Бен Чу - Мифы о Китае: все, что вы знали о самой многонаселенной стране мира, – неправда!
Вдовствующая императрица Цыси, опираясь на поддержку маньчжурской знати, отменила реформы и свергла Гуансюя. Тем не менее даже эта старая реакционерка согласилась в 1905 году на отмену императорских экзаменов. В 1897 году Цыси праздновала шестидесятилетие, наблюдая бальные танцы в построенном в неоклассическом стиле шанхайском отеле «Астор-Хаус» (Astor House). Не исключено, что, разглядывая в этот вечер кружащиеся в танце, одетые по западной моде пары, она затягивалась сигаретой излюбленной ею марки «Павлин», специально для нее доставляемой из Японии.
Новая культура
Мы привыкли считать, что Китай противится переменам. «После каждой революции этот удивительный народ принимался за восстановление прошлого и возрождение древних традиций, не желая расставаться с ритуалами, учрежденными предками», — писал миссионер Эварист Режи Юк. На самом деле при ближайшем рассмотрении истории двадцатого столетия мы видим нацию, вовлеченную в длительную борьбу за освобождение от сковывающих ее цепей традиционной культуры. Основатель республики Сунь Ятсен демонстративно носил западную одежду и убеждал соотечественников следовать своему примеру. Сунь, единственный националистический лидер, до сих пор почитаемый коммунистической партией, считал, что Китай не обособлен от всего человечества и от мировой истории, а, напротив, является их неотъемлемой частью. При провозглашении республики в 1912 году Сунь заявил, что китайцы «продолжают историческую борьбу французского и американского народов за республиканские идеалы».
Эта борьба продолжалась на протяжении долгого времени после падения цинской династии. Движение 4 мая возникло в 1919 году, в день, когда студенты узнали, что, несмотря на поддержку Китаем союзнических войск в период Первой мировой войны, европейцы самовольно постановили не возвращать Китаю захваченную Германией часть китайской территории, а вместо этого передать ее Японии. Националистические настроения негодующих студентов подогревались требованиями культурной модернизации. Студенчество и городская интеллигенция, стоявшие во главе движения, подвергали беспощадной критике традиционную философию, которая, по их мнению, была причиной постоянных унижений, испытываемых Китаем. Издатель радикального журнала «Новая молодежь» Чэнь Дусю клеймил традиционную китайскую культуру как «лицемерную, консервативную, пассивную, противоестественную, эпигонскую, подражательную, уродливую, агрессивную, беспорядочную и ленивую». «Новое культурное движение» боролось в те годы за замену классического литературного языка на доступный массам разговорный язык. «Долой цветистую раболепную литературу аристократии — да здравствует простая и выразительная народная литература!» — призывал Чэнь.
То было время, когда интеллигенция критически пересматривала культурное наследие нации буквально во всех его аспектах. Историки, принадлежавшие к «Школе, подвергающей сомнению древность», теперь смотрели скептически на труды своих предшественников, таких как историограф ханьской династии Сыма Цянь, описавший в своих сочинениях древние династии Ся и Шан, почти нигде более не упоминаемые. Историки новой школы считали, что нельзя и дальше доверять этим сведениям о древних императорах, все должно быть проверено и доказано.
В эти годы радикальных перемен Лу Синь, один из самых знаменитых китайских писателей, пишет «Подлинную историю А‑Кью». Главный герой этой опубликованной в 1921 году повести — несуразный человечек, терпящий от односельчан унижения и притеснения, но при этом убежденный в собственном моральном превосходстве над ними. Однажды, когда его в очередной раз поколотили, А‑Кью вообразил себя отцом, побитым собственными сыновьями, что в соответствии с конфуцианским моральным кодексом является вопиющим беззаконием. Он решает, что вина его обидчиков поднимает его самого на моральную высоту, и эта мысль приносит ему странное удовлетворение. В то же время сам А‑Кью с наслаждением обижает тех, кого считает слабее себя. В конце повести революционные солдаты казнят этого жалкого антигероя по обвинению в грабеже, к которому он не имеет никакого отношения. Повесть Лу Синя была задумана как сатира на китайский национальный характер, который представлялся писателю малодушным и трусливым. Повесть имела большой успех: выражение «психология А‑Кью» до сих пор используется в Китае для характеристики человека, увязшего в прошлом и неспособного взглянуть правде в лицо.
Лу Синь ставил перед собой ясно определенную цель. В 1906 году, будучи студентом медицинской школы в Японии, он был потрясен безучастным отношением своих однокурсников‑китайцев к показанной им на слайде сцене: японский солдат отрубает голову их обвиненному в шпионаже соотечественнику. Этот случай заставил Лу Синя отказаться от медицинской карьеры. Он пришел к выводу, что каким бы крепким ни было физическое здоровье нации, оно не избавляет ее от умственной и моральной немощи, превращающей людей либо в пушечное мясо, либо в безучастных созерцателей несправедливости. Лу Синь решает, что его призвание — исправление национального характера китайцев посредством литературы. Он писал: «Я превратился в борца за реформирование культуры».
Тем не менее по-настоящему нож в тело традиционной китайской культуры вонзили коммунисты. Вопреки попыткам некоторых партийных функционеров старшего поколения, таких как Лю Шаоци, найти обоснование коммунистической революции в цитатах из древних мудрецов — Конфуция и Мэнцзы, главной целью тех, кто захватил власть в 1949 году, была вовсе не преемственность, а разрыв с исторической и идеологической традицией.
Леденящее душу стихотворение Мао Цзэдуна точно передает разрушительную суть его режима:
Революция — это не званый обед,
Не литературное творчество,
не рисование или вышивание;
Она не может совершаться так изящно,
так спокойно и деликатно,
Так чинно и учтиво.
Революция — это восстание,
Это насильственный акт одного класса,
Свергающего власть другого класса.
Первая строка стихотворения хорошо известна, но не менее важен смысл, заключенный в следующих за ней строчках. Спокойствие, деликатность, учтивость и благородство мгновенно узнавались как традиционные конфуцианские добродетели. Мао очень ясно выражал свою позицию: он «ненавидел Конфуция с восьмилетнего возраста». Согласно Мао, «борьба между старой и новой культурой должна вестись не на жизнь, а на смерть».
Свои идеи он воплощал на практике. Маоистская кампания против «четырех старых» — старых идей, старой культуры, старых обычаев и старых привычек эксплуататорских классов — в период культурной революции 1960‑х и 1970‑х явилась откровенной атакой на конфуцианство. Во времена цинской династии существовал закон, по которому сын, ударивший отца, мог быть обезглавлен. Во время культурной революции детей подстрекали доносить на родителей и разоблачать их как классовых врагов. Конфуций проповедовал почитание учителей и уважение к учению; Мао учил китайскую молодежь, что «бунт оправдан». В период хаоса между 1966 и 1976 годами учителей мучили и избивали, иногда до смерти, их же собственные ученики.
Некоторые хотели бы списать эти годы как кошмар, в который маленькая идеологическая клика ввергла ни в чем не повинное население. К сожалению, сделать это будет нелегко. Как это ни печально, культурная революция захватила воображение народных масс. Она попала на благодатную почву издавна существовавших в китайском обществе противоречий и конфликтов. По мнению пережившего этот период китайского историка Мобо Гао, культурная революция «втянула в свою орбиту гигантское количество обычных людей, которые строили свою жизнь в согласии с предложенным им выбором и в соответствии с идеями и ценностями, впитанными в течение многих лет».
После смерти Мао охватившее общество безумие стихло, и нападки коммунистической партии на традиционную культуру Китая смягчились, однако оппозиция интеллигенции старой культуре, которую она считает удушливой и отсталой, не прекратилась. В 1984 году тайваньский писатель Бо Ян написал «Отвратительных китайцев»[4], вложив в них такое же негодование, как то, что испытывал шестьюдесятью годами ранее Лу Синь, сочиняя своего «А‑Кью». «Эта культура, начиная со времен Конфуция, не произвела ни единого мыслителя! — жалуется он. — Всякий умеющий читать занят комментированием идей Конфуция или его последователей; они не имеют собственных оригинальных идей, поскольку наша культура не дозволяет им их иметь, поэтому им остается только пытаться как-то выживать в этом стоячем болоте». Бо сравнивает китайскую культуру с чаном протухшей соевой пасты. «Издаваемое чаном зловоние делает китайцев отвратительными в глазах всего мира», — декларирует он.
