А Кирпичников - Пушкин
Несмотря на плохое состояние своих финансовых дел (о которых теперь П. заботится гораздо больше, чем прежде), поэт продолжает быть в радостном настроении, что очень благоприятно отражается на его творчестве. Видаясь почти ежедневно с Жуковским (третьим в их беседе часто бывал юный Гоголь, только что введенный в их общество, но принятый по-братски). -- П. вступил с ним, некоторым образом, в соперничество на поприще обработки сказок: написал "Сказку о царе Салтане" (сюжет который занимал его еще в Кишиневе) и шутливую сказку о попе и работнике его Балде (рифмованной прозой, на подобие подписей под лубочными картинками) -- и ни для кого не было сомнения, что он еще раз победил своего учителя яркостью и жизненностью образов. П. идет рука об руку с Жуковским (а через него и со двором) в своем отношении к политическому моменту, который переживала в то время Россия, 2 авг. написано "Клеветникам России", а 5 сент. -- "Бородинская годовщина" (оба стихотворения напечатаны, вместе с стихотвор. Жуковского, особой брошюркой). Еще в июле П. (очевидно, поощренный к тому свыше) через гр. Бенкендорфа выражает желание быть полезным правительству изданием политическо-литературного журнала и просит позволения работать в архивах, чтобы "исполнить давнишнее желание написать историю Петра Великого и его наследников до Петра III". На первое его предложение пока промолчали, а второе удовлетворили в большей мере, нежели он мог надеяться: его приняли вновь на службу в коллегию иностр. дел, с жалованьем в 5000 руб., без обязательных занятий, но с правом работать во всех архивах. Переехав в Петербург и по возможности устроившись (у него еще оставались карточные долги от холостой жизни, а расходы, по его словам, увеличились вдесятеро), Пушкин чрезвычайно энергично принялся за работу в архивах, не оставляя и чисто литературных трудов. Посещая разнообразные круги общества (начиная от самых высших, где жена его блистала на балах), П. имел возможность убедиться, что отечественная литература стала возбуждать живой интерес даже в тех сферах, где прежде игнорировали ее существование, и молодежь начинает смотреть на званье литератора, как на нечто достойное зависти. Он проникался тем большим желанием стать во главе влиятельного органа. Летом 1832 г. старания его увенчались успехом и литературно-политическая газета была ему разрешена. Чтобы пустить это дело в ход, он в сентябре ездил в Москву и там, вместе с С. С. Уваровым, посетил московский университет, где дружески беседовал с своим прежним противником, проф. Каченовским. Там от Нащокина П. услыхал рассказ о некоем Островском, который, вследствие притеснений богатого соседа, лишился имения и сделался врагом общества; ему сейчас же пришла идея сделать из этого роман, которым, по возвращения в Петербург, он и занялся с таким увлечением, что невозможность осуществить план издания газеты весьма слабо огорчила его. В 31/3 месяца роман был окончен и даже снабжен выпиской из подлинного дела о неправедном отобрании имения у законного владельца. Но, приближаясь к развязке (и продолжая в тоже время собирать по архивам материалы для истории Пугачевского бунта), П., очевидно, почувствовал недовольство своим произведением и стал обдумывать другой роман -- из эпохи Пугачевщины, а "Дубровского", заключив наскоро набросанными двумя эффектными сценами, оставил в рукописи и даже не переписанным (он был напечатан только в 1841 г.). П. был прав и в своем увлечении, и в разочаровании: по замыслу, "Дубровский" -- одно из величайших его произведений, начинающее новую эпоху в литературе: это -- социальный роман, с рельефным изображением барского самодурства, чиновничьей продажности и открытого безсудия. По форме, в которую отлилась идея, это -- заурядный разбойничий роман, достойный имени П. только простотой и живостью изложения, гармонией частей, отсутствием всего лишнего и фальшиво-сентиментального и несколькими сценами и подробностями. То обстоятельство, что роман П. с такой задачей был пропущен цензурою в 1841 г., служит осязательным доказательством его неудачливости, а поглощающий интерес, с которым он и в настоящее время читается подростками, показывает, что П. был истинным художником и в слабых своих набросках. Одновременно с "Дубровским", П. работал над так наз. "Песнями западных славян", за которые, в самый год появления их в печати (в "Библ. для Чтения" 1835 г.), его пытался осмеять французский литератор, давший ему сюжеты большинства их. Теперь доказано, что П. вовсе не был так наивен, как воображал мистификатор. В 1827 г. в Париже вышла небольшая книжка: "La Guzla ou choix de poesies illyriques, recueillies dans la Dalmalie etc.". Составитель ее, Мериме, заявив в предисловии о своем близком знакомстве с языком иллирийских славян и с их бардами и рассказав биографию одного певца, Маглановича, дал прозаический перевод 29 его песен. Чувствуя сомнение в их безусловной подлинности, П. взял из них всего 11, да и из тех 4 переложил искусственным размером с рифмами, и к ним прибавил 2 песни, переведенные им самим из собрания Вука ("Соловей", "Сестра и братья"), две сочиненные им в тоне подлинных ("О Георгии Черном" и "Воевода Милош") и одну ("Яныш Королевич") составленную на основании югославянского сказания. Собираясь печатать их, он через Соболевского обратился к Мериме с просьбою разъяснить, "на чем основано изобретение странных сих песен". В ответе своем (напечат. П. при издании "Песен" в IV т. "Стихотв.") Мериме уверял, будто при составлении книжки он руководствовался только брошюркой консула в Банъялуке, знавшего по-славянски так же мало, как он сам, да одной главой из итальян. "Путешествия в Далмацию" Фортиса (1774 г.). Тоже повторил он при 2-м изд. "Гузлы", в 1840 г. На самом деле, Мериме больше мистифицировал публику во 2-м издании, чем в 1-м: он в раннем детстве провел несколько лет в Далмации, где отец его состоял при маршале Мармоне, да и при составлении "Гузлы" имел больше пособий, чем уверял в 1885 и 1840 гг. Во всяком случае Пушкин как при выборы так и при обработке его песен проявил редкое поэтическое чутье и понимание духа национальной славянской поэзии. Сюжетом песни "Яныш Королевич" П. воспользовался для "Русалки", над которой он работал в ту же зиму 1832--33 г. (начал он ее гораздо раньше -- еще в 1828 г.), может быть готовя ее как либретто для оперы А. Н. Есаулова; к сожалению, эта чудная народная драма осталась недоконченною. Это высший пункт, которого достиг Пушкин в уменье примирить вековое национальное творчество с личным, соединить сказочную фантастику и первобытный лиризм с драматичностью положений и глубоко гуманной идеей. О так наз. Зуевском окончании "Русалки" (напечатано в "Русском Архиве" 1897 г,. No 3) см. ст. Ф. Е. Корша в "Известиях Отд. Русского языка и словесности" (1898 г., III, кн. 3). В эту вторую зиму своей петербургской жизни П. по прежнему счастливь любовью к жене, но далеко недоволен положением своих дел. 23 февр. 1883 г. он пишет Нащокину: "Жизнь моя в Петербурге ни то, ни се. Заботы мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете; жена моя в большой моде; все это требует денег, деньги достаются мне через мои труды, а труды требуют уединения". Лето 1833 г. П. жил на даче на Черной речке, откуда ежедневно ходил в архивы работать над эпохой пугачевщины, имея в виду одновременно и исторический очерк, и роман (будущую "Капитанскую дочку"). В августе он испросил себе двухмесячный отпуск, чтоб осмотреть край, где разыгралась пугачевщина, побывал в Казани, Симбирске, Оренбурге, Уральске и около 11/2 месяцев провел в Болдине, где привел в порядок "Записки о Пугачеве", перевел 2 баллады Мицкевича, отделал лучшую из своих сказок -- "О рыбаке и рыбке" -- и написал поэму "Медный Всадник", которая первоначально должна была составлять одно целое с "Родословной моего героя", но потом, без сомнения к своей выгоде, отделилась от нее. По основной идее, противополагавшей личные интересы -- общим, государственным, маленького, слабого человека с его личным счастьем -страшной силе, символизированной в медном великане, личность пострадавшего не должна выдвигаться вперед; довольно одного намека на былую славу его предков. Идею вступления П. взял из статьи Батюшкова: "Прогулка в академию художеств". Мысль сделать из статуи Фальконета палладиум Петербурга пришла поэту, говорят, под влиянием рассказа гр. М. Ю. Вьельгорского о видении, сообщенном Александру I в 1812 г. кн. А. Н. Голицыным. По достоверному преданию (см. кн. П. П. Вяземского, "П. по документам Остаф. Архива", СПб., 1880, стр. 77), в первоначальном тексте был очень сильный монолог Евгения против петровской реформы, ныне исчезнувший. "Медный Всадник" не был пропущен цензурою (напеч. по смерти П. в "Соврем.", т. V), что неблагоприятно отозвалось на делах П. (см. п. No 358). К тому же 1833 г. относятся сказки: "О мертвой царевне" и "О золотом петушке", без сомнения основанные на старых записях П., и поэма "Анджело" -- переделка пьесы Шекспира "Мера за меру", в которой П., очевидно, пленил психологический вопрос, как нетерпимость к порокам других может уживаться с собственным падением. Наконец, к тому же 1833 г. относится и последняя редакция глубокой по идее и чудно-прекрасной по выполнению, но доведенной только до половины поэмы "Галуб". Она задумана вовремя путешествия по Кавказу в 1829 г. и, судя по обеим программам, до нас дошедшим, должна была изображать героя Тазита сознательным носителем идеи христианской любви и готовности на страдания. "Галуб" -- одно из крупных указаний на присущее П. в это время искреннее и сильное религиозное чувство. В конце 1833 г. П. пожалован камер-юнкером, а в марте 1834 г. ему дано 20000 руб. на печатание "Истории Пугачевского бунта". Несмотря на это, П. становится все труднее и труднее жить в Петербурге: свой годовой бюджет он исчисляет в 30000 руб., а доходы его крайне неопределенны. К тому же дела его родителей были настолько запутаны, что он принужден был взять их на себя, после чего и отец, и брат обращаются к нему за деньгами, как в собственный сундук. Маленькое придворное звание, принуждающее его, вместе с юнцами из лучших фамилий, бывать на всех торжествах, доставляет ему немало неприятных минуть и уколов его чувствительного самолюбия. Летом 1834 г., принужденный остаться в Петербурге из-за работы и отпустив семью в деревню, к родным жены, он пишет ей: "Я не должен был вступать на службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами... Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня, как на холопа, с которым можно им поступать, как им угодно" (No 387). Вскоре после этого, раздраженный рядом мелких неприятностей, П. подал в отставку; но Жуковской и другие благожелатели поспешили его "образумить", а государь обвинил его в неблагодарности, так что он должен был взять свою просьбу назад, с изъявлением глубокого раскаяния. В сентябре 1834 г., когда П. жил в Болдине, устраивая дела отца и ожидая вдохновения, у него начинает вновь созревать мысль о журнале. Зимою 1834-- 35 г. с П. живут сестры Натальи Николаевны, что увеличивает число светских знакомств П. В Смирдинской "Библиотеке для Чтения" появляются; между прочим, его "Гусар" и "Пиковая дама" (последняя производит фурор даже в высшем петербургском свете) -- два наиболее характерные выражения русского реального романтизма, созданного П., где фантастика неотделима от пластически выраженной действительности. П. по прежнему усердно работает в архивах, собирая материалы для истории Петра Великого, и утешается развитием русской литературы, вступавшей, с усилением влияния Гоголя, в новый фазис. Личные дела П. запутаны по прежнему, и он принужден просить о новой милости -- о ссуде в 30000 руб., с погашением долга его жалованьем; милость эта была ему оказана, но не избавила его от затруднений. Осенью 1835 г. в Михайловском он долго ожидает вдохновения: ему препятствуют заботы о том, "чем нам жить будет?" (пис. No 428). Для поправления своих дел П. вместе с Плетневым, при непременном участии Гоголя, задумал издать альманах; когда же материалу оказалось более, чем нужно, он решил издавать 3-х месячный журнал "Современник". Возможность осуществить свое давнишнее желание очень ободрила П.; по возвращении в Петербург, куда он был вызван раньше срока отпуска опасной болезнью матери, он начал работать с давно небывалой энергией. Этот усиленный труд дурно отзывался на нервах П. и без того непомерно возбужденных и расшатанных. Ко 2-ой половине 1835 г. П. начал писать историческую драму: "Сцены из рыцарских времен"; план ее был очень широко задуман. Брат Бертольд, занимающийся алхимией, введен сюда вовсе не для пополнения средневековой обстановки: его знаменитое открытие должно было обусловить развязку, поэт имел в виду не мрак средних веков, а гибель их под ударами пробужденного народа и великих изобретений. Тогда же он принялся за отделку чрезвычайно оригинальной и по форме, и по содержанию повести "Египетские ночи", куда входила античная поэма, сюжет которой занимал его с самого Кишинева. Важное автобиографическое значение имеет неоконченная элегия: "Вновь я посетил". До какой небывалой ни прежде, ни после энергии дошел стих П., видно из его оды-сатиры: "На выздоровление Лукулла" (против С. С. Уварова), популярность которой была потом крайне неприятна самому автору (см. п. No448). Начало 1836 г. П. посвящает приготовлениям к "Современнику", 1-я книжка которого, составленная очень старательно и умело и открывавшаяся стих. "Пир Петра Великого" (высокохудожественный отзвук архивных занятий поэта), вышла 11 апреля в отсутствие П., у которого 29 марта умерла мать: он поехал в Михайловское (в Святогорский монастырь) хоронить ее и кстати откупил себе могилу. Все лето, которое П. провел на даче на Каменном Острове, ушло на работы по "Современнику". В 4-ой его книжке был напечатан целиком лучший роман П.: "Капитанская дочка"; поэт задумал его еще в 1833 г., во время усиленных работ над пугачевщиной, но совершенно в ином виде -- только как романический эпизод из смутного времени (по 1-ой программе герой Шванвич, по 2-й -- Башарин, лица более или менее исторические; в основе нынешней редакции -- рассказ об офицере, замешанном в пугачевском процессе, которого спас старик отец, лично обратившийся к императрице. Подробности см. в книге Н. И. Черняева, "Капитанская дочка, историко-критический этюд", М., 1897). Простота и правдивость тона и интриги, реализм характеров и картин, тонкий добродушный юмор не были оценены по достоинству современниками П., но на будущие судьбы русского исторического романа "Капитанская дочка" имела огромное и благотворное влияние. Оставаясь истинным и безусловно правдивым художником, П. сознательно заступается за униженных и оскорбленных; "извергу" Пугачеву он придает доброе сердце, а героиней, восстановительницей правды, делает совсем простую и робкую девушку, которая двух слов сказать не умеет, но инстинктом и сердечностью заменяет блеск ума и силу характера "Капит. Дочка" наиболее яркое проявление того поворота в творчество П., который чувствуется уже после 1830 г. и который сам поэт называет воспеванием милосердия и призывом милости к падшим ("Памятник").
