Лариса Васильева - Кремлевские жены
Тут что-то торопливо утверждает Шаталин. Там писатель Можаев заводит речь о том, что Михаил Сергеевич должен усилить свою охрану, вот ведь царя охраняли…
Расходимся. Горбачев задерживает меня. Мне кажется, он хочет до конца понять мою не совсем ясную для него мысль. Я готова говорить, но подходит человек и явственным полушепотом:
— На проводе миссис Тэтчер по поводу Литвы…
По смешному стечению обстоятельств я попадаю в одну машину с Сайкиным на пути из посольства до гостиницы и всю дорогу давлю (глагол! — Л.В.) ему на психику со своими номерами для своих делегаток.
А он не слушает меня и говорит что-то печальное: мол, если не будет в нашем обществе ставки на рабочего человека, то общество развалится.
— Да я вам душу свою открываю, а вы про какие-то номера в гостинице. Будут вам номера! — в сердцах говорит он. И мне становится стыдно за свою назойливость.
Но рано утром, едва я проснулась, готовая лететь на Сицилию в группе Раисы Максимовны, как это предполагалось по программе, у меня не было времени стыдиться и стесняться. Я вспомнила весь вчерашний день, этих рвущихся к носителю в части мужчин, озабоченных собой и своими делами, и поняла, что Сайкин, проснувшись, совершенно забудет обо мне и моих гостиничных номерах для писательниц.
Неужели, даже попав в такое общество, от которого все в нашей стране зависит, я не пробью (глагол! — Л.В.) такого пустяка, как гостиница?
И в шесть утра «создаю» письмо Сайкину:
«Уважаемый имярек (забыла, грешная, как его зовут). Я улетаю с Раисой Максимовной на Сицилию и не буду иметь возможности проверить, как вы исполнили мое поручение, а между тем, если оно не будет выполнено, не миновать международного скандала. Напоминаю вам, что речь идет о гостинице для делегаток учредительной конференции писательниц (триста мест). С уважением. Такая-то».
Спускаюсь к портье. Прошу сейчас же отнести записку в номер к синьору Сайкину. Находим номер.
— Не рано ли? — сомневается портье.
— Нет, нет, не рано, — убеждаю я.
И для затверждения всей процедуры прошу премилого парня из президентской обслуги, находящегося рядом, напомнить Сайкину о гостинице для делегаток писательской конференции.
Я сделала все, что могла. Совесть моя чиста. Но на черта мне чистая совесть и несостоявшаяся конференция? — размышляю я по пути к самолету.
* * *Это был спецрейс и спецсамолет. И все внутри него было необычно. В салоне за большим столом сели владыка Ювеналий, Иван Лаптев, симпатичнейший академик Константин Васильевич Фролов. Раиса Максимовна летела этим же самолетом, но где-то впереди, с врачом. У нее, кажется, насморк. Но вот она вошла, встала на пороге нашего салона в прелестном сером костюмчике, изящная и оживленная. Каждому сказала что-то приятное: рада видеть, рада слышать и надеется, поездка будет удачной.
Обратившись к владыке Ювеналию, она назвала его Константином Владимировичем и смутилась, по-девичьи покраснела, поправилась:
— Ой, простите, Владимир Кириллович.
Владыка Ювеналий великодушно улыбнулся — она спутала его имя с именем владыки Питирима, с которым, видимо, не раз общалась.
На Сицилии я в четвертый раз. Бывала и в Палермо, и в Катанье, и в Сиракузах. Выступала на вечерах. Гуляла по набережным. Заплывала и даже однажды, купаясь в море, обожглась о медузу. Здесь живут знакомые поэты и организаторы поэтических встреч. Вот удивились бы они, встретив меня в таком обществе. А может быть, я их увижу?
Приземляемся в аэропорту Катаньи. Рассаживаемся по автомобилям и выезжаем на дорогу, ведущую из Катаньи в Мессину, где состоится торжество встречи. Проезжая Катанью, не узнаю города. Он обычно неторопливый, обшарпанный даже в центре, весь в хлопьях летающей лавы. Сегодня — чистый, украшенный цветами. Несметное множество людей на улицах. Они не дают проехать машине Горбачевой, кричат: «Раиса! Раиса!» — бросаются под колеса, рвутся к окну, за которым сидит она.
Эти восторги задерживают весь наш путь, но все же кортеж с трудом выбирается на дорогу между городами. Не узнаю дороги, обычно забитой бегущими автомобилями всех марок. Сейчас она пуста и на мостах, то там, то тут пересекающих ее, стоят автоматчики. Этна не видна за облаками, и не слышно ее вулканического разговора. В Мессине такой же, если не больший, ажиотаж. Раиса Максимовна, окруженная кольцом молодых чекистов из «девятки», в какой-то миг замечает меня и выхватывает из толпы сопровождающих.
— Идите, участвуйте, слушайте, спрашивайте! — приказывает она.
Но ничего делать нельзя в этом безумии необъяснимого восторга.
— Раиса! Раиса! — исступленно кричат мессинские толпы.
— А мне слышится: Лариса, Лариса! — шепчет мне веселый и насмешливый фотокорреспондент из Москвы — я давно его знаю. Остается лишь погрозить ему пальцем.
Потом идет церемония торжественного обеда. Я сижу далеко от Раисы Максимовны, но вижу ее прямо в лицо — она не может взять в рот ничего, перевозбуждена и взволнована. К ней беспрерывно кто-то подходит и что-то говорит. Раскрываю меню обеда: спагетти, мясо, а на третье — сицилийский торт. Который раз на Сицилии — и не знаю, что такое сицилийский торт. Попробуем!
Как бы не так. Успеваем сжевать лишь холодные спагетти и вылетаем из-за стола. Раиса Максимовна — первая: нужно лететь обратно, успеть на выступление Михаила Сергеевича в римском парламенте.
Рассаживаемся по машинам, в суматохе забыв прекрасного Джигарханяна, вышедшего покурить. Снова пустое сицилийское шоссе, уже опустевшая Катанья, самолет — Рим.
Кто съел сицилийский торт и каков он на вкус, остается загадкой. В Риме я узнаю, что Сайкин отправил в Москву «факс» с приказом дать места в гостинице для делегаток конференции. С моей души падает груз. Теперь я могу спокойно осознавать окружающее. Теперь мне становится интересно все вокруг поездки Горбачева. Но именно теперь моя миссия здесь, если таковая вообще была, завершается. Нужно возвращаться в Москву, а чета Горбачевых посетит папу, поедет на Мальту.
На том и кончаются мои встречи с Раисой Максимовной. Хотя снова, дважды, на Восьмое марта, высылают мне приглашения в Дом приемов на Ленинских горах. Дважды ничего из этого не выходит — билеты теряются где-то в недрах Союза писателей.
Словесный портрет в интерьерах— Можешь ты, Лариса, сказать, какая Раиса Максимовна. Я вот смотрю на нее в телевизоре и не пойму: то ли умная, то ли нет. Она какая-то неопределенная, — сказал мне один старый человек. Я не знала, что ответить.
Есть несколько мнений о том, кто при Горбачеве управлял нашей страной.
Одни говорили — Америка: чего захочет Рейган или Буш, то мы и делаем.
Другие, с более локальным политическим видением, считали, что несколько лет страной успешно руководила группа демократов, стоявших за широкой, чугунной спиной Ельцина.
Мало кто, но есть и такие, считали, что руководил все же Горбачев, приписывая ему дьявольскую хитрость и талант сталкивать между собой противоборствующие силы, вовремя отходя в сторону.
Есть и такие, кто думал — всем вертела Раиса: куда захотела — едет, и всюду ее как царицу встречают. Как она захотела — так и будет. Захотела, чтобы у нас было все как за границей…
Что? Что? Что-то не получилось. Хотя, конечно, может быть, через лет сто и будет, как она захотела. Да ее не будет.
Возможно, по-своему правы и те, и другие, и третьи, и даже легкомысленные четвертые, а все это вместе значит, что нами управлял и управляет телевизор. Он есть в каждой захолустной деревушке, и, в зависимости от того, кто держит ключ от этого ящика, тот и учит нас, как надо думать и поступать.
Сразу же после провала ГКЧП с телевизионного экрана надолго исчезла Раиса Максимовна.
Пошли слухи:
— Пережила. Переволновалась.
— Инсульт. Рука отнялась.
Однако, как бы компенсируя исчезновение, повсюду появилась ее книга «Я надеюсь», с улыбающимся портретом на обложке.
Книгу поругивают: скучная, приглаженная, правильная, партийная. Позавчерашняя. Запоздавшая к своему времени, потому что «путч» ликвидировал коммунистическую партийность как таковую.
Читателям явно хотелось, чтобы жена Горбачева, с которой он, по его собственному утверждению, обсуждает все, рассказала всем и каждому, что они обсуждают в политике, как к кому относятся, как готовят вместе те или иные акции перестройки.
Как бы не так.
Беру книгу Раисы Горбачевой, читаю по строкам и сквозь строки. Она замечательна, эта скучная книга. В ней видна героиня, с деликатной откровенностью на 189 страницах не сказавшая ничего лишнего! Типичен, словно герой нашего времени, недавний работник ЦК КПСС интервьюер Георгий Пряхин, закованный, как в цепи, в понимание, о чем нельзя и о чем можно спрашивать сиятельную даму.
