Николай Трубецкой - Европа и Человечество
Эти примеры показывают, что с приобщением к чужой культуре не надо отожествлять смешение культур. Как общее правило, надо сказать, что при отсутствии антропологического смешения возможно именно лишь смешение культур. Приобщение, наоборот, возможно лишь при антропологическом смешении. Таковы, напр. приобщение манжуров к культуре Китая, гиксов — к культуре Египта, варягов и тюрко–болгар — к культуре славян и т.д., далее приобщение пруссов, полабов и лужичан (в этом последнем случае пока еще не полное) к культуре немцев.
Таким образом, и на второй из поставленных выше вопросов, — на вопрос: «возможно ли полное приобщение целого народа к культуре, созданной другим народом, без антропологического смешения обоих народов?» — приходится тоже ответить отрицательно.
IV
Третий вопрос гласит: «является ли приобщение к европейской культуре (поскольку такое приобщение возможно) благом или злом?». Вопрос этот требует более точного ограничения в связи с полученными уже ответами на два первых вопроса. Теперь мы уже знаем, что, во–первых, романогерманская культура объективно ничем не выше и не совершеннее всякой другой культуры, и что, во–вторых, полное приобщение к культуре, созданной другим народом, возможно лишь при условии антропологического смешения с этим народом. Отсюда, как будто, следует, что вопрос наш касается только тех народов, которые антропологически смешались с романогерманцами. Однако, при более внимательном размышлении оказывается, что по отношению к таким народам вопрос наш совершенно бессмыслен. В самом деле: ведь, с момента антропологического смешения, народ, о котором идет речь, перестает быть вполне не–романогерманским. Романогерманская культура для него становится до некоторой степени родной, столь же родной, как и культура того народа, который смешался с романогерманцами. Ему надо выбирать между этими двумя одинаково для него родными культурами. Мы знаем, что романогерманская культура ничем не лучше всякой другой, но, в сущности, она и ничем не хуже других. Значит, для народа, о котором идет речь, в общем, безразлично, принять ее или нет. Правда, приняв ее, он все же будет отличаться от чистых романогерманцев по своей наследственности. Но и приняв другую культуру, он тоже будет иметь наследственность, не вполне этой культуре соответствующую, т.к. в его жилах течет отчасти и романогерманская кровь. Таким образом, по отношению к народам, антропологически смешавшимся с романогерманцами, вопрос о желательности или нежелательности европеизации теряет всю свою остроту и весь свой смысл. Что касается до всякого другого народа, антропологически не смешавшегося с романогерманцами, то из предыдущего ясно, что такой народ не может вполне европеизироваться, т.е. вполне приобщиться к романогерманской культуре.
Однако, мы знаем и то, что, несмотря на эту невозможность, многие из таких народов все–таки всеми силами стремятся к такому приобщению, стараются европеизироваться. Вот к таким–то народам и относится наш вопрос: мы должны выяснить те последствия, которые вытекают из этого стремления к европеизации, и определить, являются ли эти последствия благодетельными или желательными с точки зрения данного народа.
Выше, доказывая невозможность полного приобщения целого народа к культуре, созданной другим народом, мы попытались, между прочим, в общих чертах обрисовать форму развития культуры у предполагаемого народа А, позаимствовавшего культуру у народа В. Теперь мы должны вместо В подставить романогерманцев, а вместо А — европеизируемый не–романогерманский народ и отметить те специальные особенности, которые явятся следствием такой постановки. Наиболее существенные особенности вносятся тою чертой романогерманцев и их культуры, которую мы охарактеризовали, как эгоцентризм. Романогерманец считает высшим самого себя и все, что тождественно с ним, низшим — все, что отличается от него.
В области культуры он признает ценным лишь то, что составляет элемент его собственной современной культуры или может составлять ее элемент; все остальное в глазах романогерманца не имеет ценности или оценивается по степени близости, сходства с соответствующими элементами его собственной культуры. Европеизированный или стремящийся к европеизации народ заражается этой чертой романогерманской психики, но, не сознавая ее истинной эгоцентрической подкладки, не ставит себя на место европейца, а, наоборот, оценивает все, в том числе и самого себя, свой народ и свою культуру, именно с точки зрения романогерманца. В этом и состоит особенность частного случая европеизации по сравнению с общим случаем заимствования народом А культуры у народа В.
Мы говорили выше, что культура народа А всегда будет представлять из себя некоторую смесь из элементов старой национальной культуры этого народа (обозначим эти элементы через a) и элементов культуры, заимствованной у народа В (обозначим их через b), тогда как сам народ В будет иметь культуру, состоящую лишь из вполне однородных элементов (b). Отсюда вытекает первое положение: культура А (в нашем случае — европеизированного не–романогерманского народа) заключает в себе больше культурных ценностей, чем культура В (в нашем случае — романогерманского народа). Но мы знаем, что общая сумма культурных ценностей определяет собой и общую сумму возможных открытий: значит, количество возможных открытий у европеизированного народа больше, чем у романогерманского. На вид такое положение дела, как будто, выгодно для европеизированного народа. Но, на деле, это не так. В самом деле, надо принять во внимание, что число возможных открытий далеко не равно числу открытий, действительно осуществляемых. Большинство открытий обречено на гибель во взаимной борьбе между собой или старыми культурными ценностями, с которыми они вступают в противоречие, причем эта взаимная борьба за общее признание (duel logique, по терминологии Тарда) будет тем ожесточеннее и длительнее, чем больше общее число возможных открытий. Таким образом, оказывается, что культурная работа европеизированного народа поставлена в гораздо менее выгодные условия, чем работа природного романогерманца. Первому приходится искать в разных направлениях, тратить свои силы над согласованием элементов двух разнородных культур, над согласованием, сводящимся большею частью к мертворожденным попыткам; ему приходится выискивать подходящие друг к другу элементы из груды ценностей двух культур, — тогда как природный романогерманец идет верными путями, проторенной дорожкой, не разбрасываясь и сосредотачивая свои силы лишь на согласовании элементов одной и той же культуры, элементов вполне однородных, окрашенных в один общий тон родного ему национального характера.
Ко всему этому присоединяются логические последствия той особенности частного случая европеизации, по сравнению с общим случаем культурного заимствованная, о которой мы говорили выше. Так как культура европеизированного народа состоит из ценностей a (чисто национальных) и b (заимствованных у романогерманцев), а всякое открытие слагается из элементов уже существующих ценностей, то открытия, производимые европеизированным народом, теоретически будут принадлежать к одному из трех типов: a+a, a+b, b+b. С точки зрения романогерманцев, открытия типа a+a, как не заключающие в себе никаких элементов романогерманской культуры, совершенно лишены цены. Из открытий типа a+b значительная часть должна представиться романогерманцу, как порча европейской культуры, ибо такие открытия, наряду с b, заключают в себе и элемент a, отдаляющий их от соответствующего элемента современной романогерманской культуры. Наконец, из открытий типа b+b вполне приемлемыми для романогерманцев являются лишь те, которые носят на себе отпечаток вкусов, предрасположений и темпераментов, свойственных романогерманской наследственности; а т.к. европеизированный народ имеет наследственность иную, то ясно, что значительная часть сделанных им открытий типа b+b не будут отвечать этому требованию и окажутся неприемлемыми для романогерманцев. Таким образом, мало того, что культурная работа европеизированного народа, по сравнению с работой романогерманского народа, в высшей степени тяжела и обставлена затруднениями, она к тому же еще и неблагодарна. Добрая половина ее, с точки зрения настоящего европейца, должна быть признана непроизводительной, нецелесообразной. А т.к. европеизированный народ заимствует у романогерманцев и их оценку культуры, то ему и самому приходится отказываться от тех из своих открытий, которые не могут получить признания в Европе, и работа его в значительной своей части, действительно, становится Сизифовым трудом.
Нетрудно понять, к каким последствиям все это неминуемо приводит. Вследствие всех вышеописанных причин европеизированный народ в каждый данный промежуток времени успевает создать лишь самое незначительное количество таких культурных ценностей, которые могут быть приняты другими народами европейской культуры. Природные же романогерманцы в тот же промежуток времени создадут таких ценностей очень много, и так как все они, войдя в общий запас романогерманской культуры, тем самым приобретут неоспоримый авторитет, то и тому европеизированному народу, о котором идет речь, придется принять их. Таким образом, этот народ всегда будет больше получать извне, чем отдавать на сторону, его культурный импорт будет всегда превышать культурный экспорт, — и уже одно это ставит его в зависимое положение по отношению к природным романогерманцам.
