Анатолий Вишневский - Время демографических перемен. Избранные статьи
Термин «воспроизводство населения» вошел в русскоязычную литературу в период между войнами под влиянием работ Кучинского, но сейчас используется в ней чаще, чем в англосаксонской или французской, и имеет несколько иную смысловую нагрузку. Он покрывает то, что в англоязычной литературе называется population growth and replacement, и даже выходит за рамки этих понятий. Сюжеты, относящиеся к воспроизводству населения, понимаемому как «его возобновление вследствие естественной смены поколений» [14], и находившиеся в центре внимания исследователей на протяжении трех последних десятилетий, включали все, что было связано с рождаемостью и смертностью, их непосредственной детерминацией (в этом контексте большое внимание уделялось процессам формирования семьи и брачно-семейной структуры населения), а также их последствиями – динамикой численности и возрастного состава.
В 1960–1970‑е годы в СССР некоторые демографы настаивали на расширительном толковании «воспроизводства населения», включая в него миграцию и даже воспроизводство социальной структуры. Но на практике изменения социальной структуры, конечно, не были предметом непосредственного изучения демографов; они разграничивают также воспроизводство населения и миграцию. При отборе материала для настоящей статьи я тоже придерживался этого разграничения, соглашаясь с трактовкой демографии как «науки о закономерностях воспроизводства населения в общественно-исторической обусловленности этого процесса» [15].
Методы анализа. Одной из первых задач возрождавшейся науки было «восстановление формы» в смысле владения классическими методами демографического анализа (довоенная демография находилась в этом смысле на высоком уровне). Это относится, в частности, к составлению демографических таблиц. Помимо построенных после долгого перерыва таблиц смертности (об этом см. ниже), были составлены также (на основе данных выборочных обследований) таблицы брачности, общей и брачной рождаемости женщин СССР [16]. В ряде работ рассматривались методологические вопросы построения демографических таблиц и их использования для анализа и прогноза [17]. Довольно быстро эти таблицы стали важным, хотя и не очень распространенным инструментом анализа.
Одновременно происходило обогащение традиционных методов наблюдения и описания демографических процессов. Стали широко использоваться выборочные демографические опросы, чтобы получить более подробную объективную информацию о семейной и прокреативной биографии женщин, их распределении по числу рожденных детей, возрасту, брачному состоянию, социальному положению и т. д., а также выявить прокреативные намерения женщин и объясняющие их факторы. Методология этих опросов частично опиралась на традиции советских, так называемых анамнестических обследований 1920‑х годов, но в еще большей мере формировалась под влиянием более новых западных исследований, в частности, американских опросов 1955 и 1960 гг. Самой значительной была серия обследований, проведенных ЦСУ СССР в 1960–1985 гг. (в 1960 г. было опрошено 43,7 тыс. женщин, в 1967 г. – 236, в 1972 г. – 347,3, в 1975 г. – 361,6, в 1978 г. – 330,7, в 1981 г. – 335,4 тыс.). В 1985 г. соответствующие вопросы задавались в ходе микропереписи, охватившей 5 % населения. Исследователи получили информацию, которая, в свою очередь, позволила расширить арсенал применяющихся в анализе показателей. Стало возможным оперировать такими величинами, как число детей, рожденных одной женщиной или в одной семье, вероятность увеличения семьи в зависимости от уже имеющегося числа детей, величина протогенетического и интергенетического интервалов. Существенным методологическим нововведением было применение продольного (когортного) анализа. Стремление к более глубокому пониманию внутренних формально-математических зависимостей воспроизводства населения, а также его взаимодействия с другими социальными процессами привело к некоторому развитию математического моделирования демографических процессов [18].
Изучение рождаемости. Падение рождаемости, ставшее особенно заметным в начале 1960‑х годов, обострило интерес к анализу рождаемости и ее социальных детерминант, который сразу же натолкнулся на недостаток информации. Тогда и началось активное проведение выборочных опросов. Они дали много новой информации, в частности, позволили восстановить прокреативную историю женских когорт, начиная с поколений 1890–1894 годов рождения, чего нельзя было сделать на основе данных официальной статистики. Это новаторское для своего времени исследование было выполнено представителем старшего поколения демографов Р. И. Сифман[318], которая впервые убедительно показала, что снижение рождаемости в СССР в 1960‑е годы было не так уж неожиданно. Оно началось давно, но долгое время маскировалось резкими колебаниями поперечных показателей. Когортные же показатели уменьшались постепенно, от поколения к поколению, по крайней мере, у всех когорт с конца прошлого века [19]. Интерес к когортной рождаемости сохранялся и в последующие десятилетия, когда накопление новой информации о возрастной рождаемости, ставшей регулярной с конца 1950‑х годов, сделало возможной реконструкцию когортных показателей – правда, за относительно короткий период, начиная с женских поколений предвоенных лет. Для СССР в целом это сделал Б. Урланис, позднее подобные оценки были получены для всех республик [20].
Выборочные опросы 1960‑1980‑х годов дали большой материал для анализа социальной, этнической, региональной дифференциации рождаемости и подготовили пересмотр широко распространенных в то время в стране теоретических представлений, согласно которым существовала «прямая связь» между рождаемостью и уровнем благосостояния. «Высокая рождаемость в СССР является следствием непрерывного роста благосостояния трудящихся», – говорилось в Большой советской энциклопедии [21].
Уже первые эмпирические исследования 1960‑х годов [22] показали несостоятельность представлений о «прямой связи» и заставили вспомнить исследование известного экономиста С. Г. Струмилина, указавшего на существование «обратной связи» еще в 1930‑е годы (правда, впервые его работа «К проблеме рождаемости в рабочей среде» была опубликована в 1956 г.). Авторы последующих работ обратились к анализу более широкой системы социально-экономических и социально-культурных связей. Изучение территориальных и социальных различий рождаемости позволило лучше понять такие многообразные ее факторы, как этнокультурные особенности, уровень образования, величина доходов, жилищные условия, физиологическая стерильность и др. [23].
Следующим этапом стало осмысление сложного взаимодействия всех этих факторов в рамках единого концептуального подхода. В начале 1970‑х годов появляются первые работы, использующие уже хорошо известную к тому времени на Западе концепцию демографического перехода [24]. Возрос интерес к теории прокреативного поведения. Развернувшаяся в связи с этим дискуссия способствовала развитию двух различных подходов к объяснению снижения рождаемости в процессе демографического перехода. При одном подходе прокреативное поведение рассматривается не как самостоятельное и суверенное, а как производное и подчиненное другим видам поведения, например экономическому. Соответственно падение рождаемости в наше время объясняется снижением полезности детей для индивида или семьи. Сторонники этого подхода нередко ссылались на австралийского демографа Дж. Колдуэлла (в частности, на его идею об изменении направления межпоколенных потоков благ), на некоторых других западных авторов и вслед за ними настаивали на том, что, поскольку в современных условиях дети стали экономически, психологически или социально невыгодны, сокращается индивидуальная потребность в детях, что и приводит к необратимому снижению рождаемости [25].
С точки зрения другого подхода, прокреативное поведение имеет собственную систему социальной детерминации, относительно независимую от систем детерминации экономического или каких-либо других видов поведения. Мотивационная основа поведения связывается не с конкретной полезностью его результата для отдельного человека или семьи, а с системой ценностей, которые формируются на социетальном уровне и отражают интересы социального целого, а не его отдельных элементов. Оспаривается сам факт существования массовой многодетности в прошлом, якобы бывшей ответом на высокую «потребность в детях» (ибо высокая смертность сводила на нет результаты высокой рождаемости, так что конечное число детей мало отличалось от сегодняшнего), а также целерациональный характер традиционного демографического поведения, не знавшего свободы индивидуального выбора. Современная низкая рождаемость объясняется не тем, что сократилась «потребность в детях» и понизилась их ценность, а тем, что появилась свобода выбора и увеличилась ответственность родителей при принятии прокреативных решений [26].
