Женщина и война. Любовь, секс и насилие - Гругман Рафаэль Абрамович

Вопрос не о том, была ли влюблённость или, как принято сейчас говорить, секс по обоюдному согласию без каких-либо обязательств, о чём Боннэр не пожелала рассказать, и если кого-то именно это интересует и ничего более, то он волен бросить монетку и загадать: было — не было. И вопрос не в том, пристойно ли доктору исторических наук копаться в чужом белье (своё бы, неотстирываемое, не забыть бы сменить). Как через сорок лет Яковлеву стало об этом известно? Он служил санитаром в том же самом военно-санитарном поезде и услужливо подсвечивал свечкой заинтересованным лицам? Где он или его кагэбэшные информаторы выкопали эту историю? Соавтором Яковлева выступила госбезопасность, имевшая на каждого советского гражданина обильное досье, и донесения об интимной связи (если таковая имела место) дочери врагов народа и полковника, начальника поезда, хранились в личном деле каждого — и Елены Боннэр, и Владимира Дорфмана.

Почему же следователи НКВД не спохватились ни в 42-м, ни в 43-м, ни в 44-м, ни в 45-м и не пресекли враждебную деятельность? А потому, что «военно-полевой роман» преступлением не считался, явление было массовым. Но, если надо было кого-то наказать, из личного дела извлекались донесения осведомителей, и тогда, невзирая на чин, маршала Рокоссовского вытаскивали на ковёр к Верховному главнокомандующему, а Жукову припоминали фронтовых жён, заставляя письменно оправдываться перед Ждановым.

Власть знала о неуставных отношениях в армии и о «втором фронте» — охоте на женщин голодных до баб мужиков — и закрыло глаза, предоставив индульгенцию офицерскому корпусу. Солдаты — им по чину «свои» женщины не полагались — дождались пересечения Государственной границы, за которой им предоставили неограниченную свободу. Многие восприняли её как право безнаказанно грабить и насиловать всех, кто попадёт под руку, иноземок и перемещённых лиц, считавшимися неблагонадежными, раз оказались в Германии.

Перемещённые лица

Вот и добралась Красная армия до Государственной границы СССР. А когда её пересекла, помимо немок, которым предстояло «мстить», попались на глаза женщины, угнанные на работу в Германию: украинки, русские. Весной и летом 1945-го освободители «своих» женщин не пощадили. Не возмездие будоражило кровь разгорячённых водкой самцов, а женское тело, всё равно какое: старое — молодое, здоровое или больное, украинской или немецкой женщины, главное — удовлетворить похоть.

В пёстрой и разношерстной Красной армии пробудились инстинкты животного мира, ведь петуху всё равно, из какого курятника курица. Топчем всех, кто попадёт под ноги. Первыми осуществляли «возмездие» накачанные водкой штрафные батальоны, второй эшелон спиртные напитки добывал сам. Легче всего сваливать на штрафников и уголовников грабежи, мародёрство и сексуальные преступления — «отличились» на этом поприще и регулярные части: танкисты, кавалеристы, тыловые подразделения, офицерский корпус — гордость и честь каждой армии. Зачастую насильники до такой степени оказывались пьяны, что, когда дело доходило до полового акта, не в состоянии были его совершить и тогда в ход шли подручные средства, оказавшиеся под рукой, чаще всего — пустая бутылка. Изувеченные женщины погибали от кровотечений, а выжившие навсегда лишались возможности забеременеть.

Массовые изнасилования советских женщин, угнанных на работу в Германию, опровергают неуклюжие попытки оправдать изнасилования немок местью за преступления гитлеровцев на оккупированной территории СССР. О перемещённых лицах — в следующих четырёх главах.

Секс и любовь. Советские женщины и немецкие военнопленные

Мама Анжелы Ивановой наполовину немка, наполовину украинка. В начале девяностых через германское посольство в Киеве она пыталась разыскать своего отца.

Меня заинтересовала её история, и, когда Соня, бабушка Анжелы, жившая в Гайсине (районный центр Винницкой области), приехала в Одессу навестить внучку, я с ней встретился.

Её жизнь изменилась в 1942-м, когда немцы начали вывозить украинских девушек на работу в Германию. Работала она на фабрике в пригороде Берлина, жила в общежитии для перемещённых лиц совместно с польками, которые, по её словам, украинок недолюбливали. Польки и украинки враждовали, иногда случались меж ними словесные перепалки — не более, до рукопашных дело не доходило; девушки получали зарплату, могли выйти в город, пройтись по магазинам и запастись обновками. Многие в Германии принарядились и даже отправляли домой посылки.

— Были ли изнасилования или попытки насилия со стороны немцев? — поинтересовался я.

— Нет, местные жители, с которыми я работала на фабрике, относились доброжелательно, подкармливали иногда. Молча клали рядышком завернутый в газету бутерброд и отходили.

— А со стороны Красной армии?

Она кивнула головой. Разговорилась не сразу.

— Началось с празднования капитуляции 8 мая. Стреляли в воздух, стояла такая канонада, что уши, казалось, лопнут от грохота. Из общежития на улицу никто не выходил, боялись шальной пули. Ближе к вечеру к нам ввалились пьяные солдаты. Они разлили водку, заставили девочек выпить за победу, а затем сдвинули кровати. Девушки пытались сопротивляться, а они возмущались и стыдили их: «С немцами спала, а с нами отказываешься. Мы же ваши освободители». Девочки плакали, но куда там. Никакие мольбы не помогали. Я сумела отбиться, выпрыгнула в окно со второго этажа и подвернула ногу. В темноте не стали меня искать, и до утра я пряталась в кустах, слышала крики и плач. Утром выяснилось: все девочки были по много раз изнасилованы. Некоторые не могли ходить и отлёживались от болей. Я не стала дожидаться организованной отправки домой — опасалась повторения предыдущего вечера — и ушла, решив самостоятельно пробираться на Родину…

…Соня вернулась на Украину, в родную деревню, и вскоре сбежала от оскорблений — односельчане называли её «немецкой подстилкой», ей ставили в упрёк то, чего не было, — сожительство с немцами. С репутацией изгоя она сбежала из села, завербовалась на восстановление шахт Донбасса. Жила в бараке, рядом с бараком, в котором жили немцы-военнопленные. Никто пленных не охранял, куда им деться в чужой стране. И здесь к ней пришла любовь. Втайне от всех (сожительство с военнопленным приравнивалось к измене Родины) она стала гражданской женой Курта. О беременности узнала в больнице, куда после аварии на шахте попала с переломом ноги.

Сообщить новость Курту она не успела: когда её выписали из больницы, выяснилось, что пленных куда-то вывезли. Она никогда не рассказывала дочери, что её отец — немецкий военнопленный, знала, как отразится это на её биографии, и призналась лишь в горбачёвскую перестройку, в эпоху гласности, когда продолжилась начатая при Хрущёве реабилитация депортированных народов и очередь дошла до российских немцев. Попытка дочери через германское посольство в Киеве разыскать своего отца за давностью лет успехом не увенчалась…

Любовные отношения советских женщин с немцами-военнопленными не были редкостью. После войны в СССР находилось около двух с половиной миллионов немецких военнопленных, а с учётом союзников, итальянцев, румын и венгров, почти три с половиной миллиона. Война привела к демографическому перекосу женского и мужского населения, во многих регионах в соотношении три к одному, учитывая инвалидов, и неудивительного, что у одиноких женщин и немецких военнопленных, работающих бок о бок на шахтах, заводах и стройках, возникало взаимное притяжение. Природа человеческая брала вверх, требовала общения с противоположным полом, преодолевала ненависть к неприятелю, и, несмотря на категорический запрет, рождались «запрещённые отношения», любовь и тайные интимные связи. Когда мужчины холостые наперечет, для одиноких женщин, мечтающих о материнстве, потайные связи заканчивались счастливо, долгожданной беременностью.

Ещё одна жизненная история рассказана Евгением Ройзманом, бывшим мэром Екатеринбурга, о свердловчанине, ушедшем на фронт в начале войны и пропавшем «без вести», выжившем в плену, освобождённом из лагеря англичанами, и после фильтрационного лагеря вернувшемся домой, в конце 1947-го. На пороге дома его встретил семилетний сын, которого уходя на фронт, оставил он годовалым, и жена любимая, а из-за её спины выглядывал маленький рыжий, голубоватый мальчик, вылитый ариец. Истосковался он по жене за годы разлуки, встречи ждал с нетерпением и застыл, как истукан. Всё понял сразу. Что они могли друг другу сказать, когда всё и без слов ясно. Он не вернулся с войны, ни одной весточки о себе не подал, и она его схоронила, от пленного немца нажила сына. Она сделала первый шаг, прислонилась к его плечу и горько заплакала. И ему ещё больней стало. Сели они за стол, оба всплакнули, и он сказал: «Я тебя ни в чём не виню, но выбирай — я, или он» — и глазами показал на немецкого мальчика. — «Ты», — выдавила она из себя. — «Сделай так, чтобы я никогда больше его не видел». — «Хорошо», — сказала она. Никогда больше он не видел этого мальчика. Они дружно и счастливо, не вспоминали шесть лет разлуки, табу наложили на разговоры, и она родила ему ещё двоих сыновей. Но той же ночью она отвела сына к родному брату, бездетному, жившему в рабочем посёлке, и сказала: «Спасай». — Через много лет выяснилось, что её сыновья втайне от отца дружили со своим братом, и жена втайне от мужа, виделась с ним постоянно. Возможно, муж это замечал, не мог не замечать рыжего мальчика, тихо забившегося в угол на семейных застольях, но перетерпел боль, делал вид, что не замечает этого. Сам же военнопленным был, и многое повидал на своём веку [21].