Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович
Нам представляется, что при общей справедливости этих доводов данные факторы ни в коем случае не исчерпывают проблему в целом. Некоторые современные исследователи считают, что развитие демократии в советском обществе 1920‑х годов, в частности в российской деревне, зависело лишь от желания или нежелания партийных верхов. Например, известный историк Ю. А. Поляков, размышляя о последствиях Гражданской войны, писал: «Можно было дать возможность развитию демократии… но зачем? — открыто и подспудно говорилось и считалось в руководстве страной и партией, в партийных массах. <…> Можно было ввести политический плюрализм, разрешив деятельность иных, кроме коммунистической, партий и организаций. Но зачем? — говорилось и думалось» [1138].
На самом деле любая попытка сделать хотя бы небольшой шаг в направлении реальной демократизации общественной жизни, реальных выборов грозила непредвиденными последствиями для власти коммунистической партии в целом. И власть, благодаря политическому контролю, это знала и понимала.
В 1925 году временно победил курс на развитие и углубление НЭПа, был выдвинут лозунг «Лицом к деревне» и несколько расширены избирательные права. Очень быстро проявились нежелательные для коммунистической партии последствия. С одной стороны, действительно выросла активность избирателей. Осенью 1924 года при перевыборах сельских Советов в ряде районов голосовало менее 35 % избирателей, что делало эти выборы недействительными. При перевыборах Советов весной 1925 года процент голосовавших возрос до 45 % в деревне и 48 % в городе. На выборах Советов в 1926 году впервые участвовало 50,8 % избирателей [1139].
Вместе с тем довольно часто эта активность вела к резкому сокращению доли коммунистов и комсомольцев в местных органах власти. Вот выдержки из двух писем, датированных апрелем 1925 года:
Были перевыборы сельсовета, <…> крестьяне сорганизовались и не пропустили ни одного коммуниста и комсомольца, прошли одни старики, люди заправные. Теперь у нас состав Совета беспартийный. В селе Хорошем тоже прошли все беспартийные. Ну словом, везде проходят по всему нашему округу беспартийные. Крестьянин проснулся. Здесь конечно на низах партия потерпела за то, что сидели председатели коммунисты, которые бесхозяйствовали (Донская область);
Были перевыборы сельсовета. Выдвинули от комсомола 2 чел. в члены с/совета [сельсовета]. При голосовании за комсомольцев шли 4 чел.; остальные против. Когда начали голосовать за партийцев, то против партийцев даже пошел старый председатель. <…> А когда начали голосовать за богатых, то все за, а против никого, кроме партийцев и комсомольцев. Вот и прошли в сельсовет богатенькие (Уральская область) [1140].
По результатам перевыборов Советов в 1925–1926 годах Информационный отдел ЦК ВКП(б) подготовил специальный обзор, в который вошли материалы 105 партийных комитетов. Здесь, как неприемлемые, отмечались следующие дополнения к наказам избирателей: равное представительство крестьян и рабочих в советских органах; замена диктатуры пролетариата «союзом всех трудящихся», уравнение в правах кустарей, не эксплуатирующих чужого труда, с рабочими и т. д. [1141] В итоге делался вывод, что «инструкция ВЦИКа о выборах значительно развязала активность непролетарских и некрестьянских слоев» [1142].
Попытка расширить избирательные права вызвала недовольство и прямое противодействие местных партийных органов. Политбюро ЦК КП(б) Украины в ноябре 1925 года предложило «закон опубликовать без статьи о расширении избирательных прав» [1143]. В результате либеральная «оттепель» оказалась весьма короткой. В 1927 году число «лишенцев» выросло с 4,5 до 7,7 %, в том числе в сельской местности с 1,1 до 3,3 % [1144]. Одновременно в сельских Советах все более росла роль демобилизованных красноармейцев, т. е. категории населения, которая наиболее усиленно и успешно подвергалась идеологической обработке. В 1926–1927 годах более половины председателей сельсоветов и белее двух третей председателей и членов волостных Советов в России были выходцами из Красной армии [1145].
Вместе с тем надо вновь подчеркнуть, что резкое недовольство местной властью сочеталось и уживалось у значительной части населения, особенно крестьян и рабочих, с определенным доверием по отношению к центральной власти. Это доверие основывалось на происходивших в начале 1920‑х годов изменениях в реальной жизни: переходе к НЭПу с его экономическими последствиями, денежной реформе, определенной стабилизации и нормализации повседневного быта и т. п. Внимательный наблюдатель деревенской жизни А. М. Большаков замечал: «Он [крестьянин] очень отчетливо различает центр от местных властителей и противопоставляет их друг другу… „Хочет ВЦИК, да не хочет вик [волостной исполнительный комитет]“» [1146]. Это рождало стремление к диалогу с центральной властью, желание донести до нее свои проблемы, свой взгляд на происходящее в стране в надежде встретить понимание.
В сочетании с ростом грамотности деревни, гораздо большей политической активностью, чем когда-либо ранее, и сохраняющейся верой во всемогущество верховной власти все это породило невиданный поток писем из деревни в редакции центральных газет и журналов, в партийные и советские органы. Все они были посвящены не только конкретным неурядицам, но и самым общим проблемам современной жизни, в том числе вопросам политического развития [1147]. Даже в письмах казаков эмигрантам в середине 1920‑х типичными были суждения, подтверждающие принятие новых порядков: «Легче стало дышать. К власть имущим мы привыкли, да и они к нам тоже». «Вы спрашиваете, казаки мы на Дону или крестьяне? <…> Как были казаки, так и есть. Правим сами по-казачьи» [1148].
В своих письмах многие крестьяне призывали власть отказаться от классового деления деревни, доказывая, что это прежде всего создает напряженность в отношениях между основной товаропроизводящей частью села и коммунистической партией. Например, крестьянин Г. Масюра из Амурской области писал в «Крестьянскую газету» в 1925 году:
…партия на местах вылилась в опричнину [так в тексте] <…> стоит она всегда опричь от народа, крестьянин кормит и поит, обувает и одевает всех, кроме себя, так как сам часто бывает голодный и голый, а коммунист <…> везде только мешает и в своеволии не знает границы… Коммунистическая партия <…> поощряет только бедноту <…> и если крестьянину удастся улучшить свое хозяйство и выкарабкаться из бедноты, то его клеймят кулаком и считают врагом советской власти, а ведь нет такого крестьянина, который не стремился бы улучшить свое хозяйство и стать в глазах партии кулаком, другими словами говоря, — нет такого крестьянина, который не стремился бы сделаться врагом советской власти [1149].
Об этом же размышлял крестьянин из Мелитопольского округа Украины в феврале 1927 года: «…неужели государство заинтересовано в том, чтобы у нас существовало три класса <…> не надо разделять крестьян на классы, тогда мы добьемся своей цели. Хотите жить богато — дайте крестьянам зажиточным полную свободу, тогда в стране Советов не будет бедняков, а называться будет не „пролетарское государство“, а „народная республика“» [1150].
