Виктор Топоров - Жёсткая ротация
Изюминка, разумеется, в том, что «чужих» в любом случае попросят не беспокоиться. Настоятельно так попросят. Задействовав, наряду с прочим, и как бы «Штази».
Меж тем в нашей как бы КПСС и на самом деле наличествуют, пусть и в окуклившемся виде, три партии. Партия без лести преданных, которых рекрутировал ещё Березовский, партия номенклатурного реванша (лужковско-примаковское «Отечество») и партия чекистского передела (люди в погонах). После монетизации новую силу набрал избавивший Москву от её наименее приглядных эксцессов Лужков — но его-то как бы преемником, а тем более — настоящим преемником не назначат. Как, впрочем, и Касьянова или Шойгу. И в результате все три как бы преемника непременно окажутся безликими антихаризматиками, и для «оживляжа» к президентской гонке все равно придётся подключить Жириновского. А он при таком раскладе может и выиграть, хотя (как говорилось про Зюганова в 1996-м) не успеет об этом узнать.
2005
Как по команде
Несколько лет назад по всей стране начали появляться плакаты «Смерть жидам!». Ничего особенного, казалось бы, — граффити подобного содержания «радуют глаз» с незапамятных времён, и никто на них не обращает внимания. Вот только эти плакаты, когда их стали срывать, оказались заминированными. Пострадали люди. И поднялась невероятная шумиха в СМИ.
А потом, не в последнюю очередь, «под это дело» приняли сомнительный во многих отношениях Закон о противодействии экстремизму. И плакаты — как по команде — пропали. И осталось неприятное ощущение, будто не только пропали, но и появились они тоже как по команде. Или просто по команде.
Потом принялись избивать иностранцев — и тоже как по команде. Иностранцев африканского, азиатского — и отдельно польского — происхождения. То есть били их (кроме поляков, с которыми как раз все понятно, — им мстили по указке сверху) наверняка и раньше. И может быть, в отдельных случаях тоже забивали насмерть. Страна у нас северная, нрав свирепый. В каждом городе, в каждом квартале, едва ли не в каждом дворе находятся пацаны (далеко не обязательно скинхеды), исповедующие принцип: «Чужие здесь не ходят». «Свои» это знают, «чужие» это знают, милиция это знает — и суд с прокуратурой, конечно, тоже, — и только СМИ с недавних пор бьют в колокол, делая вид, будто впервые услышали о повсеместно творящемся безобразии. И опять-таки — трудно отделаться от ощущения, будто внезапное прозрение СМИ наступило как по команде.
Бьют, кстати, и «лиц кавказской национальности», но здесь ситуация далеко не столь однозначна, потому что они, как правило, дают сдачи — и сплошь и рядом «с превышением пределов необходимой самообороны». А то и нападают первыми. Хотя, увы, нападают обычно одни, а расплачиваются за это совершенно другие.
С недавних пор бьют нацболов. Но с ними, как с теми же поляками, все ясно — и они, подобно кавказцам, уже начинают давать отпор.
В конце года проходит фашистский марш (вернее, как бы фашистский), а вслед за ним — и как бы антифашистский. А в Питере антифашиста-грузина убивают на входе в крупнейший книжный магазин города.
Наконец, маньяк (а кто ж ещё?) врывается с ножом в московскую синагогу. Как по команде, его показывают метровые каналы — и тут же у него (и тоже как по команде) находятся подражатели и последователи. И поднимается крик в печатных и электронных СМИ. И, на всякий случай, опять бьют нацболов.
Дом веры — в принципе небезопасное место. Дом любой веры. Да и борьба за свои убеждения, каковы бы они ни были, — занятие традиционно рисковое. Рискуешь ты сам, но рано или поздно находятся желающие рискнуть — тобой!
Поджигатель рейхстага Маринус ван дер Люббе тоже был маньяком. И вдобавок антифашистом и коммунистом. Вот только пойти на дело его подбили провокаторы из нацистских спецслужб.
Судя по всему, реализуется, а вернее, обкатывается, проходя испытания в условиях, приближённых к полевым, сценарий управляемой дестабилизации. Которая отлично «рифмуется» с управляемой демократией — хотя бы тем, что затыкает рот её традиционно оголтелым противникам-либералам. И одновременно — даёт им лишний повод продемонстрировать собственный либерализм в форме благородного негодования пополам с вынужденной (выбираем меньшее из двух зол!) верноподданностью. Что они, собственно говоря, и делают.
Ровно сто лет назад такая разводка не покатила. Но, с другой стороны, по запоздалому признанию Бориса Савинкова: знай я заранее, чем дело закончится, я бы с самого начала пошёл служить в Охранку.
2006
Колбаса и свобода
В череду наспех учреждённых (возрождённых) или воровато отменённых праздников двадцатилетие перестройки как-то не вписывается. На пленуме ЦК не существующей ныне партии едва освоившийся в роли руководителя великой державы молодой и энергичный, невероятно говорливый генсек взялся за гуж и поначалу показался дюж и даже пригож. Хотя всего месяц спустя, со старта нелепой антиалкогольной кампании (ещё один юбилей, приходящийся на 15 мая), превратился в минерального секретаря, в лимонадного Джо и в генсока, а кое для кого раз навсегда стал Меченым. Пресловутый Апрельский пленум стал точкой бифуркации: страна рванулась в светлое будущее и с этого момента пошла вразнос.
Сейчас, задним числом, ошибки «архитекторов перестройки» видны невооружённым глазом, да и постыдное поведение её «прорабов» всем памятно. В воду сунулись, не только не зная брода, но и не понимая зачем. Сформулировали чуть позже лозунг: «Так жить нельзя!» — и полезли в воду топиться. Выплеснув вместе с ней младенца — невербализуемый положительный смысл сгоряча, хотя вроде бы и на трезвую голову, затеянных реформ. Решив «преодолеть пропасть в два прыжка», как тогда выражались. Уже само по себе ускорение всех этих «бессмысленных суетливых движений» (такими словами Иммануил Кант описывает половой акт) означало начало конца. Самая оптимистическая интерпретация которого тут же вылилась в чеканную формулу: «Ломать — не строить!»
Ошибки перестройки имели фундаментальный характер, а ведь «ежели фундаментальную глупость заложишь в фундамент, сколько ни строй этажей, вылезет глупость наверх» (Гёте).
Во-первых, ухитрились не разгадать природу КПСС, которую сами же — ей и нам на беду — возглавили. КПСС была не политической партией парламентского или хотя бы вождистского типа, а несущей конструкцией. Государство и общество поддавались реформированию лишь в той мере, в которой можно было реформировать саму партию. И, конечно же, партстроительство следовало начать не снизу (чего, правда, так и не произошло) и не сбоку (то есть с «диванных партий»), а сверху — последовательно деля КПСС и разводя миллионные массы её активных членов по политическим фракциям и платформам. Упустив этот шанс, мы раз и навсегда лишились надежды на более или менее нормальный парламентаризм.
Во-вторых, частный сектор экономики следовало наоборот строить снизу и только снизу — и исключительно как дополнение к государственному. Сперва вроде бы так и начали — с кооперативных кафе, в которых было чудовищно дорого и невкусно, а спиртное не подавалось вовсе, — но тут же принялись «пилить» пароходства и автозаводы, леса и пушнину, чёрные, цветные и редкоземельные металлы, а главное — нефть и газ. Личную долю каждого в общенациональном богатстве определили в один ваучер, за ваучер пообещали две «Волги», а выдали — две бутылки водки. В сфере финансов ключевым словом стала пирамида — сначала частная, потом, естественно, государственная. И младший брат пирамиды — «напёрсток», в который нам предлагают играть до сих пор.
В-третьих, потерпев почётное поражение в холодной войне с Западом, обратились в не вытекающее из почётной природы поражения позорное бегство. Сдали всех, начиная с верных союзников. Бросили — и по-прежнему бросаем — все, во что вгроханы всенародные миллиарды. «Ах ты, дурилка картонная», — думает каждый очередной друг Билл про своего московского контрагента. А когда мы порой взбрыкиваем — это, с оглядкой на уже происшедшее и по-прежнему происходящее, выглядит ещё смехотворней.
Перестройка обернулась системным кризисом, а затем и всеобщим крахом. Её библейские плоды — колбаса и свобода — также весьма двусмысленны: сейчас, двадцать лет спустя, объевшимся колбасой не хватает свободы, а объевшимся свободой не хватает колбасы — все той же пресловутой колбасы за два двадцать. Свобода, похоже, скоро закончится, а колбаса так и не начнётся. Особенно если и ту и другую монетизируют. Что — применительно к свободе — уже идёт полным ходом.
Второй по значимости итог двадцатилетия: мы в цивилизационном смысле отброшены назад — не на двадцатилетие, а навсегда. А главный итог подсказал польский остроумец: воистину нет такой бездны, куда не постучались бы откуда-нибудь снизу. Стучатся и к нам — потомки.
