Журнал Русская жизнь - Смерть (июнь 2009)
- Когда вы все это успели? - вскрикиваю я.
- Восемь лет, паря! Восемь лет изо дня в день, каждый вечер в клубе.
И я снова пишу. Они обступили меня со всех сторон. Они тычут мозолистыми крестьянскими пальцами в мою тетрадь, они диктуют, а я, «московский писарь», со всеми моими гимназиями и университетами, чувствую себя в этой нахлынувшей волне щепкой…
- Мольер, Ибсен, Гюго, Гейне, Гауптман, Мопассан, Метерлинк…
- Пиши, пиши еще!
Белинские в лаптях!
Невероятно, но факт. В сибирской глуши есть хуторок, жители которого прочли огромную часть иностранной и русской классической и новейшей литературы. Не только прочли, а имеют о каждой книге суждение, разбираются в литературных направлениях, зло ругают одних авторов, одни книги, отметая их, как ненужный, вредный сор, и горячо хвалят и превозносят других авторов. Мне рассказывали любопытный случай, характеризующий самостоятельность этих суждений и литературных вкусов. Не понравился как-то коммуне писатель М. Пришвин; ему вынесли суровый приговор. Когда крестьянам указали, что сам Горький хвалит Пришвина, они ответили:
- Ну, пущай ему Пришвин нравится. А вот нам сам Горький нравится, а Пришвин - нет…
Истинно талантливые произведения крестьяне слушают долго, до полной устали чтеца. Людям неохота бывает уходить из читальни. Сидят и смакуют прочитанное.
- И сами-то они баски, да и на другие книги затягают тебя.
- Бурует под сердцем от этих книг.
- Думка бродит в голове.
Небрежные работы писателей, работы наспех, из-за хлеба насущного или из-за гонорара - постоянно отмечались моей аудиторией. Тонко слышат крестьяне, когда художник пишет от души и когда - ради рубля. В разряд вещей, написанных спешно, коммунары определили: «Над кем смеетесь» Зощенко, «Воронье» Караваевой, «Материалы к роману» Пильняка, «Плодородие» Иванова, почти все прочитанные у нас фельетоны и рассказы из журналов «Крокодил» и «Лапоть», «Рысь» Сельвинского, «Спекторский» Пастернака и т. п.
Писатель, угодивший крестьянам одним своим произведением, не может рассчитывать на их снисходительность, если потом напишет скверную вещь.
Критикуя родную, революционную литературу, крестьяне болеют за ее изъяны и боятся, как бы они не уронили престижа советского писателя в глазах своего и враждебного классов. Произведения таких апостолов новых литературных форм, как Хлебников, Сельвинский, Пастернак, Андрей Белый, а также и произведения их многочисленных безликих подголосков внушают крестьянам тревожные вопросы:
- А не скажут ли заграницей, что в Советской России все сумасшедшие пишут и печатают?
- Неужели новейшие авторы так оторвались от масс, что разучились говорить с ними по-людски?
- Али уж теперь свыше просят от писателей непонятное? Вкус, чо ли, такой пошел?
На разборах заумных сочинений крестьяне, возмущаясь, доходят до белого каления и ревут мне:
- Пиши советскому правительству от нашего лица: замулевать эти сочинения к чертовой матери, чтоб они не гадили нашу литературу, чтобы из-за них не падало пятно на всю Советскую Россию!
- Скажи, что пакостные книги нельзя пускать за границу. А то из-за каких-то недоумков, никудышных писателишек там подумают, что мы все здесь оболтусы. Дескать, дурное читаем и не можем выбросить вон!
Вещь занимательную, хотя и неглубокую по мысли, крестьяне будут слушать с удовольствием. Книгу же умную, но незанимательную, малоподвижную, тягуче написанную - не слушают. Нервируют крестьян безмерно запутанные сюжеты: «Большие пожары» - роман двадцати пяти писателей, «Вор» Леонова. Про эти литературные клубки крестьяне злобно судачили:
- Сидишь, слушаешь и все корежишь мозгб свои, чтобы петли распутлять и понять, чо к чему.
В частности о «Больших пожарах» крестьяне толковали еще и так:
- Зря они голову людям натружают.
- А сласти тебе никакой от чтения.
- Редко который писатель на ясну поляну выведет, а то все больше по пням да корявым кустам да по ярам за нос нас водят.
- А мы, ровно дураки, за ними тянемся.
- Из всего коллективного романа крестьянам понравились главы, написанные Новиковым-Прибоем, Лидиным, Березовским, Никулиным, Аросевым, Зозулей, Яковлевым, Лавреневым и Кольцовым. Резкий след в памяти моих слушателей оставил Новиков-Прибой. Худшая глава, по мнению крестьян, принадлежит Федину.
Книги, переполненные научной терминологией, как «Гиперболоид» А. Толстого, «Открытие Риэля» Итина, «Пуш-торг» Сельвинского, крестьяне слушают с большим трудом, и почти не усваивают их содержание, а запоминают из них только отдельные, яркие образы, сцены и жуткие положения героев. От таких книг крестьяне охотно отказываются:
- Шибко они ученые… для интеллигенции.
И вслед за этим прибавляют:
- Давай-ка котору попроще, да получше.
Совершенно ошибочно утверждение, что крестьяне любят и понимают больше те художественные произведения, содержание которых взято из деревенской жизни. Они любят все, что талантливо, действенно, поучительно, прекрасно и просто по оформлению. Им одинаково милы: «Орлеанская дева» Шиллера, «Воскресение» Толстого, «Привидения» Ибсена, «Ипохондрик» Писемского, «Жорж Данден» Мольера, «Потонувший колокол» Гауптмана, «Вешние воды» Тургенева, «Из деревенского дневника» Успенского, «Голод» Гамсуна, «Соборяне» Лескова, «Дым» Тургенева, «Жизнь Василия Фивейского» Леонида Андреева, «Мужики» Чехова, «Гранатовый браслет» Куприна, «Фауст» Гете, «На пороге к делу» Островского, «Очерки бурсы» Помяловского, «Не стало Ленина» Безыменского, «Лукреция Борджиа» Гюго, «Очерки о Русско-японской войне» Вересаева и т. п.
В крайнее раздражение приводит моих слушателей непоследовательное и недостаточное развертывание сюжета: «Алые сугробы» Шишкова, «Уважаемые граждане» Зощенко (во многих рассказах), «Пугачев» и «Анна Снегина» Есенина, «Живодер» Ив. Никитина. Даже сам Ибсен не удовлетворил коммунаров концом «Кукольного дома».
Безгранично восхищение крестьян теми произведениями, в коих слиты революционная тенденция и блестящая художественная форма: «Сон Макара» Короленко, «Побеждает? - Победит!» Молчанова, «Буревестник» Горького, «Британии» Ерошина, «На баррикаде, кровью залитой» Гюго, «Ткачи» Гауптмана, «Песня о рубашке» Гуда, «Дубровский» Пушкина, «Молодой король» Уайльда.
Может быть, кому-нибудь покажется смешным включение «Молодого короля» в группу сочинений с революционной идеологией, а между тем это произведение имело на коммунаров огромное революционизирующее действие, о котором слесарь Е. С. Блинов сказал:
- Во время революционного переворота я в городах и на фронтах слышал всяких первоклассных ораторов, но никто из них не ударил по моей голове революционными мыслями так больно, как сказка «Молодой король» Уайльда.
Трудно провести крестьян и реакционной идеологией художественных произведений. Они ее заметят немедленно, под каким бы соусом она им ни преподносилась: «Орленок» Ростана, «От нее все качества» Толстого, «Ганнеле» Гауптмана, «Живые мощи» Тургенева, «Жидовская кувырколлегия» Лескова.
Художественных красот этих произведений оспаривать никто не будет. Но крестьяне с сожалением характеризовали их следующими словами:
- Хороши они, но не наши, чужие.
- Не советские, вредные.
- «Орленок» за монархию стоит. В советской деревне он не нужен.
- «Живые мощи» и «Ганнеле» - больно исусистые.
- «От нее все качества» - тоже «святый боже».
- В «Жидовской кувырколлегии» автор, может быть, и жалел евреев, а вышло так, что он над ними насмехается. А смеяться над нациями у нас теперь не положено.
- Политика нацмена иная стала…
Плевками и руганью мои слушатели сопровождают читки книг, набитых словесной мякиной. Классическим представителем книг этого сорта крестьяне считают прославленные ныне «Бруски» Панферова, которые я прочитал в «Майском утре» по настоятельной просьбе редакции журнала «Настоящее». Гомерический хохот сотрясает нашу аудиторию, когда читки пересыпаются выкрутасными выражениями, наподобие таких: «Я рад зауздать землю» (Есенин). «Яростного цвета борода его была расчесана надвое…» «Настроение было толстое…». «Не сон, а какая-то сплошная пряничная непонятность» (Леонов). «Если время стоит, - и нельзя разобраться - выход смерти иль туфли слуги» (Антокольский). «Рыжая тоска» (Ланферов). «Старуха собирала хворост, ее спина трещала, ее дыханье раскололось на длинное и малое» (Тихонов). «И поутру, бренча гнедую опаль, Огромный мир его глазами хлопал…», «Кружился бор. В обвой бодали ели…» (Сельвинский). «Узлом веселым кутерьма» (Обрадович). «Их возгласы увозят на возах, их обступают с гулом колокольни, завязывают заревом глаза и оставляют корчиться на кольях» (Пастернак).
- Надо сначала как-то переворотить человеческие мозги, чтобы этакие фигуры понять, - отзываются крестьяне о приведенных и родственных им словесных коленцах. Не по нутру моим слушателям те вещи, где бурлящий пафос, космические образы и громоподобное рулады завитушной речи загораживают собою смысл. Такова «Девятая симфония» Филиппченко. Я читал ее публике под популярным заголовком: «Девятая годовщина Октября». Думаю, что этим я не уменьшил ее успеха у крестьян.
