоятельство окончательно взорвало Амирова.
- Где же ты раньше был, отец? - рявкнул он, сверкнув глазами. - Сколько лет живешь, помирать пора, а партбилет с собой носить не научился!
Он выхватил у Мити бумажный квадратик и, прыгая через две ступеньки, взлетел по лестнице. Митя робко взглянул на художника и встретил взгляд, полный такого откровенного ехидства, что поспешил отвернуться.
Через минуту прискакал Амиров с пропуском, и все трое вышли на улицу. На ближайшем углу Амиров скомандовал остановиться и ждать, а сам нырнул в узкий переулок и исчез в подъезде с вывеской райотдела милиции.
