Наталья Кончаловская - Песня, собранная в кулак
Она пела. Она пела, как никогда больше. И это была та одухотворенность исполнения, та торжественность и мощность подлинных чувств, которая заставляет тысячу человек превратиться в одного. Ее маленькая, невзрачная плоть, одержимая величайшим духам, сообщала бессмертие ее громадной любви. Любви, погибшей во цвете лет. Со сцены певицу унесли в глубоком обмороке.
Пела она "Гимн любви" на свои собственные слова, положенные на музыку Маргерит Монно.
Пусть падет лазурный небосвод,
Пусть разверзнется земная твердь,
Если в сердце любовь живет
Не страшна мне даже смерть.
У меня других желаний нет
Мне бы только вечно быть с тобою,
И за счастье, счастье это
Заплачу любой ценою.
Я покорной и смиренной
Побреду на край вселенной,
Если ты прикажешь мне.
Я с небес луну достану,
Для тебя кем хочешь стану,
Если ты прикажешь мне.
Откажусь совсем от жизни,
От друзей и от отчизны,
Если ты прикажешь мне.
И быть может, я смешная
Проживу весь век одна я,
Если ты прикажешь мне.
Если вдруг покинешь ты меня
Иль в могилу от меня уйдешь,
Не останусь жить ни дня,
Как бы ни был день хорош.
Вечность мы с тобою обретем
Там, где звезды любящих встречают,
И в чертоге голубом,
Может, бог нас обвенчает.
НА КРАЮ ПРОПАСТИ
Это была полная потеря человеческого и женского достоинства. После смерти Сердана отчаяние довело Эдит до больницы, и там ей стали впрыскивать морфий для успокоения нервов и от бессонницы.
Для такой повышенной чувствительности было достаточно нескольких уколов, чтобы Эдит превратилась в морфинистку.
Ежедневная порция была уже необходима как воздух. Без нее невозможно было ни жить, ни работать. Перед каждым выступлением трясущимися, как у пьяниц, руками она вкалывала себе сквозь юбку и чулок недезинфицированным шприцем "дозу" и тогда уже с расширенными зрачками, бледная от возбуждения становилась под прожекторы, чтобы исполнить блестяще, с нервом, с аффектацией свои песни, а потом, едва дотащившись до кушетки в уборной, упасть полумертвой и медленно приходить в себя - то есть в отчаяние, одиночество и тоску.
"Доза" стала расти. Начались признаки невменяемости. Эдит снова попала в больницу. Ее медленно начали отучать от наркотиков. Но нашлась сердобольная подружка, которая украдкой таскала в больницу ампулы. На четвереньках Эдит залезала под кровать, нашаривала там шприц и вкалывала отраву.
Излечение шло медленно, со страданиями, воплями, катанием по полу с пеной на губах. Но все же Эдит стала отвыкать от морфия.
В больнице, в отделении для умалишенных, она впервые столкнулась с безумием. Это произвело на нее незабываемое впечатление. Уже через много лет впечатление это послужило созданию одного из самых блестящих произведений на слова Ривгоша и музыку Маргерит Moнно - "Белые рубахи". Эдит пела эту песню с потрясающей силой, разыгрывая ее, словно одноактный спектакль с монологом шекспировской Офелии.
Уже три года, как она,
Она сюда помещена.
С умалишенными она
Сюда помещена.
И из-за них она сама
Сошла с ума.
И сколько здесь теперь врачей,
Но ни один не верит ей,
Когда она врачам в ответ
Кричит и плачет: "Нет!
Нет, нет! Я не сошла с ума!
Нет! Нет!"
И каждый раз - рубахи белые,
На всех врачах рубахи белые,
Они идут и все подряд
Ей говорят:
"Нет. Нет, вы не сошли с ума, Нет! Нет!"
А ведь на ней рубаха тоже,
Она на платьице похожа,
Пусть это будет платье. Платьице.
С цветами белыми, как снег.
С цветами, белыми под солнцем.
В руках цветы. Красивы ручки.
И пальцы тонкие поют-Поют... Поют...
И восемь лет уже она,
Она сюда помещена.
С умалишенными она
Помещена.
Открыт секрет,
Сомнений нет,
Она возьмет назад
Все восемь лет.
Конечно, эта ночь придет,
Она обратно украдет
Все восемь лет.
Вот они, руки, белые руки,
Белое платье, опять рубахи!
"Я же сказала! Я же здорова.
Нет! Я не сошла с ума!
Я не сошла! Я не сошла!
Нет, я не сошла с ума!
Я же сказала,
Что все вернется,
Все засмеется,
Белые руки будут смеяться,
Смеяться, смеяться...
Будут любить,
Любить навсегда,
Ха-ха, всегда!
Ха-ха, всегда!
Ха-ха-ха, всегда!"
Эту песню Эдит исполняла незадолго до смерти и всегда с большим успехом...
...Доктор Миго, лечивший Эдит, был очень доволен, когда, войдя в палату и задав ей вопрос: "Может быть, хотите еще один укол? Последний?" - услышал в ответ глухой крик: "Ненавижу! Ненавижу морфий! Хочу быть здоровой!"
Эдит вспоминает, что в эту пору ее спасло то, что она постоянно видела в воображении последние минуты своей матери, бросившей ее двух месяцев от роду. Мать умирала в дешевом номере гостиницы на Пигаль. Вытянувшись на грязной койке, она бормотала: "Дозу! Дайте дозу!" Четыре раза дочь пыталась спасти ее, отправляя в больницу, и каждый раз старуха снова падала в пропасть.
Эдит вышла из больницы. Целых восемь месяцев, запершись у себя в комнате, завесив окна шторами, отказавшись от друзей, от жизни, от работы, она жила в безумном страхе начать все снова.
Но пришел тот день, когда она открыла шторы, распахнула окна, в комнату ворвались лучи солнца, и Эдит вернулась к жизни - к песне.
ЧТО-ТО ДОЛЖНО БЫТЬ НАРУШЕНО!
В тридцать семь лет Эдит вдруг вышла замуж. Мужем ее стал поэт и певец Жак Пиль. Они знали друг друга давно, постоянно сталкиваясь на артистических путях то в Париже, то в Ницце, то в Брюсселе. Она всегда нравилась Жаку, но он ее побаивался.
Как-то в Нью-Йорке он принес сочиненную для нее песню. Она называлась "Ты всюду со мной".
Ты всюду со мной
Для всех неприметно,
Неизменно со мной.
Пытаюсь избавиться - тщетно.
Ты все же всегда со мной.
Ты всюду со мной
Для всех неприметно,
Я кожей чувствую тебя.
Я чувствую твое движенье,
В мороз и зной
Твое прикосновенье.
Ты всюду и всегда со мной.
Для посторонних неприметно,
Но неизменно ты со мной.
И ничего не поделаешь!
Эдит была пленена не так самой песней, как исполнением Жака. Он так спел ее, что она звучала признанием - пылким объяснением в любви. Эдит впоследствии пела ее всегда именно так, как пел Жак.
Вскоре он сделал ей предложение. Она была счастлива. Быть может, в первый раз за всю ее жизнь человек отнесся серьезно к любви и долгу, гордясь тем, что может назвать Эдит Пиаф своей женой.
Они обвенчались в Нью-Йорке, в маленькой французской церковке. И в первый раз в жизни она с трепетом надела на себя венчальное платье бледно-голубого цвета. Она считала себя не вправе надеть белое. Для Эдит, для этой маленькой, измочаленной жизнью француженки, венчание в церкви было событием почти недоступным. Она за свои миллиарды франков, которые зарабатывала голосом, могла иметь все что угодно, кроме самого обыкновенного, нормального брака по любви с допотопным ритуалом венчания перед алтарем.
Дружкой Эдит была любимая ее подруга Марлен Дитрих. Она подарила невесте золотой крестик, украшенный изумрудами, который Эдит не снимала с груди всю жизнь. В первый раз человек надел ей на палец обручальное кольцо. Это для нее было просто чудом. И она сказала мужу, что если когда-нибудь он снимет с пальца свое кольцо, то они должны будут расстаться.
После свадьбы Эдит и Жак еще некоторое время выступали в Нью-Йорке. В одну из своих гастролей она привезла в Америку песню на свои слова - "Жизнь в розовом цвете". Песня имела такой огромный успех, что театр, находившийся на Бродвее, получил это название. Но в этом театре выступал Жак Пиль, а Эдит выступала только в театре "Версаль".
Жизнь Эдит Пиаф и Жака Пиля складывалась так, что они выступали всегда врозь, в разных театрах, разных городах и разных странах. Может быть, это было и лучше - с характером Эдит трудно было ужиться. Но однажды Эдит, не имея ангажемента, зашла к Жаку в уборную перед концертом. Он гримировался. Гримерша сказала ему уходя:
- Не забудьте снять обручальное кольцо перед выходом, месье Пиль.
Эдит услышала это, и что-то мгновенно оборвалось в ней. Конец! Конец их любви, конец ее безграничному доверию.
Она ничего не могла с собой поделать - болезненное суеверие встало между ней и Жаком. Им пришлось расстаться. Без сцен, без упреков, без шума они просто разъехались по гастролям и больше не встретились.
По существу, они не были связаны ничем. Жизнь на колесах. Ни дома, ни семьи, ни интересов вне сцены так и не создалось.
От природы оба они были холостяками.
И снова одиночество, тоска и неудовлетворенность. Эдит стала суеверной до смешного. Видимо, такой огромный талант, такой неуемный темперамент редко уживаются с нормальной, здоровой психикой. Что-то должно быть нарушено. У Эдит нарушение пошло в сторону мистицизма, который, кстати, был всегда во Франции в моде и находил место даже в самых культурных слоях общества. Меня приводил в недоумение вопрос, который я постоянно слышала в Париже: "Под каким созвездием вы родились?" И когда я отвечала, что не имею понятия, люди удивлялись и смотрели на меня, как на отсталую женщину...
