В. Василевская - Воспоминания (Катакомбы XX века)
Однажды, когда все клали поклоны при чтении молитвы "Господи и Владыко…" и я попыталась последовать их примеру, батюшка подошел ко мне и тихо сказал: "В землю не надо". Эти слова не только освободили меня от скованности, но дали мне ясно почувствовать большой внутренний смысл земного поклона.
Батюшке очень хотелось, чтобы я хоть раз прослушала преждеосвященную литургию. Сделать это было очень трудно, так как уехать в Загорск в рабочий день было невозможно. Наконец мне удалось как-то освободить себе утро и я приехала в Загорск накануне с ночевкой. Богослужение должно было начаться еще до восхода солнца. Когда я вошла в батюшкину комнату, "часы" уже начались. Слова псалмов и молитв оживляли маленький домик, так что казалось, что самый воздух, предметы и стены участвуют в богослужении. Звуки поднимались ввысь, окружали образ Божией Матери и наполняли собой все.
В эти благодатные минуты всей силой своей души, всем напряжением веры и любви, доступным человеку, батюшка молился за себя, за нас, за весь мир: "Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час Апостолом Твоим ниспославый, Того, Благий, не отыми от нас, но обнови нас, молящих Ти ся!…"
И сейчас, через много лет, когда в церкви в дни Великого поста священник провозглашает 3-й час, мне кажется, я слышу голос нашего старца.
После окончания богослужения мне надо было торопиться на работу.
"Я счастлив, что Вы имели возможность присутствовать за литургией Преждеосвященных Даров", — сказал мне батюшка.
В это лето батюшка благословил Леночку жить на даче в Лосинке*.
-----------------------
* Станция Лосиноостровская по Ярославской железной дороге (прим. ред.)
Лосинка так близко к Москве, что решено было прожить на даче полгода, что было очень желательно в связи с жилищными условиями. Батюшке хотелось, чтобы жили именно там, так как в этом доме на втором этаже жил иеромонах Иеракс, один из ближайших его духовных детей и помощников. О. Иеракс жил на таком же положении, как и батюшка, только в еще более сложных условиях. Те, кто жили при нем, уезжали на работу, а из тех, кто жил внизу, некоторые не должны были знать, что там остается живой человек, поэтому о. Иеракс должен был все делать и даже передвигаться совершенно бесшумно, а выходить из дома мог только под покровом ночи. Такая жизнь, разумеется, требовала огромного напряжения, но о. Иеракс переносил все кротко и терпеливо, доверяясь воле Божией и духовному отцу, который благословил его на этот подвиг. Он выглядел всегда приветливым и жизнерадостным. Наверху были две комнаты: одна из них была жилой, а в другой комнате с балконом о. Иеракс ежедневно совершал богослужение. Оставаясь целыми днями один, о. Иеракс много заботился о благолепии своего маленького храма, который всегда был таким чистым, светлым, украшенным цветами, так что, поднимаясь неслышно наверх по узкой деревянной лестнице и входя туда, сразу можно было почувствовать себя в другом мире, где царила какая-то тихая радость, как в праздник Благовещения: нежное цветение фруктовых деревьев за окном сливалось с внутренним убранством комнаты. Враждебные стихии мира, казалось, не могли найти сюда доступа.
Поселив Леночку на этой даче, батюшка несомненно хотел дать нам возможность чаще посещать богослужение, ведь часто ездить в Загорск было невозможно. Кроме того, приезд посторонней как будто семьи мог отвлечь внимание от о. Иеракса. Леночка не пропускала ни одной службы, я же могла быть гораздо реже, но на Страстной неделе мне удалось приезжать каждый вечер. Лишь по прошествии этих дней я вспомнила, что была как бы оторвана от всех и совершенно перестала уделять внимание тем людям, которые в этом нуждались. "Неужели стремление посещать богослужение сделало меня такой эгоистичной?" — подумала я, испугавшись. Когда я рассказала об этом батюшке, он ответил: "Не смущайтесь этим. Спаситель сказал: "Нищих всегда имеете с собой, а Меня не всегда…""
К Пасхальной заутрене батюшка звал меня к себе. Страстная суббота совпадала с Первым мая. День, требовавший совершенной тишины, оказался самым трескучим и шумным из дней в году. В то время участие в демонстрации было обязательным. Ночь Страстной субботы я провела в Лосинке. Непосредственно после окончания литургии я должна была ехать на демонстрацию, а оттуда, не заезжая домой, в Загорск.
Оказавшись среди своих товарищей по работе, я с особенной остротой почувствовала ложность своего положения. Я как будто бы была вместе с ними, но в действительности жила в другом мире, который они считали враждебным. Мне казалось, что я должна рассказать им все или уйти от них навсегда. Невозможно больше жить такой двойственной жизнью, недостойной честного человека, думала я. Думала так оттого, что не доходил до меня в то время смысл слов: "Не бо врагом Твоим тайну повем…" Вера наша — великая тайна, и победа ее совершается не на открытой мирской арене. "Не приидет Царствие Божие приметным образом…"
Затихшие уже как будто конфликты вновь овладели моей душой, когда, простившись с товарищами на Красной площади, я через толпу пробиралась к Северному вокзалу.
"Как я рад, что вы приехали!" — сказал батюшка, увидев меня. "Мне было очень трудно", — сказала я. "Я это чувствовал", — кратко ответил батюшка.
Батюшка не всегда давал словесные ответы и объяснения. Часто он отдельными моментами, отдельными действиями давал неожиданно понять то, что до тех пор было неясно.
Как-то прежде, еще до личного знакомства со мною, он сказал сестре обо мне: "Она боится прикоснуться к вещам". И это определение было чрезвычайно верным. Он сам прикасался к вещам так, что открывалась их сущность. Это была та сила и власть, которую дает только благодать Божия, та власть, которую завещал Господь Своим ученикам и апостолам, сказав: "Примите Духа Святого".
Каждый из его духовных детей не раз испытывал это на себе. Память человеческая слаба и изменчива, но эти моменты незабываемы, они стоят непоколебимо, как утес, среди многообразных изменений нашей духовной жизни. Не в них ли одно из лучших доказательств субстанциональности души?
В ту пасхальную ночь, о которой я пишу, так же, как и в предыдущем году, крестный ход с пением "Христос Воскресе" обходил все уголки батюшкиного дома. Он дал мне в руки большой крест, с которым я должна была идти впереди. Когда я взяла крест из рук батюшки, казалось, прошедшее и будущее соединились в этом мгновении времени. Я не держала крест в своих руках, нет, я держалась за него, и вся сила была в нем.
Полгода жила Леночка в Лосинке. Я часто приезжала туда после работы и на ночь уезжала домой. Алик подрастал. Я все больше привязывалась к нему, и эта привязанность отдавалась в сердце непонятной тоской. Однажды я приехала к батюшке и рассказала ему все. "Может быть, мне лучше уехать от них теперь? — спросила я. — А потом я буду уже не в силах сделать это". — "Хорошо, что Вы поставили этот вопрос, это Вы сделали правильно, — сказал батюшка, только этого не нужно, совсем не нужно. Вот Леночка жила у Вас столько лет, а что Вы делали? — Вы душу ее берегли. Вы поняли меня? Живите вместе. Мы не будем пока говорить ни о монастыре, ни об одиночестве".
К о. Иераксу я привыкла не сразу. Мне долго казалось невозможным говорить о себе с кем-нибудь, кроме батюшки. Как-то о. Иеракс прямо сказал мне: "Отчего Вы никогда не зайдете поговорить со мной, я ведь все о Вас знаю, я все Ваши письма читал". Я начала заходить к нему, чтобы поговорить о Тоне, которая была в то время тяжело больна. Однажды я рассказала ему, как люди, собравшись тут же внизу, беседовали о том, что все верующие — враги народа и всех надо расстрелять. "Ну, Вы бы и сказали им: пожалуйста, расстреляйте", — улыбаясь, ответил о. Иеракс.
Я знала, что батюшка дал свое благословение исповедоваться у о. Иеракса и даже обращаться к нему за советом. Но в этих последних случаях о. Иеракс обыкновенно отвечал: "Поговорите с Дедушкой (так мы называли о. Серафима), он Вас больше знает", — или "он дальше видит".
Мне было очень жаль, что нельзя было чаще видеться с батюшкой, но он успокаивал меня, рассказывая о том, как даже в прежнее время он сам ездил к своему духовному отцу (старцу Нектарию) в Оптину пустынь один раз в год. "Мы должны ценить то, что мы имеем, а будет и такое время, когда у нас останется только Крест и Евангелие".
Зимой Алик был болен; я все ночи ухаживала за ним, а потом заразилась и слегла сама. Когда я смогла наконец приехать к батюшке, он спросил о моем душевном состоянии во время болезни и сказал: "Болезнь посылается человеку для того, чтобы он оставался наедине с Богом". Я призналась, что не могла быть вполне спокойной во время болезни. "Боялись, умрете?" — спросил батюшка. "Нет, — ответила я, — я боялась, что Леночке без меня будет трудно". Батюшка ничего не ответил, но когда я уходила, он еще раз позвал меня к себе и сказал: "Я рад, что вы так дружно живете".
