Двести Журнал - Журнал Двести
В.Рыбаков: Проблемы Публикации, по-моему, нет. Писатель пишет, чтобы его читали. Если его не хотят читать, это его трагедия. Если его хотят читать, но не могут заполучить его текстов, это трагедия и писателя, и его страждущих читателей. Тот, кто стоит на пути между писателем и его читателями — преступник. Грабитель. Все равно, как он называется — цензор, издатель или сбытчик. Цензоры хоть иногда совершали героические поступки. Так увидели свет "Улитка на склоне", "Сказка о Тройке", "Час Быка"… Сбытчик геройского поступка не совершит никогда, потому что он не идеолог, а прагматик. Риск ради чего-то, кроме сверхприбыли, просто лежит вне его представлений о мире. Пытаться ему это объяснить — все равно, что пытаться растолковать понятие Галактики человеку, у которого плоская Земля покоится на трех китах. А читатель на издателя не имеет влияния, потому что в наше благословенное время можно влиять лишь живым рублем. Ну, пусть даже полуживым. Издатель получает рубли не от читателя, а от сбытчика. Почему так? А почему у нас в стране все — через двуликий Анус? Большевики ли, демократы — Анус все тот же… Вопросы не ко мне.
А вот вопрос ко мне — почему рожаю мало? Ну, во-первых, мне хватает. Я привык, чтобы каждая новая вещь была открытием. Чтобы вставать из-за стола, зная о предмете, о котором писал, больше, чем когда за стол садился. Именно так и возникает не холодное, пусть сколь угодно профессиональное, но холодное изложение уже известного, а жизнь в тексте, лихорадочный и болезненный поиск, совершающийся на глазах у любого, кто потом этот текст прочтет. Но для того, чтобы такое стало возможным, где-то под спудом должны накопиться переживания и знания, которые еще не осознаются и ждут предлога, чтобы вынырнуть на поверхность; первое прикосновение к ним и вызывает дрожь, свидетельствующую о "проколе сути", предлогом для выныривания и является начало извержения текста. Видимо, за более чем полтора года, прошедшие с момента написания "Гравилета", никаких принципиально новых знаний о людях я не накопил. А может, накопил, но не те, которые заслуживают претворения в текст. А может, накопил, и даже те, но еще не знаю об этом.
С другой стороны, писать в стол уже не могу — года не те и эпоха не та. Прежде мог, и много мог — потому что можно было жить на одну институтскую зарплату, а времени хватало и на неоплачиваемую работу; и потому еще, что получал моральное удовлетворение по Высоцкому принципу: "но счастлив он висеть на острие — зарезали за то, что был опасен". Теперь невозможно ни то, ни другое. На зарплату жить нельзя. И не опасен.
И в-третьих, касательно количества опубликованного. В восемьдесят девятом я написал повесть "Дерни за веревочку". Не вышла до сих пор. В девяностом написал повесть "Вода и кораблики". Вышла только в журнале "Фантакрим-MEGA", и то в сокращении. В том же девяностом подал книгу под общим названием "Преломления" — эти две повести плюс кое-какие небезынтересные довески — в издательство "Terra Fantastica". Гранки вычитывал в марте девяносто второго. Но книги так и нет. Объяснения: то неправильно нарисовали картинки, то неправильно взяли формат… словом, если вспомнить "Белое солнце пустыни", "гранаты у него не той системы". "Гравилет" я отнес в "Terra Fantastica" раньше, чем в "Неву", причем полным текстом. Результат тот же. А предлагаться в десяток мест сразу я еще до прошлого года считал непорядочным и нетоварищеским. Да, конечно, ситуация с книгоизданием ухудшается из месяца в месяц. Но ведь выпускала же "Terra Fantastica" других российских авторов за последние два-три года!
В чем дело? Можно, как Ланселот у Теренса Уайта, объявить себя Рыцарем, Родившимся Под Несчастливой Звездой, и все списать на трагические цепи случайностей, змеями сползшиеся ко мне со всех концов Питера. Можно, стиснув то и дело пустеющий стакан водки, остановившимся взором смотреть на одну-единственную фразу из каверинских "Двух капитанов": "Николай погубил нас и, как я полагаю, намеренно". Можно, как ослик Иа-Иа, со спокойной безнадежностью констатировать: "Все оказались наверху. Я оказался внизу. Что ж, так и должно быть". Можно предположить, что я пишу хуже всех, а мои добрые друзья, боясь меня огорчать, действительно не решаются сказать мне об этом прямо, но по мере сил спасают от публикаций, чтобы я своими слюнявыми произведениями не выставлял себя на посмешище перед целым светом и не компрометировал петербургскую школу. Много чего еще можно. Например, не забивать себе голову этой ерундой, а заниматься делом. За последние полтора года я, работая на самом стыке обеих своих стезей — востоковедной и литературной, — подготовил к печати переводы трех — уже изданных! — книг. Сборник эссе знаменитой южнокорейской писательницы Чон Сук Хи — рекомендую. Есть очень хорошие, а есть и просто очень забавные, там описываются впечатления от нашей страны; Чон Сук Хи побывала тут в последний горбачевский год. Беллетризованная биография нынешнего президента Южной Кореи, спасителя страны от разгула посттоталитарной псевдодемократизации. Очень поучительная книга. К сожалению, южнокорейское посольство скупило весь тираж на корню, у меня даже авторского экземпляра нет. По слухам, дарят по экземплярчику всем приглашенным после торжественных мероприятий. И "Золотая птица Гаруда", сборник новелл современных южнокорейских писателей; есть очень любопытные вещи, некоторые даже с элементами фантастики или сюра. Подстрочники были зачастую Боже мой! Иногда даже не реконструировался смысл авторской фразы. "Его голос стал объемнее, чем его мысль, и от этого немного странно сотрясался воздух в комнате". "Подумай о товарищах, с рассвета до заката пачкающих кофем станки! Подумай об их бледных лицах, собранных на пыльных рабочих местах и работающих, как мулы!" "Он думал, что трава, колышащаяся по ветру за пригорком, одна трава — это трава целиком, а трава целиком — это одна трава. Если не так, думал он, то ему, имеющему только имя, нет причины умирать". Сильно, правда? Я смело могу назвать себя соавтором всех представленных в сборнике рассказов и повестей. А дело интересное и нужное — уже потому хотя бы, что нам с Южной Кореей еще жить и жить. И книга в итоге получилась очень приличная. Да к тому же — центр "Петербургское востоковедение", в отличие от некоторых, не зря деньги платит своим сотрудникам — я сдал текст в первых числах августа, перед отпуском, а вернулся… Книга-то уже вышла. С иллюстрациями, с тиснением по твердой обложке… За шесть недель!
С другой стороны, если устал переживать — поразмышляй. Может, про людей я за полтора года ничего нового не узнал — зато начали новые мысли появляться. Итогом их появления стала целая серия культурологических статей — в "Звезде", в "Неве", в "Литературке", опять в "Неве"… Там очень много о фантастике. Но не так, как мы привыкли, не про фантастику отдельно от всего. Кажется, мне удалось совершенно по-новому взглянуть на ее место в нашей культурной традиции. Рекомендую. Кто не согласится и будет иметь, что возразить — потолкуем.
И, наконец, мои эксперименты с переводами англоязычной фантастики, о которых ты осведомлен, наверное, лучше всех. Первый, сделанный по не вполне от меня зависевшим причинам весьма поспешно, был предпринят исключительно из-за денег. Роман Гарри Гаррисона "Да здравствует Трансатлантический туннель! Ура!" мне, как читателю, не был интересен. Перевод романа Уорда Мура "Дарю вам праздник", в целях вящей тщательности осуществленный мною в соавторстве с моим товарищем по востоковедному несчастью Еленой Григорьевной Куцубиной, тоже поначалу предназначался для обеспечения себе хоть сколько-нибудь сносного питания. Но роман оказался интересным, причем именно для нас и именно сейчас. Там милая моему сердцу альтернативка: Гражданская война в США кончилась победой Юга. Работая над историческими комментариями к тексту, я наткнулся на замечательное письмо генерала Ли президенту Линкольну, написанное незадолго до отделения Юга, и сразу понял, про что делать перевод: "Я не вижу большей беды для страны, нежели распад Союза. Но Союз, в котором братская любовь подменена штыками и саблями, не привлекает меня. Если страна развалится, я вернусь в родной штат и разделю с его народом все беды". И Ли сдержал слово. И даже возглавил армию штата. Хотя сам был противником рабства негров; он одним из первых на Юге, за много лет до войны, дал всем своим рабам вольные… Но — честь, господа, честь! Впрочем, у нас теперь это слово воскрешает в памяти лишь старую, в стиле серых казарм и военных кафедр, хохму: "К отданию чести в строю будьте готовы!" — "Всегда готовы!"
А.Чертков: Да, честь сегодня не в чести, это ты прав. Беда, однако, в том, что ты видишь только одну сторону медали — писательскую. А я вижу и ту, и другую, и даже ребро. И поэтому твой страстный монолог вызвал у меня весьма противоречивые чувства. Как журналист я тебе рукоплещу: какие эмоции, какие факты! Как составитель, заказывавший тебе перевод для своей серии "Оверсан", испытываю смущение и неудобство. И не перед тобой одним. Твоя рукопись — лишь одна из добрых двух десятков, подготовленных мною для печати, но так и не ушедших в типографию. А ведь это и моя творческая работа, не говоря уж о неполученном гонораре… Проблема сложная, и вряд ли, думаю, нам удастся решить ее в ближайшее время. А потому — вопрос последний, традиционный, ритуальный: каковы твои планы на более отдаленное будущее?
