Валентина Полухина - Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)
По большому счету нет. Только случайно, на каких-то важных приемах и тому подобных мероприятиях.
Каким образом Оден способствовал реализации Бродского как поэта?
Не думаю, что Бродский зависел от Одена поэтически. Хотя, возможно, его развитие пошло бы по другому пути, не встреть он Одена.
И оно уж точно не было бы столь стремительным… Конечно.
Кстати, как вы думаете, если бы Иосиф остался в Англии, куда его привез Оден, а не отправился в Америку, была бы его карьера столь же успешной? Нашлась бы для него в Англии ниша?
Не думаю. С тех пор многое изменилось к лучшему, но в английском обществе, которое включает в себя и литературную среду, все очень запутано, связано, несвободно. Оден ведь тоже перебрался в конечном итоге в Америку, создав тем самым своего рода прецедент. Я, кстати, беседовал на эту тему с бессчисленным множеством эмигрантов. С одним из них, Павлом Литвиновым, человеком, совершенно непохожим на Бродского — его бабушка была англичанкой, — мы долго обсуждали, почему он не поселился в Англии. Он сказал, что рискует показаться ограниченным, но чтобы процветать в Англии, нужно стать англичанином. В Америке можно оставаться самим собой и при этом процветать. Думаю, что и для Иосифа Америка предоставляла куда больше возможностей, больше свободы действий — делай, что хочешь. Возможно, он уже тогда понимал то, чего я тогда не понимал и что понял лишь недавно: в Америке больше настоящих, больших поэтов, да и сама американская поэзия теперь интереснее англииской.
К тому же в Америке он мог зарабатывать на жизнь. Ни в одном английском университете нет должности poet-in- residence, как в США.
Да, весьма существенная разница. Многие перебрались из-за этого в Америку.
И тем не менее Иосиф был влюблен во все английское: английскую поэзию, английский язык, английскую историю, даже в нескольких англичанок… Чем вы объясните столь длительный — длиною в жизнь — роман Иосифа с английским языком и Англией?
Тем же самым понятием греко-римской цивилизации, если угодно. Вспомните его стихи об Италии и Риме… Его интересовала высокая культурная традиция. К тому же, подобно очень многим русским, в душе он был империалистом. Ведь он родом из Петербурга, у него в крови этот имперский взгляд на мир, его восхищали империи в зените славы. И Британия восхищала его именно своим прошлым — как и очень многих англичан. Никогда больше — это можно утверждать почти наверняка — не достичь Англии таких высот, каких она достигла, будучи в зените своей имперской мощи.
Все наши великие поэты, государственные деятели жили в период расцвета Британской империи, и тогда же апогея достигло развитие промышленности, науки и, разумеется, литературы. Иосиф бесконечно преклонялся перед этой традицией. Почему он предпочитал английскую традицию французской, не менее великой, мне сказать трудно. Хочу процитировать еще одного русского изгнанника, Солженицына. Когда он был в Лондоне, единственным местом, которое ему понравилось, оказалась Трафальгарская площадь. "Сердце великой Империи", — сказал он.
Но Бродского занимало также крушение империи.
Мы с вами обсуждали разные причины, почему он перебрался в Америку, а ведь Америка — воплощение имперской политики.
Точно. Он и сам говорил: "Я сменил империю". Вы упомянули Солженицына. Это естественно, вы ведь написали прекрасную биографию Солженицына, которую мы в Англии используем в качестве университетского учебника. Вы, должно быть, чувствуете, что хорошо знаете этого человека. Почему, как вам кажется, Солженицын не способен понять поэзию Бродского?
Солженицын — это особый случай. Он порожден абсолютно иной эстетической традицией. Солженицын — постреволюционер, а Бродский — постпостреволюционер, если угодно. Солженицын — дитя 1920—1930-х годов, он вырос на социалистическом реализме. Не следует также забывать, что он долгое время был коммунистом. Меня лично это абсолютно не беспокоит. Солженицын в этом отношении интереснее Бродского — его детство пришлось на раннюю стадию коммунизма: вначале он воспринимал коммунизм идеалистически, затем проник его насквозь и вышел, так сказать, с обратной стороны. Бродский, принадлежавший к более молодому поколению, никогда так близко к коммунизму не приближался. Эстетика же Солженицына вобрала в себя и социалистический реализм. Я так и не смог определить, апокриф это или подлинное высказывание (оно приводится в моей книге) Ахматовой, которая, прочитав "Один день Ивана Денисовича", сказала: "О, соцреализм нашел своего гения!" Что это значит? А значит это то, что Солженицын воспользовался методом соцреализма, методом реалистической прозы, если угодно, — воспользовался и подорвал его изнутри. "Один день Ивана Денисовича" — это истинная поэзия. Поэзия присутствует, как мне кажется, и в "В круге первом".
К вашему списку следует добавить "Матренин двор".
Конечно, и другие рассказы. Да и "Архипелаг Гулаг" — пусть даже совсем в ином ключе. То, как Солженицын оперирует языковым материалом, очень интересно. Он превращает аббревиатуру "ГУЛАГ" в имя собственное, а теперь в английских словарях оно пишется с маленькой буквы. Это напоминает изобретение слова "холокост". Так что Солженицын — поэт, поэт своеобычный, ни на кого непохожий. Поэт от природы. Он прорывался сквозь социалистический реализм, но так и не смог полностью освободиться от цепей. Прорывался почти что бессознательно, стараясь достичь чего-то настолько возвышенного, чего никто до него достичь не мог. Этически, как мне кажется, Солженицын близок Бродскому, но эстетически это два разноименных полюса. Думаю, что именно это мешает Солженицыну увидеть в поэзии Бродского хоть какую-то ценность.
Не следует также забывать, к чему именно апеллирует Солженицын. Думаю, он реализовал свои мыслительные способности, эстетическое чувство, писательский талант. Хотя после 1973—74 годов он стал другим. И слова о Бродском написаны этим новым Солженицыным. Солженицыным, который так и не смог понять, что высшее проявление политической активности — игнорирование политики.
Именно этого советская власть и не могла вынести. Она знала, как реагировать на людей, которые выступали против нее, но не знала, что делать с теми, кому на нее было наплевать (как, например, Бродскому).
Да. Солженицын понимал психологию власти. А вот Бродский, возможно, не очень — он жил как бы в другой плоскости.
Или предпочитал не обращать на эти вещи внимание. Однажды он сказал: "Вот, смотрите, кот. Коту совершенно наплевать, существует ли общество "Память " или отдел пропаганды ЦК КПСС. Так же, впрочем, ему безразличен президент США, его наличие или отсутствие. Чем я хуже этого кота?"[201] Солженицын бы никогда не сказал ничего подобного. Он также считал, что нет ни малейшего основания говорить о христианских взглядах Бродского ("осветление катарсиса так и не найдено, поэт и не пытается передать нам его"), обвинял его в отсутствии интереса к политике ("он [Бродский] не высказал ни одного весомого политического суждения"), в невнимании к еврейской тематике, в нелюбви к России[202]. Для Бродского, как вы помните, политика представляла низший уровень духовной деятельности; для него задача писателя в том, чтобы хорошо писать, тем самым задавая читателю истинный масштаб ценностей. Он в свою очередь упрекал Солженицына в нежелании прислушаться к тому, что подсказывает интуиция, в нежелании признать, что человечество "безнадежно".
Сколько материала будет у будущих исследователей, которые обратятся к двум важнейшим писателям-современникам, Бродскому и Солженицыну, как представителям двух разных полюсов русской культуры! Не могу все же удержаться и не спросить: почему, в отличие от Солженицына, Бродский так и не вернулся?
Всего лишь предположение: глубочайшее оскорбление, которое Бродский мог нанести режиму, — полностью пренебречь им. Поэтому он и поступил отличным от Солженицына образом. И все-таки, неужели в глубине души Бродский действительно был так оскорблен, обижен, так глубоко ранен, что всю жизнь не мог этого простить?
Это выглядело бы вполне правдоподобно, если бы Бродский так не восхищался способностью прощать, которая была у Ахматовой: она простила систему за расстрел Гумилева, за арест сына и Лунина. Бродский говорил, что Ахматова преподала ему урок не столько поэзии, сколько великодушия.
Он усвоил урок?
Хороший вопрос! Если так, то, должно быть, это далось ему нелегко — он ведь был очень гордым человеком. Вы встречались с Иосифом в Америке?
Да. Я присутствовал на нескольких его поэтических вечерах. Кроме того, мы оба входили в так называемый Институт человека при Нью-Йоркском университете. В 1981 году был организован круглый стол на тему "неанглоязычная литература"[203], в котором участвовал и Бродский. Собралась группа очень влиятельных интеллектуалов, блестящих мыслителей. Среди них была и Сюзан Зонтаг. Больше всего меня поразило то, как Бродский неуклонно гнул свою линию. Не из желания покрасоваться — просто ему всегда было что сказать. А может, отчасти и из желания покрасоваться.
