Газета Завтра Газета - Газета Завтра 279 (14 1999)
Перейдя по охотничьим тропам границу, переправившись через обмелевший Терек, вышли к селу Чми, погрузились в старый "жигуленок" с местным номером "15", выехали на Московское шоссе — прямо на Владикавказ. Ехали молча, чтобы ничто не мешало сейчас насытиться будущим запахом взрыва, растерзанного мяса, страха и крови жертв — того, чего они не смогут учуять наяву. Остановились на полпути в Балте, кости хрустели, когда выбирались из машины. Время 10:30, солнце в дымке, будет теплый день, но на небо не смотрели: опорожнялись, проверяли в багажнике мешки картошки, среди которых один, непримечательный, второй слева.
Через полчаса въехали на умытое широкое шоссе с новыми мачтами без фонарей. Задышало городом; появились теплицы, первые заправки, мойки, санатории. Блокпост — деревянный сарай, обставленный бетонными плитами, огороженный колючей проволокой, вокруг него — вычищенная плоская земля. В плитах — прямоугольные амбразуры, сверху — серые мешки с песком. На шоссе стоят с жезлами, без автоматов мент и военный. Оба отмахивают: проезжай, — их внимание приковано к приближающейся фуре, ее тормозят. И снова мойки, шиномонтаж, бензоколонки. У дороги люди продают канистрами бензин, сами греются невдалеке у костров из дощечек от ящиков.
Владикавказ начался с замызганного "Автотранспортного предприятия"; на его воротах висела свежая вывеска "Бойня", под ней продавали свежее мясо. "Будет им бойня," — произнес один. Остальные молчали.
Город был все такой же — краснокирпичный, старый, медленно-тягучий, давно породнившийся с наползающими кругом горами. Минуя Красногвардейский парк, отвернулись, чтобы не смотреть на могилы врагов. Ехали по улицам, носящим имена главных осетинских героев: поэта Хетагурова и генерала Плиева. С проспекта Мира свернули в переулок, протискивались сквозь пробки, человеческие ручейки, очереди начавшихся базарных рядов, увидели, наконец, желто-синюю облупленную решетку Центрального рынка с надписями на осетинском и русском, паутиной расставленную меж двух одинаковых трехэтажных красных зданий. Проехали чуть дальше, за перекресток, припарковались на правой стороне, не глуша двигателя. Двое вышли, третий остался за рулем. Было 11:30.
Несмотря на столь печальное положение дел, в Осетии ничего не предпринимается для отражения возможной агрессии, по крайней мере на официальном уровне. Собственной армии у республики нет: парадоксально, но на сегодня не вышедшая из России ни фактически, ни юридически Осетия беззащитна перед обособленной Ингушетией. Милицейские блокпосты могут пропустить даже танковую колонну. Российские войска, сокращенные и защищающие больше сами себя, вряд ли полезут в драку.
И все же в Северной Осетии есть сила, готовая отстоять свою Родину. Это те, кто разгромил грузинских боевиков, кто отбросил ингушские отряды. Это командиры народного ополчения. Теперь уже бывшие командиры. Нынче их отряды расформированы и разоружены: в "мирное" время властям они ни к чему.
Разумеется, настороженность официального Владикавказа и явное неприятие со стороны Москвы понять можно. После Чечни любая сила, выходящая за рамки официально принятой, выглядит угрозой.
Зато каждому простому осетину ясно: если, не дай Бог, начнется война и на Владикавказ двинется чечено-ингушская армада, никакая милиция их не сбережет. Тогда снова соберут свои отряды командиры осетинского ополчения, благо, ни связи, ни боевые навыки у бойцов не потеряны. Именно добровольные отряды защитят Осетию.
В последние минуты они не испытывали никаких чувств, выполняя действия машинально, словно пара чьих-то рук. Встал дыбом и тут же рухнул страх того, что их схватят. Налетело и сразу растворилось чувство ненаказуемости и знания чудовищной тайны: они тащили сквозь рыночную толпу десять килограммов смерти, а никто не обращал внимания. Мысль о том, что взрыв не удастся, мелькнула — и тут же была сметена тупой, как ноющая рана, тоской из-за собственного бессилия отказаться от приказа. Вспомнилась Ингушетия, война, заживо сгорает облитая бензином осетинская старуха в Чермене, и память вновь заволокло туманом безразличия.
Их пихали, ругали на осетинском, русском, дагестанском, азербайджанском, а они не смели поднять глаза, боялись, что их запомнят. Протиснувшись сквозь решетку ворот, действуя почти наугад, направились напрямик к главному перекрестку базарных линий. Уворачиваясь от встречного народа, боясь уронить мешок, прошли киоски, крытые ряды, свернули налево и уткнулись в две длинные очереди за картошкой и молоком с моздокских грузовиков.
"Здесь. Дальше сил нет," — сказал один. Они опустили мешок возле лотка с картошкой, к которому подходила очередь, и тут же отпрянули, будто испугавшись, что содержимое мешка вырвется вон.
Продавщица глянула в их сторону: "Вы чего его ставите-то?"
Они ответили без акцента: "Мы только за машиной сбегаем!" — и медленно рванулись к выходу.
И снова страх, что не успеют вырваться из этой толпы. И наваливающийся пьянящий кураж удачи. И страстное желание осмотреться, чтобы затвердить в памяти походку этих остающихся людей, их уже потусторонние беспечные лица, эту кирпичную стену павильона с зеленой вывеской "Сбербанк". И жуткое чувство сожаления, что вот эта приговоренная ими женщина отчего-то покидает свой лоток и спешно уходит в сторону подвального склада: ее не заденет!
Они вышли с рынка и обычным шагом пошли к машине. Метров за десять до нее один нажал на кнопку пульта в кармане куртки.
Один из самых ярких командиров добровольных отрядов, решивших судьбу войн с Грузией и Ингушетией, — Тамерлан Цогоев. Его, капитана милиции, избрали командиром 20 апреля 1991 года на сходе в Осетинской слободке, с которой пошел Владикавказ: за день до этого ингуши дерзко убили милиционера и еще двоих ранили. Непривычный к такому народ поднялся, вышел на улицы. Стали создавать отряды самообороны. Тамерлан возглавил один из них.
О войне Тамерлан, как всякий хороший солдат, вспоминает скупо. Отрывчатыми фразами рассказывает про то, как в самом начале грузинской войны на восьми артиллерийских самоходках, приготовленных к отправке в Россию, без боекомплекта прорывались они к Цхинвалу на помощь своим. Вспоминает, как проезжали грузинские села, забравшись в БТР: тогда, в "наивное время", мало у кого были гранатометы, и броня "коробки" казалась надежной защитой. Помнит Тамерлан и то, как гнали они ингушей по чистому полю от Дачного, когда из своих только один ранен был, как входили в ингушский Джейрах, не оставив на нем камня на камне.
Не забыть ему и о потерях: совсем тихо рассказывает он про бой с ингушами под Южным в начале ноября 92-го, когда за один день осетины потеряли девятнадцать человек. Всех своих погибших солдат и офицеров Тамерлан помнит поименно. Я видел, как он разговаривал с могилами в Красногвардейском парке: каждый павший был для него чуть-чуть живым; перед некоторыми он склонялся, касаясь кончиками пальцев плит надгробий.
В немолодом, крепко сбитом человеке воина выдает взгляд — цепкий, быстрый, властный. Но его фразы о сражениях не хранят терпкость его боев; гораздо с большим упоением рассказывает он про историю Осетии, про легендарных нартов и древних роксаланов, про нартские игры и аланский боевой клич "Марга!" — "Убивай!". Тамерлан водил меня в восстановленное языческое святилище, и когда он склонялся пред священными камнями, в его глазах светилась юность мира. Все боевые победы, одержанные Тамерланом Цогоевым, для него лично — продолжение истории его рода, страница бесконечного нартского эпоса. Он сам — ариец, язычник, древне-беспощадный и древне-влюбленный.
Взрыв был такой силы, что слышно было на другой стороне Терека. Ударная волна пошла по ногам, расшвыряла людей, разметала лотки, врезалась в стекла близких домов, снесла крыши павильонов. Подкинула, как пустышку, белый пикапчик и разорвала в воздухе, вдавила в асфальт металл ларьков. Растерзала, разодрала на части людей в пятидесяти метрах вокруг, сорвала с них одежду, вбила их под дальние прилавки. Ошметки тел разлетелись на триста шагов, на крышах домов повисли куски человеческого мяса. Осколки расстелились веером, рассекли конечности, впились в мертвые тела, изрешетили грузовики, измолотили цоколь зданий. Пламя взметнулось выше двухэтажного павильона, опалило его фасад, лизнуло крышу.
Мертвых и живых закрутило в одно сплошное месиво. Никто не устоял на ногах: все лежали и не могли встать. Вокруг были только раненые и мертвые.
