Газета День Литературы - Газета День Литературы # 175 (2011 3)
33. Вадим Валерианович Кожинов (5.07.1930, Москва – 25.01.2001, Москва, Введенское кладбище).
"Я, Кожинов Вадим Валерианович, родился в Москве 5 июля 1930 года в семье служащего. Отец – Кожинов Валериан Фёдорович, мать – Кожинова Ольга Васильевна, домохозяйка. В 1948 году окончил среднюю школу и поступил в Московский университет на филологический факультет. После окончания университета учился в аспирантуре Института мировой литературы. С 1957 года работаю сотрудником отдела теории литературы в этом институте. В 1958 году защитил кандидатскую диссертацию", – писал он в своей автобиографии.
Вадим Кожинов написал более 30 книг, основные работы посвящены вопросам теории литературы, русской литературе XIX века, современному литературному процессу (в первую очередь поэзии), истории России. Ведущий русский национальный критик и русский идеолог конца ХХ века. Ему многие завидовали и завидуют до сих пор. Молодой прозаик Лидия Сычёва повторив мнение своих старших коллег, назвала его еврейским критиком. В свою очередь, еврейские либералы на дух не переносят имени Кожинова. Можно сказать, он царил в русской критике. Что ещё надо?
Был я как-то у него дома... Вадим и говорит: "Володя, бросаю критику, обращаюсь к истории России. Это сейчас важнее". И оказался прав. Сегодня мало кто читает критические книги Кожинова, его историческую национальную публицистику читают все. В статьях и книгах В.В. Кожинова сочетались патриотизм и "незашоренность" мышления таким образом, что его авторитет признавался даже идейными противниками. Удивительно, но его никогда не брала в свой плен старость. Немало крупнейших талантов по причине возраста начинают где-то во второй половине жизни постепенно затухать. А Вадим Валерианович был всегда для всех – живым талантом, живым творцом, живым мыслителем. Какая-то тайная энергия всегда подпитывала его совсем не богатырское тело. Эта энергия – его неустанный поиск. Если бы не Вадим Кожинов, русская литература не досчиталась бы множества талантов. Может быть, мир до сих пор мало что знал о Михаиле Бахтине. Может, не сложилось бы ярчайшее поэтическое явление ХХ века – "тихая лирика", и не приобрели бы всенародную известность стихи Николая Рубцова, Анатолия Передреева, Владимира Соколова, Станислава Куняева? Я не знаю более чуткого к поэтическому слову литературного критика, чем Вадим Кожинов. Он – один из тех, кто уже в течение десятилетий определял истинную иерархию литературных ценностей нашего века. Часто его не столько беспокоили собственные труды, сколько тревожили задержки с публикациями молодых талантливых русских поэтов, "птенцов кожиновского гнезда". Попасть в кожиновскую орбиту – означало попасть в русскую литературу. Только таланта художнику на Руси часто бывает мало – одному нужна поддержка, другому – чей-то мудрый опыт, многим – добрая память. Вот Кожинов и собирал воедино, охранял, очищал от забвения творцов русской культуры. Он дал новое дыхание многим полузабытым строкам из Золотого века русской литературы. Баратынский и Тютчев совсем по-иному стали звучать для сотен тысяч читателей после блестящих исследований Кожинова. Думается, останутся надолго в нашей литературе собранные им поэтические антологии. Может быть, эта сверхчувствительность к слову, к истории и дала ему раньше многих из нас ощущение нарастающей в обществе катастрофы? Ещё задолго до "перестройки" он, признанный литературовед и критик, вдруг с головой ушёл в изучение русской истории. Ему надо было понять прошлое, чтобы познать будущее. Вадим Валерианович как-то мистически предвидел уже всю законченность и исчерпанность века революций и войн и задался целью показать будущим читателям третьего тысячелетия истинную картину ХХ века, всех его загадочных и трагических страниц. И он успел написать свой двухтомник "Россия. ХХ век". Он успел стать гражданином третьего тысячелетия и передать согражданам свои сокровенные знания о минувшем.
Вадим Валерианович был лёгкий в общении, душевный и весёлый человек. Мы помним его гитару, его русские романсы. При этом, безусловно, он был человеком мужественным. Ему бы – быть академиком, а он долгие годы никак не мог довести до защиты свою докторскую, мешали явные и тайные недоброжелатели, мешало звание русского патриота, от которого Вадим Валерианович никогда не отрекался. В конце концов, он победил. Победил и в жизни, и в науке, и в литературе. Никто не назовёт его неудачником. Вадим Кожинов оставил все свои знания, свои книги, своих талантливых питомцев – России и русской культуре.
(продолжение в следующем номере)
Александр ЛИСИН БУЛГАКОВСКАЯ ДЬЯВОЛИАДА
Роман "Мастер и Маргарита" был впервые опубликован в журнале "Москва", в середине шестидесятых. И тогда же к нему накрепко приклеились эпитеты "неоконченный", "недописанный".
Я – обязательно и ещё до прочтения – эти эпитеты слышал и воспринимал их в прямом смысле и конкретном значении. Каково же было моё удивление, когда концовка оказалась на месте, а последняя фраза прозвучала заключительным грандиозным аккордом и увенчалась не каким-либо многозначительным многоточием, но однозначной точкой.
На написание главного своего романа Булгаков потратил немало лет. Первый (пробный) его вариант под названием "Великий канцлер" был издан у нас в перестройку и с тех пор общедоступен. Любой желающий может легко убедиться воочию, что роман уже на этом этапе был написан полностью и доведён до конца.
Автор в дальнейшем переосмыслит весь замысел, текст перепишет неоднократно (а всякий раз вместе с текстом переписывалась, конечно, концовка), однако роман, вопреки всякой логике и всем общепринятым понятиям, так и останется навсегда недописанным и неоконченным.
Почему? Кто и когда так решил?
Обратимся теперь к началу.
Уверен, что первым представился Булгакову именно Воланд. (Отсюда, кстати, и первое название романа – "Великий канцлер").
Он представился Булгакову внезапно. Он словно бы материализовался из сгустка воздуха, как в первой главе материализуются и он сам, и вся его свита. И тогда же – и в том я полностью уверен – Булгакову пришло осознание, что истинный сатана – обязательно богобоязнен, поскольку является промыслом Божиим (как, впрочем, промыслом Божиим является всё вокруг, включая все тёмные силы), и что сатана не есть "антипод" Господа, а противоборство между Господом и сатаной никогда невозможно. Допустив здесь непредсказуемость победы, мы тем самым усомнимся во всесильности Божией, а отдав победу Господу загодя – обратим поединок в избиение, то есть усомнимся во всемилостивости Господней.
Вот что должно было представиться Михаилу Афанасьевичу Булгакову, когда однажды в глубине аллеи на Патриарших пред мысленным взором его материализовался – Воланд.
А теперь зададимся совершенно простым вопросом: о чём, собственно, идёт речь в первой главе?
И сразу (что вполне естественно, т.к. нет в той главе никаких скрытостей и завуалированностей) получим однозначный и совершенно простой ответ: речь в ней идёт о вере и о неверии.
Во всех прочих московских главах повествование развивается с головокружительной стремительностью, события с обескураживающей скоростью громоздятся друг на друга. В первой же главе (в явный диссонанс ко всем прочим московским главам) – ритм авторской речи сознательно, выпяченно замедлен, завязка (несмотря на отнюдь не малый объём первой главы) чересчур невнятна, бесформенна (её почти-что нет), а любые описания – чересчур подробны и даже затянуты.
Булгаков здесь старательно разжёвывает читателю собственные свои представления о вере (правильней сказать – свои постулаты), определяет, очерчивает собственную свою авторскую позицию и закладывает в фундамент романа собственные свои умозаключения на всяческие богоискательские темы. Булгаков здесь как бы расчищает читательское сознание от чертополоха лукавых суеверий и прочих сорняков из разряда человечьих заблуждений.
На авансцену, во-первых, выводятся два атеиста – Берлиоз и Бездомный, т.е. научный атеист и вульгарный атеист. Причём оба литератора выписаны с подробной издёвкой (даже икота у них подробна до изумления) и именно в этой издёвке находится, именно в ней заключён, собственно, ключ (извиняюсь за каламбур) к пониманию, осознанию булгаковского отношения к атеизму. Причём к атеизму не понаслышке, не к абстрактному и вообще, но опробированному на собственном жизненном опыте.
