Неизвестен Автор - Памяти Александра Блока
- Если можно...
Мы стали в очередь, и Ш. начал подробно объяснять Блоку, почему он рад видеть его здесь:
- Писатели все должны видеть своими глазами. Кто сможет сказать, что он пережил русскую революцию, если он ни разу не побывал в Чрезвычайке. Вот теперь Вы и с этой стороны увидели дело.
- Но с этой стороны я никогда не хотел видеть революцию,-возразил Блок.
- Значит, Вас интересует только парад!
- Нет, не парад, - снова возразил Блок:-а настоящая правда, здесь разве она есть?
Они явно не понимали друг друга и говорили о двух разных правдах. Блок с усмешкой обратился ко мне:
- Вот Вам случай пофилософствовать по-настоящему. Но философствовать нам в данную минуту уже не пришлось. Уже суп был налит в нашу миску, мы получили каждый по куску хлеба и по деревянной ложке и вернулись к нашему столу. У всех нас были кое-какие собственные запасы, и мы выложили их тут же на стол. Затем мы приступили к исполнению обряда: каждый по очереди опускал ложку в миску, на дне которой плавали кусочки конины, и, проглотив свою ложку супу, дожидался, пока очередь снова дойдет до него. Все мы, очевидно, были одинаково "деликатны", и, когда миска опорожнилась, вся конина оказалась в неприкосновенности на дне.
- Эх, деликатные вы!-сказал рабочий П. и тут же взял газетный лист, оторвал от него пять лоскутов бумаги, достал свой перочинный нож и стал накладывать каждому по равному числу кусочков мяса.
Блок раскраснелся от горячей похлебки; вся обеденная церемония, видимо, привела его в хорошее расположение и, с трудом разжевывая жесткую конину, он начал шутить:
- Зачем же Вы, товарищ П., себе тоже положили на бумажку, могли бы свою порцию оставить в миске.
- Нет, это уже оставьте! По-товарищески, так по-товарищески, чтоб всем было одинаково...
Обед кончился. Большинство арестованных растянулось на койках. К Блоку подошел хорошо одетый господин и, поклонившись, торжественно произнес:
- Позвольте представиться! Ваш искреннейший почитатель!-Начала их разговора я не слышал; А. А. убедил меня расположиться посвободнее на койке, и я задремал.
Когда я, приблизительно через час, проснулся, господин с хорошими манерами, прислонившись к столу, все еще беседовал вполголоса с Блоком, сидевшим на краю койки у моих ног, или правильнее, господин все еще продолжал говорить, а Блок молча его слушал.
- Понимаете, Александр Александрович,-говорил искреннейший почитатель Блока:-для меня между внешним видом книги и ее внутренним содержанием дисгармония немыслима: переплет-это как бы аккомпанимент к стихам. Ну вот, например, "Ночные часы"-Вы понимаете, как трудно подобрать тон кожи; иль решить вопрос: одноцветный корешок или же под цвет обреза. Совершенно ясно, например, что "Ночные часы" не допускают золотого обреза. Да, но какой же? Наконец я, остановился на голубовато-синем. Знаете, такого цвета, как плащ; у Мадонны Леонардо. Вы согласны со мной, Александр Александрович?.
- Да, разумеется.
- Ах, Александр Александрович, если б Вы знали, что для меня значит:
"Не жаль мне дней, ни радостных, ни знойных,
ни лета зрелого, ни молодой весны"!
И он почти шепотом декламировал одно стихотворение за другим.-Или это например:
"Она ждала и билась в смертной муке".
- Как Вы много знаете наизусть,-сказал А. А.-пожалуй, больше моего.
А искреннейший почитатель, ободренный похвалой Блока, то вполголоса, то снова совсем шепотом, продолжал читать и читать стихи, перемежая их отрывками из своей собственной биографии. Когда он, наконец, растроганный и утомленный, отошел к одному из своих ближайших товарищей по несчастью (он с двумя спутниками был задержан при попытке переправиться через финляндскую границу), Блок, повернувшись ко мне, сказал:
- А Вы знаете, за такое добродушие невольно прощаешь все! И притом они все теперь в такой беде. Жалко, что ему не удалось перебраться за границу.
Наступили сумерки. В первой камере уже зажгли электричество. Кое-где играли в карты. Распивали чай. Много курили. Некоторые из политических, к которым за это время успели прибавиться еще два правых эс-эра-интеллигента, вели разговоры на злобу дня. В их углу было наиболее шумно, и внимание Блока невольно обратилось в ту сторону. Среди споривших выделялась высокая видная фигура стройного старика в военной форме. Он молча и внимательно прислушивался к спору, от поры до времени снисходительно и иронически улыбаясь. Его строгое лицо, бритое, с коротко остриженными усами, казалось удивительно знакомыми.
- Вы не знаете, кто это такой?-спросил меня Блок. Я как будто где-то видел его. Это как будто кто-то из видных жандармских генералов.
В это время свет подали и в нашу камеру, и при ярком освещении фигура казавшегося столь знакомым незнакомца еще резче выделилась среди болезненного вида рабочих и изможденных лиц интеллигентов.
- Он как будто исполняет работу последнего из своих подчиненных-заметил Блок. И в самом деле, этот несомненно бывший сановник как будто подслушивал с очень прозрачной целью горячие речи споривших между собою правых и левых эс-эров. Они же не обращали никакого внимания на него, и постепенно лицо его так и застыло с язвительной улыбкой на губах. Блок не сводил с него глаз:
- Это первое определенно неприятное лицо, которое я вижу здесь,-сказал он. Сановник, как будто почувствовав пристально устремленный на него взгляд, повернул голову в нашу сторону, и глаза его встретились со взглядом Блока. Он быстро отвел их, лицо его изобразило какую-то полу-презрительную гримасу, и он, наклонившись к ближайшему своему соседу, стал его о чем-то расспрашивать.
- Он Вами также заинтересовался,-сказал А. А.
- Какое старо-режимное лицо,-задумчиво произнес Блок. Тут к нам с приглашением на "чашку чаю" подошел левый эс-эр матрос Д., и Блок пересел к другому столу. Я же принял вызов сразиться в шахматы и часа на два потерял А. А. из виду.
Когда я после боя вернулся в наш угол, Блок сидел за столом с юным матросом, который рассказывал ему о разных своих похождениях. Арестован он был за то, что заступился на рынке за какую-то обиженную милицией бабу: ему пригрозили, он выхватил револьвер, милиционеры набросились на него, побили, а при обыске у него в кармане нашли лево-эс-эровскую прокламацию. Так и он приобщен был к "заговору левых эс-эров".
- Эх,-сказал он, поднимаясь с табуретки,-самое верное средство-это проспать до лучших времен. Отправляюсь в дальнее плавание-и он протянул руку, как если бы он действительно собирался в далекое путешествие.
- Он милый,-сказал А. А.-Какие они все милые!
- А Вы не скучали?
- Нет, знаете, тут много очень интересного.
К нам подошел правый эс-эр О.
- Блок, неправда ли? И Вы среди заговорщиков? Блок улыбнулся.
- Я старый заговорщик.
- А я не левый, я правый эс-эр. Блок ответил, как бы возражая:
- А я совсем не эс-эр.
- Однако, заговорщик?
- Да, старый заговорщик,-с прежней улыбкой ответил А. А.
К нам присоединился новый собеседник, всего только недавно попавший в нашу обитель, с которым я успел познакомиться за шахматной доской. Это был молодой помещик Ж. из лицеистов, кажется сын адмирала, уже не только с хорошими, но далее с изысканными манерами.
- А я,-обратился он ко мне, возобновляя прерванный разговор,-все-таки не могу понять, как образованный человек может быть социалистом.
Блок улыбнулся. Ж., уже знавший, кто такой Блок, обратился прямо к нему:
- Вы улыбаетесь? Простите, мы незнакомы, но ведь тут поневоле приходится sans faсon. Неужели Вы не согласны?
- Нет, не согласен. Почему Вы так думаете?
- Но помилуйте,-воскликнул Ж.:-ведь социализм нельзя себе и представить без egalite. Но неужели и Вы будете утверждать, что все одинаково умны, одарены, талантливы? Я думаю, что вся наша беда в том, что мы слишком скромны. В России образованное сословие всегда хотело опуститься до уровня массы, а не возвысить ее до себя. Теперь за это расплачивается вся Россия.
- Не думаю, чтоб мы были слишком скромны,-сказал Блок,-да и неизвестно еще, расплачивается ли Россия.
- Да, я слышал, что Вы революционер. Но Вы, кажется, меньшевик?
В глазах Блока блеснул веселый огонек.
- Нет,-сказал он,-я не меньшевик, да и вообще ни к какой партии не принадлежу.
- А я никогда не слышал, чтобы были беспартийные революционеры.
А. А. рассмеялся:
- По Вашему бывают только беспартийные контр-революционеры?
Молодой человек отошел разочарованный. Блок сказал:
- Опять шигалевщина навыворот!
Время проходило довольно быстро. Вскоре после ужина все окончательно разбрелись по своим углам, и мы с А. А. также улеглись на нашу общую койку.
- Как Вы думаете, что с нами будет?-спросил А. А.
- Я думаю,-сказал я,-что Вас очень скоро отпустят, а мне еще придется посидеть и, вероятно, переселиться на Шпалерную.
- А у меня такое предчувствий,-сказал Блок,-что мы с Вами еще долго будем так вместе. Когда я пришел утром сюда наверх, я справился, нет ли здесь Р. В., но мне сказали, что его уже отсюда перевели. Быть может, мы нагоним его там, на Шпалерной; а затем вероятно в Москву? Это длинная история.
