Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6289 ( № 34 2010)
Комментарии: 15.09.2010 17:42:16 - Александр Трофимович Климчук пишет:
Филатов, как сподвижник А.Яковлева и прочей перестроечной шушеры, заимевший подобно Горбачёву фонд от наших сбережений ли, или от иностранных благодеятелей, рассуждает о культуре. Вспомнил! А зачем она вам вдруг понадобилась, а? Надоело в говне возиться? Ах, какие фондовики хорошие люди, честные, чистые - опарыши.
Клетка из слов
Литература
Клетка из слов
ЛИТПРОЗЕКТОР
Ольга ШАТОХИНА
Владимир Сорокин. Моноклон. – М.: Астрель: АСТ, 2010. – 286 с.
Вышел в свет новый сборник Владимира Сорокина. В свет – это всего лишь привычный оборот речи, поскольку означенного автора столько раз предавали анафеме, клеймили позором и величали гнойной язвой современной русской литературы, что выйти такое издание, по справедливости, может разве что во тьму. Но нет, вот оно, новенькое. А тут как раз и международная «Премия Горького» автору подоспела за восьмилетней давности роман «Лёд».
Что ж, полистаем новинку лауреата и попробуем разобраться, кто перед нами – самобытный прозаик, виртуозно владеющий словом, независимо от степени его цензурности, или действительно демонический «вредоносный солитер во чреве исстрадавшейся культуры»?..
Открываем книгу и читаем рассказ «Тимка». Дело происходит в магазине, в гипермаркете. Директриса с заместительницей яростно отчитывают продавщиц за посторонние разговоры:
«– У вас у каждой свой фронт: колбаса, мясо, полуфабрикаты, – зачастила Нина Карловна. – Каждая стоит на своём. Каждая отвечает за своё место, каждая следит, каждая смотрит покупателям в глаза, улыбается, предлагает…
– Стоят и трут, трут, трут! – взмахнула рукой Сотникова. – Как неделю назад тёрли, так и сейчас. Вы что, на митинге? Оппозиция?
– Мы не оппозиция, – ответила с улыбкой Голубко. – Больше не повторится, Катерина Станиславовна.
… – Бонуса лишитесь, – качала круглой головой Нина Карловна. – Лишитесь бонуса».
Производственный роман, обретший в последнее время второе дыхание в качестве популярного «манагерского» романа? Похоже. Очень похоже.
Отметим это.
Описание магазинных будней быстро – стоит лишь появиться представительнице прокуратуры – переходит в диалоги порнографического свойства. Советник юстиции получает от молодой и красивой директрисы взятки не деньгами, а в виде интимных сношений с её, советника, бывшим мужем и подробных рассказов о том, как всё происходило. Другого способа самой получить удовольствие у юстиц-дамы не имеется. Цитировать не будем, но отметим, что диалоги двух дамочек в духе «давай подробности» представляют собой обмен короткими репликами. Примерно в таком стиле благородный Атос общался со своим слугой Гримо. И причина была проста: в те времена, когда романы папаши Дюма ещё не были классикой, а печатались в газетах с продолжением, гонорар начисляли по количеству строк. Вот отец беллетристики и придумал односложно беседующих героев. Дёшево (в смысле, наоборот, – выгодно) и сердито. В газетах механику быстро поняли и объявили, что впредь будут оплачивать только те строчки, на которых слов не меньше половины длины строки. Говорят, если бы не это, разговоров Атоса и Гримо в «Трёх мушкетёрах» было бы гораздо больше.
Кстати, в сборнике «Моноклон» подобные диалоги встречаются неоднократно.
И это отметим.
Дальше в том же рассказе порнушные разговоры стремительно сменяются жутью: «За стеллажами безалкогольных напитков послышался женский вскрик, перешедший в хныканье и бормотанье. Сотникова обошла стеллаж. На полу, подплывая кровью, лежала девушка-мерчандайзер в синем халате. Её очки и блокнот валялись рядом. На полу спиной к стеллажу сидела мелко дрожащая женщина средних лет. Рядом стояла тележка с продуктами. Содержимое тележки сосредоточенно разглядывал полноватый подполковник милиции.
… – Кто… – Сотникова остановилась возле трупа, схватила себя ногтями за губы.
– Убил её? – поднял брови подполковник. – Я.
… – Что здесь… происходит… – пробормотала Малавец, пуча глаза на распростёртое тело.
– Здесь происходит отстрел, – сообщил ей подполковник. – По принципу красоты».
История майора Евсюкова, расстреливавшего сотрудников и посетителей московского супермаркета, конечно, уже исчезла из топовых новостей, но ещё свежа в памяти.
Актуальность, господа, может быть не так важна для писателя, который пишет от души, светла она или черна. А вот для автора, чьи книги должны успешно продаваться, игра на модных струнах обязательна. Случайно ли подаются читателю вариация на тему модного жанра и напоминание о трагических событиях, да ещё под порнушным соусом?.. Вряд ли это случайность. Поскольку дальше появляется ещё одна крайне модная нынче тема – воспоминания о детстве героини, сдобренные теперь уже не порнухой, а кощунством. Раненая директриса лежит в реанимации и вспоминает, как, будучи девочкой, кормила хомяка просфорой… и вот теперь она попадёт в рай, только если отдаст преобразившемуся зверёнышу последний кусочек, спрятанный в старом радиоприёмнике.
Детство может быть и в настоящем, но обязательно странное и страшное. О детстве сейчас модно писать именно так – и Владимир Сорокин следует канону: «Даша заглянула в лошадиный глаз. Она была уверена, что в глазу у лошади всё белое-пребелое, как зимой. Но в белом глазу совсем не оказалось белого. Наоборот. Там всё было какое-то красное. И этого красного в глазу напхалось так много, и оно всё было какое-то такое большое и глубокое, как омут у мельницы, и какое-то очень-очень густое и жадное, и как-то грозно стояло и сочилось, подымалось и пухло, словно опара. Даша вспомнила, как рубят курам головы. И как хлюпает красное горло».
Использован автором и ещё один модный приём – подробное, тщательно-филологическое описание чего-нибудь бытового: «Да, Смотрящий Сквозь Время, дверь на кухню недавно покрасили (в 7-й раз за её шестидесятидвухлетнюю жизнь). Пахучая и безмолвная, она стережёт девятиметровое пространство. Там семья готовит еду, ест и разговаривает. Плоское тело двери блестит от свежих потёков. Стекло в ней густо замазано, медная ручка отполирована тысячами прикосновений».
И тема обращения к советским временам, также актуальная для современной литературы, не обойдена вниманием: «Она в пионерском лагере «Коминтерн» под Серпуховом, она девочка, их третий отряд идёт в лес помогать местному лесничеству собирать еловую шишку, она идёт по залитому солнцем лесу вместе с Диной Гординой и Тамаркой Федорчук, а Дина несёт в корзине своего ребёнка, который погибнет в войну вместе с матерью в горящем поезде, и они с Тамаркой знают это и знают, что скоро будет война».
Есть и реверансы в сторону либерализма сугубо политического, эдакая оппозиционность – то губернатор-извращенец, то поклонение «великому Медопуту».
Разумеется, всё это густо пересыпано непристойностями. Ничего удивительного. Непристойности – фирменный знак писателя Сорокина, читатели и критик будут негодовать или, наоборот, восхищаться свежестью взгляда на очередные гениталии или кучу отходов жизнедеятельности. Главное, чтобы не позабыли. Слава литературная, видимо, и впрямь иногда пребывает в ближайшем родстве с деньгами. По крайней мере по одному признаку: она тоже не пахнет. К грязному реализму и выплескам больной души это имеет весьма отдалённое отношение.
Странная какая-то самобытность получается – с полным набором модных штампов и шокирующих приманок: тут и кощунство, и насмешка над ветеранами, и обязательная порнография – да и демонизм из этого получается весьма специфический. Может, это стёб? Нет. Не смешно.
А вот для коммерческой массовой литературы, для чтива определённого рода – в самый раз. Все признаки налицо. Собственно, литература тут особо и ни при чём, даже если автор умеет заворачивать словесные и как бы интеллектуальные конструкции.
«АНАЗОР. А дарёному попугаю в клюв не смотрят.
НАТА. Мише он надоел. Ну, правда, он утром говорил непонятные, академические слова. Ни одного нормального слова!
МИХАИЛ. Он говорил часто, например, «метареализм».
Смеются.
НАТА. Утро начиналось с метареализма!
МИХАИЛ. Не в этом дело. Меня просто раздражает, когда кто-то рядом в клетке сидит».
