Александр Крон - Дом и корабль
Митя усмехнулся. Усмешка показалась Тамаре недостаточно почтительной, и она вспыхнула:
- Ты его совершенно не знаешь. Колька был удивительный. Молчи, - остановила она Митю, - молчи, я сама скажу, а ты не смеешь. Да, он трус, он жадный… Все равно он мой муж, родной человек. Я сама такая, как он. И он меня любил, понимаешь ты это? Любил, все понимал и не судил строго. И когда у меня было горе, я шла к нему. А ты знаешь, как это много - близкий человек? Я Колю не любила по-настоящему, никогда не любила, но когда человек тебе нужен, и ты ему нужна, и твое горе - его горе, знаешь, Димка, может быть, это больше любви. А может, никакой любви и не существует…
- Неужели не существует? - несмело переспросил Митя.
- Не знаю. Хоть тетя Юля и говорит, что я беспутная, я ведь мало что видела. А от того, что видела, веры во мне не прибавилось. Одному человеку только и верю.
- Кому?
- Командиру твоему, Виктору. Катька извелась с ним, ревет, а по-моему, она счастливая. Хотя что ж это я? Нашла кому говорить. Ты же его ненавидишь.
- Я?
- Дима, только не ври, не надо. Так вот, радуйся, недолго тебе страдать. Погонят его скоро.
- Откуда ты знаешь? - Митя встал, обошел стол.
- Говорю, - значит, знаю. Сядь на место, Дима… Пожалуйста.
- Скажи, я должен знать. От Селянина?
- О нем не будем говорить.
- Почему?
- Не хочу.
- А я хочу. Мне нужно знать.
- Мало ли что тебе нужно… Ну хорошо, чур - правду за правду. Поклянись.
- Честное слово.
- Это правда, что ты на Горбунова заявление писал?
Митя не ответил. Тамара всплеснула руками.
- Неужели правда? Ох, только не оправдывайся, Дима, я ведь все понимаю… Тут люди похитрее тебя.
- Кто?
- Да тот же Семка. Ты не знаешь, какой он.
- Страшный? - усмехнулся Митя.
- Если бояться, то, пожалуй, и страшный.
- Тебе же он нравился?
- Конечно, нравился. А ты что же думал, я просто так - за харчи? Он ведь не глуп. И держаться умеет. Думаешь, вот сильный человек, никого не боится, ни от кого не прячется…
Митя почувствовал укол и вспыхнул.
- Вор, - сказал он со злостью.
Ему не так хотелось обругать Селянина, как задеть Тамару. Но Тамара только улыбнулась.
- Нет, не вор. Может быть, хуже вора, но не вор.
- Что может быть хуже?
- Холуй.
- Почему холуй? - удивился Митя.
- Не знаю почему, но холуй. Важный, властный, но холуй.
- Злой?
- Скорее равнодушный. Но уж если кого невзлюбит - вот как Горбунова, - ни перед чем не остановится.
- За что он его так ненавидит?
- Наверно, за то, что Горбунов не такой, как он.
- Разве за это можно ненавидеть?
- Значит, можно.
Митя задумался.
- Интересно, в чем его сила? На чем он держится?
Тамара засмеялась невесело.
- Это я тоже только недавно поняла. А на том, что у больших людей бывают маленькие слабости.
- У каких людей?
- А вот представь себе, Дима, человека, который руководит, командует, решает всякие вопросы, и, наверно, правильно решает - там он большой человек. А есть у него уголок, где он человек маленький: повеличаться любит, лишнее урвать, согрешить втихомолочку. Самому-то неловко, а этот готов к услугам - и познакомит, и достанет, и свяжет, и прикроет, грех на себя возьмет. Ты знаешь, - она тихонько засмеялась, - я у него книжечку видела телефонную, ну точь-в-точь как твоя, только записаны в нее одни нужные люди. И около каждой фамилии этак меленько: чем заведует, что может дать, в чем сам нуждается.
- Нет, ты врешь, - сказал Митя с ужасом.
Тамара продолжала смеяться.
- Не беспокойся, тебя там нет, ты начальство небольшое, даже без телефона. А впрочем, как знать, может, и тебя теперь записал, бывает, и лейтенант на что-нибудь сгодится.
Это было жестоко.
- А ты поумнела, - сказал Митя, мстительно усмехаясь. - Это что же - Семен Владимирович научил уму-разуму?
- Жизнь, - спокойно сказала Тамара. - Ну и он, конечно…
- А насчет покровителей - это все твои догадки?
- Нет, зачем же догадки. - Тамара нахмурилась. - На днях он привез ко мне одного своего… Нестарый еще дядька, в штатском; простое такое лицо, но видать, что умный. Только скованный очень, не знает, как держаться, - то ли я дама, то ли шлюха. Потом решил, что дама… все-таки.
- А Селянин перед ним петушком?
- На равных. Еще задирает.
- Значит, не холуй?
- Холуи разные бывают. Есть, что дерзят.
- А тот что?
- Доволен. Он же демократ. Услышал, что у мен» день рождения, и спрашивает: «Скажите, Тамара Александровна, есть что-нибудь такое, чего вам очень хочется?» Я обозлилась и говорю: «Есть. Прорыв блокады». - «Вот этого, - говорит он, - я вам к завтрему не обещаю, задайте пока что-нибудь попроще». - «Ладно, говорю, хочу торт-пралине, как в довоенном „Норде“. На том разговор и кончился.
- Здорово ты его… Ну а дальше что?
- Дальше? - Тамара явно колебалась. - Ну ладно, иди сюда…
Она встала и взяла со стола коптилку. Митя тоже встал. В темном углу рядом с дверью стоял знакомый низенький столик, накрытый газетой, газета была старая, бумага просалилась и почернела. Тамара передала Мите коптилку, а сама осторожно, двумя руками приподняла бумагу, и Митя увидел большой квадратный торт, залитый шоколадной глазурью и украшенный завитушками и розочками из масла. На блестящей, как полированный гранит, поверхности чья-то умелая рука вывела Тамарин вензель. Он перевел глаза на Тамару. На ее лице была мучительная гримаса.
- Что делать, Димка? - сказала Тамара шепотом. - Я не могу до него дотронуться. А выбросить - рука не поднимается.
- Зачем же ты взяла?
- Я не брала, что ты… Приехал Соколов и привез. Мне вообще не до того было… Уж потом-то я поняла.
- Что поняла?
- Господи, да ты совсем глупый. Поняла, что Семка меня продал.
- Что значит продал?
- Ну, уступил. Дошло?
- Дошло, - сказал Митя растерянно. Он совсем не был убежден, что до него действительно дошло. - Но я все-таки не понимаю, почему…
- Почему продал? Надоела. Много хлопот. А может быть, - Тамара понизила голос, - чувствует, что сильная поддержка понадобится, вот он и пошел с козыря. Может, он и не отдал бы меня так, да уж очень под ним земля горит.
- Почем ты знаешь?
- Кто тебе сказал, что знаю? Я чувствую. Хорохорится, а сам трусит чего-то. Да ну тебя, я с тобой о деле советуюсь, а ты с глупостями. Что делать, Димка? Ведь это крем - он прокиснет…
Митя нагнулся и понюхал. Сквозь полузабытые пленительные запахи какао и ванили явственно пробивался кисловатый запах брожения. Он задумался. А Тамара держала газету за уголки и ждала ответа.
- Хоть убей, не знаю, - пробормотал Митя, подавленный не столько рассказом, сколько зрелищем: в центре осажденного Ленинграда сверкал глазурью и благоухал ванилью настоящий довоенный торт.
- Как видно, толку от тебя немного, - сказала Тамара с грустной насмешкой. Она прикрыла торт. Вдруг глаза ее вспыхнули: - Хочешь кусочек?
- Что ты, что ты, - забормотал Митя, не на шутку испугавшись.
Тамара беззвучно смеялась.
- А я знаю, что с ним сделаю, - сказала она с несколько наигранной беспечностью. - Снесу тете Юле. Она распорядится.
- А что ты ей объяснишь?
- Ничего не буду объяснять. Врать? Ей врать бесполезно.
- Хорошая она женщина. Только меня не любит.
- За что ей тебя любить?
- А ты рассказала ей, как я стоял вот тут под дверью, а ты в это время (он поискал слово не слишком грубое) заперлась со своим?..
Старая обида наконец просочилась. Он уже раскаивался, что затронул запретную тему, но, когда Тамара вместо ответа засмеялась, ему захотелось ее ударить.
- Можешь не отвечать, - сказал он со злостью.
- Конечно, могу. Знаешь что, Дима, иди-ка домой. Ты же, наверно, ушел без спроса, как бы тебя не хватились.
- Пожалуйста, не беспокойся.
- Иди, иди. Я устала. Скоро люди встанут за кипятком. Разговоры пойдут. - Она сунула ему в руки фуражку и отобрала коптилку. - Спасибо, что зашел.
- Больше не приходить?
- Нет, почему же, приходи, если хочешь. Только днем.
- А ты мне все-таки не ответила, - хмуро съязвил Митя уже на пороге.
Тамара опять тихонько засмеялась.
- Отвечу. - Она мягким усилием вытолкнула Митю в коридор. - Когда ты царапался тут, под дверью, я действительно была не одна. У меня была тетя Юля.
Дверь захлопнулась. Митя налег на ручку, но опоздал. Крючок упал.
Глава двадцать седьмая
Туровцев отсутствовал не больше получаса, через пять минут после своего возвращения он уже крепко спал, а проснувшись, увидел: кабинет пуст, койки прибраны, сквозь щели в заколоченных окнах пробивается дневной свет. Он вскочил как по тревоге. И только надев шинель, заметил пришпиленный к одеялу клочок бумаги. «Можешь дрыхнуть вволю, - писал Гриша. - Имеешь полный выходной день, утвержденный В.И. Используй его для душеспасительных размышлений. Чай в термосе, не разбей - чужой. 11.45 - перевязка. Тебя все приветствуют и поздравляют…»
Записка успокоила Митю лишь наполовину. С одной стороны - приятно знать, что твое безделье узаконено и, таким образом, ты не совершаешь проступка. С другой - было что-то тревожное и даже оскорбительное в легкости, с какой без него обходились.
