Лев Аннинский - Русские плюс...
Как «это» определить, если ни «состав крови», ни «язык», ни «нация», ни «компактность расселения» его не покрывают и с ним не совпадают? Применительно к нашей теме: как определить то, что объединяет турок и самоедов, татар и алтайцев, манчьжуров и киргизов… а если перешагивать и через веру, — то буддийцев (монголы), магометан (узбеки), христиан (чуваши)?
Николай Сергеевич Трубецкой, чью концепцию я здесь излагаю и комментирую, называет это «туранский психологический тип». Явственнее всего этот тип выступает у тюрок, а среди тюрок явственнее всего, как думают некоторые почитающие Трубецкого идеологи, — у татар. Разумеется, это не более чем модель, помогающая нам понять реальность неизмеримо более широкую, чем та или иная нация. «Туранский тип» коррелируется скорее с геополитическим полем, то есть со Вмещающим Ландшафтом, чем с той или иной национальной нишей внутри этого поля. Черты «туранского типа» ни с одной нацией не совпадают, но помогают нам определить базисные черты разных национальных характеров, расцветших в этом ландшафте.
Еще одна оговорка: никакой прямой причинно-следственной связи «тип» не имеет с личностью (и как с категорией, и конкретно), ибо личность реализуется через выбор и ответственность. Но поле выбора до некоторой степени обусловлено базисной типологией, и ответственность предполагает точку опоры, то есть почву. Но действует тут уже другая, именно личностная логика.
Психологический же тип выявляется, так сказать, статистически. В нашем случае — «туранский тип».
Так вот, статистически наблюдается следующее.
В языке — необычайная стройность и ясность. Последовательность простых правил. Нелюбовь к исключениям.
В музыке — необычайная стройность и простота мелодии, длящейся «бесконечно долго» и по-своему монотонной…
(На чей слух «монотонной»? Несомненно, на слух европейца, ориентированного на мелодический драматизм. Но на слух европейца и русская мелодия монотонна. Причем у русских в этом «монотоне» нет прозрачной ясности, зато много тоски и смуты, главное же в ней — вечное ожидание мелодического взрыва, непредсказуемого и безумного, жажда отчаянного риска, а потом, после взрыва, — монотонная тоска ожидания…
Так ведь в языке русском, в отличие от тюркских, — влюбленная готовность к исключениям, к непредсказуемым сочетаниям, к своеволию прецедента).
У тюрок же — сравнительная аскетичность средств при замечательной целесообразности, ясности и последовательной закономерности строения фразы — мелодии — мотива — образа.
Туранский психологический тип, угадываемый за этими особенностями фактуры, — ясность мышления, нелюбовь к сомнительным тонкостям и каверзной путанице нюансов. Размах фантазии — не в нюансировке деталей и своеволии подробностей, не в наворачивании красок и двоении смыслов, а в мощном охвате материала, подчиняемого все тому же ясному закону, и в широте, вырастающей до глобальности. Туранский тип выстроен на чувстве симметрии и устойчивого равновесия.
(А русский? Он окружает себя загадками, тайнами, неясностями. Мир приходится непрерывно разгадывать. Русская широта непредсказуема, неуравновешена, нефиксируема).
Туранский тип не задается смутными целями, он опирается на ясные основы; он ценит не заданность, а данность; он всматривается не в «миражи будущего», а в реальные устои насущного, наличного, на котором и строит жизнь; раз уверовав в определенную систему, туранский тип ищет и находит в ней закон, который способен оправдать все поведение человека, и прежде всего его быт. Именно поэтому тюрок так легко берет со стороны готовые религиозные системы: чужая вера, попав в тюркскую среду, фиксируется и как бы застывает, кристаллизуется, становится незыблемым ядром всей жизни.
(Так ведь и мы, русские, берем «на стороне» готовые схемы. Но они у нас становятся скорее бродильным началом, чем камнем основы, и никогда окончательным решением…)
Любопытна странная взаимотяга туранского и семитского психологических типов. Казалось бы, полный контраст: тюрок, более всего ненавидящий тревожное чувство внутреннего противоречия и беспомощный в его преодолении, — и семит, упоенно выискивающий противоречия, преодолевающий их в казуистике, любящий «ворошиться» в запутанных тонкостях. Но какое удивительное взаимодополнение! Тут я, пожалуй, не рискну на пересказ и закавычу то несколько рискованное определение, которое дает этому симбиозу Трубецкой): «семит делает за тюрка ту работу, на которую сам тюрк не способен».
(А русский? О, он тоже «ворошится», но не в казуистических тонкостях, а во взаимоиспепеляющих чувствах. И, подобно тюрку, русский охотно заимствует плоды чужой казуистики — с тою же подсознательною целью: обрести камень-основу для своего жизнестроительства, — да камень-то под ногами ходит).
Вот тюрки принимают ислам, а русские — православие (между прочим, выбирая из «вороха» предложенных вер).
Тюрки, приняв ислам, так и не выдвигают ни одного сколько-нибудь крупного богослова.
Монголы, люди близкого к тюркам психологического типа, приняв буддизм, — тоже не выдвигают.
И русские, приняв православие, замораживаются в «древлем благочестии», как монголы — в буддизме, а тюрки — в исламе. У европейцев: католиков и протестантов, — идет непрерывное развитие и осовременивание веры; так же бьется и исхитряется религиозная мысль у арабов, а евразийский массив, и, в частности, туранский психологический тип — ведет себя по-другому: здесь ищут не «систему», а прежде всего единство внутренней и внешней жизни; система же в идеале как бы вообще не ощущается, она, система, уходит в подсознание, она незаметно определяет каждодневную жизнь. Догмат и быт сливаются воедино, сообщая жизни устойчивость и ясность, обеспечивая преемство традиций и экономию сил для строительства — по тем же незыблемым «древним» законам.
(А русские? Все время — вылетают, вываливаются душой из этой твердыни. Хотя именно ею и держатся. И бунтуют против нее беспрестанно).
На этом стоит все русское «бытовое исповедничество», на этом зиждется все русское загадочное «долготерпение»; то и другое при взгляде извне вызывает недоумение и недоверие; то и другое имеет внутри русской души драматичный противовес. Иосифлянскому обрядоверию противостоит Нилово «нестяжание», и его берет на вооружение интеллигенция, пеняющая народу за его темноту и отсталость. Беспросветное же русское «рабство», описываемое больше заезжими иностранцами, нежели здешними жителями, пресекается русским бунтом, который, как известно, бессмыслен и беспощаден. После каждого такого бунта обнаруживается все та же «твердыня», от которой дух постоянно отлетает в некое ирреальное пространство и пребывает там «не от мира сего», и каждый раз, поверив «иностранцам» и перехватив у них очередную «готовую систему», русские с ее помощью все свое сносят «до основанья», а затем, выстроив по новой мерке чужое как свое, опять ищут себе на стороне очередную новую систему, силясь преодолеть все то же: свой неистребимый евразийский менталитет.
Менталитет, глубинным образом родственный туранскому. С тою только особенностью, что русские им недовольны, ищут чего-то «другого» и постоянно перехватывают «на стороне». Греческую веру. Немецкую организацию. Бродячий по Европе марксизм. Американскую деловитость. Американскую же демократию. И все-таки психологически остаются внутри той общности, в которую входят вместе с тюрками. Добавляя в эту общность то, что Николай Трубецкой назвал «горением». И что Александр Блок увековечил строкой: «Мировой пожар в крови».
Эпохи мировых пожаров сменяются эпохами мирного сожительства. Можно строить жизнь под разными флагами, собирая казну внутренними налогами или на таможенных межах, говоря на разных языках или на смеси языков. Но евразийский континент все равно заставляет признать единство, которое «выше» и русской, и татарской, и любой другой «национальной» идеи.
Завершаем разговор о нашем сюжете: русско-татарский счет может иметь смысл только на общем поле.
В заключение несколько библиографических ссылок.
Сумма идей, на которую я здесь откликаюсь, собрана и представлена в небольшой книжке. Книжка выпущена в Казани мизерным — в тысячу экземпляров — тиражом. Классические тексты соединены в ней с текстами актуальными — создается поле взаимодействия. Рядом с исследованием Николая Трубецкого «О туранском элементе в русской культуре» и комментарием Николая Бердяева «Евразийцы» — обширная, концептуальная, спорная и яркая работа Рафаэля Хакима «Россия и Татарстан: у исторического перекрестка», очерк Дамира Исхакова «Об основных этапах становления татарской нации», академичные, но увлекательные изыскания Сергея Кляшторного «Формирование древнетюркской государственности: от племенного союза до первого тюркского каганата». Рядом — теоретические размышления Хуана Линца (США) и Айдина Яльчина (Турция) о соотношении этносов и государств; сообщение Леокадии Дробижевой о формах национального сознания в республиках Российской Федерации и яростно-насмешливый ответ Льва Гумилева на вопрос: была ли Орда игом?
![Роман Терехов - Безымянный мир [начало]*](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
