Газета Завтра Газета - Газета Завтра 306 (41 1999)
— Реально рассуждать, — вернул его на землю Гата, — тебе сразу надо пузо резать. Хочешь так, да?
Шахи заливисто заржал, как молодой конек на лугу. Он знаменитого московского родича и раньше уважал, а теперь, видя, с какой легкостью тот кует казну, испытывал благоговение. Он был счастлив, что этот герой, непобедимый воин не гнушается учить его уму-разуму. Молодому человеку казалось, что он очутился в раю.
— За что убивать? — Подгурский никак не мог справиться с ручьями слез. — Подонки, дикари! Надо же так вляпаться. — Я всегда боролся за независимость Ичкерии. У меня есть доказательства. Квитанции.
— Говно ты жрал, а не боролся, — Гату перекосило от отвращения. — Уведи его, Шахи, от него воняет.
Молодой человек с хохотом, пинками погнал фирмача в подсобку.
На другой день утром, когда Гата позвонил на квартиру Подгурского, чтобы окончательно договориться о передаче первого взноса, женщина, узнав его, каким-то отрешенным голосом пропела:
— Минутку, сейчас с вами поговорят. — И тут же, не успел Гата психануть, в трубке возник солидный мужской баритон:
— Господин Агабеков, если не ошибаюсь?
Гата насторожился, почуяв опасность. Он нигде не наследил, откуда неизвестный узнал его фамилию. На такое способна только одна организация в вонючей Москве, и если сучка посмела обратиться туда за помощью, он сейчас собственноручно приколет ее борова. Гата не боялся этой организации, прошли те времена, когда ее боялись, там, как и везде, половина ссученных, но он не терпел, когда клиенты наглели. Все можно простить, но не наглость. Если простишь русской собаке наглость, она обязательно укусит. Ее надо сразу мочить, как только ощерит пасть.
Он ответил вопросом на вопрос:
— Агабеков или нет — ты сам кто такой?
— Господин Агабеков, — незнакомец говорил уважительно, но с легкой смешинкой, чего Гата тоже не терпел. Все можно простить, кроме смеха. Кто смеется, тот страх потерял. Гнев разбух в нем мгновенно и распирал ребра.
— Вам нечего опасаться, я друг, а не враг.
— Какой ты мне друг, откуда взялся, сволочь?
— Не нервничайте, я все объясню.
— Объясняй, — разрешил Гата. — Потом я объясню.
— Я хочу предложить вам выгодную сделку. Но это не телефонный разговор. Не беспокойтесь, многоуважаемый Арсан в курсе дела. Он дал добро. Можете ему позвонить.
— Ты знаешь Арсана? — опешил Гата.
— Естественно, — в голосе незнакомца прозвучала снисходительная нотка, этого Гата тоже не выносил.
— Естественно, дорогой Гата. Иначе откуда бы я с узнал про ваши маленькие шалости.
— Какие шалости, говори да думай, — проворчал Гата, но гнев утих. Если мужик не врет, все оборачивалось по-другому. А он, скорее всего, не врет, как такое соврешь. Гата действительно похвалился накануне Арсану, что заловил мелкого беса из гнезда "Чубчика" и хочет спихнуть его за лимон. Арсану с этого лимона полагалась четверть, но он выразил сомнение в том ключе, что "Чубчик", как известно по газетам, очутился в немилости у Кремлевского пахана, и у него теперь каждая копейка на счету, лимонами швыряться не станет; но с другой стороны, бек высоко оценил моральный аспект похищения. Посоветовал Гате, если удастся получить выкуп, все равно прикончить гаденыша. Живой он никому не нужен, а дохлый послужит святому делу. Кривой Арсан умел заглядывать в будущее, чем выгодно отличался от большинства горцев, которые были наивны, как дети. Гата признавал его умственное превосходство.
— Деньги вы получите, не сомневайтесь, — благодушно гудел в трубку незнакомец. — Но мое предложение вас непременно заинтересует. Давайте условимся о встрече.
— Давай условимся, — ответил Гата, тщательно все взвесив. — Только один приходи, без ментов.
— Какие менты, милейшие, — засмеялся невидимый собеседник. — Нам менты ни к чему. Без них обойдемся. Устроит вас через два часа на Тверской. Бар "Саломея"?
— Пусть "Саломея". Деньги с собой возьми. Первый взнос. Двести тысяч.
— Обязательно, — чересчур быстро согласился абонент.
— Дай Свету, — попросил Гата, — Ей два слова скажу.
Женщине сделал строгое внушение:
— Предупреждал тебя, Света, помнишь, да? Не послушалась. Совсем мужа не жалеешь, да?
Она что-то залепетала в свое оправдание, Гата повесил трубку. Ему было о чем подумать, вдобавок его беспокоило поведение юного Шахи. Мальчишка не просыхал сутки и как будто немного спятил. В принципе Гата его понимал. Он сам, когда попал в Москву, первое время так куролесил, земли под ногами не чувствовал, но всему есть предел. Вчера послал Шахи за сигаретами и пивом, а тот вернулся через час с двумя белыми обкуренными шлюхами, по виду еще школьницами. Шлюхи были хорошие, Гата спустил их с лестницы, а мальчишку попытался по-доброму приструнить:
— Хоть немного соображаешь, Шахи-джан? У нас в подсобке миллион сидит, а ты тащить в дом кого попало. Так же нельзя, это очень плохо.
Мальчишка хохотал, сверкая белоснежными зубами, ничуть не смутился.
— Привязались, бек, как отвяжешься. Прилипли в магазине, я не звал.
— У тебя голова на плечах или бурдюк с вином?
Шахи сказал, что голова, но трудно было в это поверить. Он и сейчас с утра шатался по квартире, врубил музыку на полную мощность, пил водку и даже попытался дозвониться в родной аул, где телефона отродясь не было. Проходя мимо подсобки, где сидел пленник, обязательно стукал в дверь кулаком или ногой, в ответ доносился жалобный вой, озорник смеялся до слез. Такое легкомыслие было не по душе мудрому Гате, время для забав Шахи выбрал крайне неудачно.
— Пойми, сынок, — стыдил гостя, — серьезные дела не терпят лишнего шума. Надо делать тихо. И животное зря не дразни, зачем дразнить. Плохо это.
Шахи успокаивался, потом хлопал очередной стакан и все начинал с начала. Среди ночи, когда Гата уснул, выволок фирмача на кухню, угостил водкой, а после так отволтузил, что того прихватил небывалый понос, теперь в квартире воняло, как в общественном сортире. Гата наконец пригрозил шутнику:
— Не угомонишься, парень, отвезу на самолет и отправляю домой. Понял, да?
Мальчишка опомнился, принес почтительные извинения и вскоре сладко уснул в обнимку с пузырьком. Гата с грустью думал, как низко упали нравы на их благословенной родине, как глубоко проникла в чистую кровь горцев западная отрава. У молодого поколения не осталось почтения к старшим, они думают только о собственных удовольствиях. И самое ужасное, незаметно для себя молодежь начинает во многом подражать грязным русским собакам: курит, пьет вино, смеется над стариками, обижает женщин своего рода, будто это какие-нибудь белые подстилки, и все это, конечно, не приведет к добру.
Гата докурил сигарету и, все еще укоризненно качая головой, связался по мобильному телефону с Кривым Арсеном. Он предпочел бы разговаривать по обычному аппарату, слышимость лучше, но это значило проявить маленькое неуважение к Арсену, который признавал только вот эти новомодные штуки с откидывающимися крышками. Простительная слабость большого человека. Кривой Арсен старался во всех мелочах соответствовать техническому прогрессу, готовясь к неизбежному броску на Запад.
Гата доложил о странном телефонном звонке, и Арсен подтвердил, что он в курсе событий.
— Люди "Косаря" на тебя вышли... Знаешь, фирма "Аэлита"? Глеб Егоров.
— Не знаю... Зачем они нам, брат? Может быть, они лезут не в свое дело?
— Может, и так, — раздумчиво ответил главарь. — У "Косаря" телевидение, газеты. Он поставил двух губернаторов. Он просит услугу, помоги ему, Гата. Он нам потом пригодится, когда будет на крючке.
ГАТЕ НЕ ТРЕБОВАЛОСЬ много слов, чтобы ухватить суть проблемы, но он почувствовал, что Кривой чего-то не договаривает, мягко спросил:
— Тебя что-то беспокоит, брат?
Арсен нехотя поделился опасениями насчет никому неизвестной группировки, которая появилась в Москве недавно, но пакостила изрядно: лезла на чужие территории, устраивала бессмысленные налеты, но главное — не удавалось отловить чужаков, чтобы узнать поточнее, кто такие. Банды в Москве, как сообщающиеся сосуды, все находятся между собой в относительном равновесии вражды-сотрудничества, внезапное появление дерзкого новяка всех одинаково насторожило.
— Что-нибудь случилось еще плохое?
— Потери, — меланхолично отозвался Арсен. — Ненужные потери. Ночью кокнули Гмырю и Рику Газиева. Ты же их знаешь, боевые парни, сами половину Москвы перекокали. А тут не убереглись. Сели в тачку, а она взорвалась. Гмыря и Рика теперь не небесах.
