Лев Поляков. - История антисемитизма.Эпоха знаний
Именно во время войны на Урале я впервые от мальчишек на улице услышал слово "жид". Мои товарищи по играм спросили меня: "Ты жид?" Я сразу же ответил отрицательно, потому что, во-первых, я не знал, что это значило, а во-вторых, сам тон вопроса означал, что речь шла о чем-то плохом…
Я вспоминаю, как в Ташкенте, который для антисемитов стал означать место, где "евреи окопались в тылу во время войны", у нас был сосед – офицер НКВД, у которого прятался его брат-дезертир. Боясь выходить на улицу, он проводил время с нами, детьми, рисуя карандашом порнографические картинки и рассказывая неприличные истории. Спокойно, уверенно и с удовольствием он объяснял нам. почему евреи плохие: они ленивые и трусливые, они не хотят ни работать, ни воевать, они устраиваются на выгодные места и воруют все, что можно. Я просто не мог ему сказать, что моя мать работает с утра до вечера, что мой отец на фронте с первого дня войны, и что мы живем в большой нужде, тогда как он бездельничает в глубоком тылу, не испытывая никаких лишений благодаря специальным пайкам НКВД. Но в один прекрасный день его беззаботное существование внезапно изменилось, когда мой отец, раненный на передовой, приехал к нам, чтобы пройти курс лечения в ташкентском госпитале. Какая метаморфоза! – бедный дезертир не покидал больше своей комнаты, он как мышь проскальзывал в общую туалетную комнату, а когда встречался с нами, то лебезил и пресмыкался. Но потом он сумел отомстить. Когда мой отец вернулся на фронт, он украл американские консервы, которые отец нам оставил, а когда моя бабушка обвинила его в этом, он показал ей топор: "Заткнись, жидовская морда, а то я тебя убью!"
Вот так между этим дезертиром и Сталиным Советский Союз продвигался по пути, ведущему к охоте на еврейских ведьм в рамках мистико-полицейского восприятия мира, возведенного в энную степень.
Германия
Эрих Мария Ремарк, знаменитый автор романа "На Западном фронте без перемен", воплотил свои пацифистские взгляды в сценах конфликта между капитаном Геелем и санитаром Максом Вай-лем в "Возвращении". Геель был героическим воином, солдаты любили его; в 1919 году он поступает на службу новой власти, чтобы поддерживать порядок; в конце этой истории во время демонстрации он убивает, по сути дела не желая этого и даже не подозревая об этом, революционера-еврея, которого он всегда презирал. Вначале, когда в ноябре 1918 года немецкая армия встает на путь "возвращения", Геель и Вайль оказываются лицом к лицу:
"Геель обошел наш отряд и пожал руку каждому из нас. Когда он подошел к Вайлю, то сказал ему: "Вот и наступает ваше время, Вайль…"
– Оно будет не таким кровавым, – спокойно ответил Макс.
– И не таким героическим, – возразил Геель
– Это совсем не самое высшее, что бывает в жизни, – сказал Вайль.
– Но самое лучшее, что в ней есть, – ответил Геель. – Или есть что-то
еще?
Вайль помолчат одну минуту. Потом он сказал: "Это дурно звучит сегодня. Господин капитан, есть доброта и любовь. В них тоже есть героизм".
– Нет, – немедленно ответил Геель, как если бы он давно об этом
думал. – В этом только мученичество (…)
Он говорил со страстью, как будто хотел убедить самого себя. За несколько дней он стал желчным и постарел на несколько лет. Но и Вайль изменился очень быстро. Он всегда держался в стороне, и никто не знал, что у него на уме. Теперь он внезапно выдвинулся на первый план и стал проявлять все больше решительности. Никто бы не подумал, что он может рассуждать таким образом. Чем больше нервничал Геель, тем спокойней становился Макс, Тихим и строгим голосом он сказал: "Нищета миллионов людей – это слишком высокая плата за героизм немногих".
Разумеется, это – лубочные картинки, но довольно точно отражающие многие аспекты немецких реалий последних недель 1918 года. Прежде всего я имею в виду описания эфемерных солдатских комитетов, естественных мест для людей, подобных Максу Вай-лю, из-за их антимилитаристских убеждений или издевательств таких, как Геель; затем – описание тех кругов, на долю которых выпала ответственность за принятие крупных политических решений после бегства Вильгельма II, когда начались восстания моряков, Б армии усиливалось разложение, а бессильные органы государства и верховного командования стремились лишь к передаче власти тем, кто хотел ее, взяв на себя сохранение общественного порядка.
Как удачно сформулировал современный историк Гельмут Гей-бер, "партиям недоставало стремления к власти". Социал-демократия также была пропитана прусской ментальностью верноподданства (Untertanenmentalitat). В это время время оппозиционно настроенные евреи, относящиеся к буржуазии, такие как Пауль Кассирер, Гуго Гаазе, Лео Кестенберг, Отто Ландсберг и многие другие с уже давно забытыми именами, бросились в образовавшийся пролом и выступили в качестве спасителей немецкого имущества, вызывая лютую злобу у господствующих слоев, которые, освободившись от своих страхов, смогли в начале 1919 года вновь взять в свои руки бразды правления в политической и экономической областях, восстановить свои университетские цитадели, объясняя по мере необходимости свое временное исчезновение со сцены тезисом о еврейском заговоре.
В этой связи другой немецкий историк Вернер Киниц убедительно показывает контраст между этими неделями хаоса, когда по его осторожному выражению "число евреев-политиков, появившихся в высших государственных сферах, казалось чрезмерным", и четырнадцатью годами собственно Веймарской республики, когда они почти все исчезли с поверхности, по крайней мере в публичной парламентской и правительственной деятельности. Среди трехсот восьмидесяти семи человек, последовательно занимавших министерские посты в республике, в которой между 1919 и 1933 годами сменилось девятнадцать правительств, было за все это время лишь пять министров еврейского происхождения! Атмосфера периода поражения в войне хорошо передана в дневнике графа Гарри Кессле-ра, "красного аристократа", крупного землевладельца, для которого не существовали проблемы расового или классового происхождения. 20 и 21 ноября 1918 года он отмечал:
"Есть ощущение, что дело не в людях, а в системе, не знавшей иных средств, кроме прямого насилия, и рухнувшей в тот момент, когда она лишилась этих средств (…) Коротко говоря, война была колоссальной спекуляцией, крах которой повлек все остальное; это самая большая катастрофа всех времен".
Агентами по распродаже имущества, оставшегося в результате крушения империи, стали евреи. Мы уже говорили, что генералы и промышленники хотели, чтобы с предложением о капитуляции выступил Баллин, который предпочел покончить жизнь самоубийством. Как сообщает граф Кесслер, в Берлине в эти смутные дни надеялись, что удастся вновь завязать прежние связи между французскими и немецкими социалистами: сначала думали о кандидатуре Гуго Гаазе, убитого в октябре 1919 года, затем остановились на эльзасце Рене Шикеле и на Пауле Кассирере, которые и отправились в Швейцарию… (Как известно, Кассирер совершил самоубийство в 1926 году.)
Не имелось ли здесь в виду, что все евреи "выступают заодно", и не следует ли видеть в этом проявление франко-английского вымысла об иудео-пангерманском реваншистском заговоре? Немецкие евреи различной ориентации действительно имели некоторые претензии, которые хотя и были вполне достойными, тем не менее могли послужить предлогом для подобных обвинений – об этом социалист Эдуард Бернштейн писал в 1914 году, а сионист Наум Гольдман повторил в феврале 1919 года; речь идет о претензиях евреев на роль лучших посредников доброй воли между народами.
Добавим к этому некоторые действия провокационного характера – в жанре художника-дадаиста Герцфельде, "топтавшего в грязи все, что было дорого немецким сердцам", или памфлетиста Курта Тухольского, бывшего фронтовика, сатира которого была направлена против ветеранов войны, и особенно вторую волну, а именно евреев, возглавивших революцию в Баварии, таких как Аксельрод, Эйснер, Ландауэр, Левине, Мюзам, Толлер. Это были точные копии Макса Вайля; всех их убили как революционеров и оклеветали как евреев. Клевета расползлась в общеевропейском масштабе; например, вот как описывали ключевую фигуру – мюнхенского фельетониста Курта Эйснера в "Le Temps"; "Маленький, хрупкий старик, Шейлок в потертом рединготе… галицийский еврей… с головой, покрытой засаленной ермолкой". Войска Носке и Гренера подавили революцию 1 мая 1919 года, и Мюнхен естественно превратился в столицу реакции, где могли свободно развернуться сначала Лю-дендорф, а затем Гитлер.
Можно также вспомнить об историческом столкновении между депутатом-социалистом Оскаром Коном и маршалом Паулем фон Гинденбургом 18 ноября 1919 года, когда маршал буквально извлек на свет легенду об ударе ножом в спину (непобедимой армии) [Dol-chstosslegende]; эту легенду с большим шумом соединили с мифом о "еврейской республике" [Judenrepublik].
