Фаттей Шипунов - Великая замятня
Женщины и подростки, могутные старики и старухи впряглись в работу, не разгибая спины с раннего утра и до позднего вечера. Не раздеваясь, так и валились они в постель, чтобы утром снова бежать на работу. Падали лошади — сами впрягались в гужи! Первые возвратившиеся с фронта в начале 1942 года увидели в селе жестокую картину неимоверного женского и детского труда. Все, что нарабатывалось изо дня в день, сдавалось для снабжения армии. По зимнику хлеб увозился на едва живых лошадях. Питались с огородов овощами да картофелем, семенами конопли, мякиной и лебедой, лепешками из лука-слизуна да рыбой из речек и ключей.
Но ничто не менялось в установившемся государственном порядке по отношению к крестьянскому миру. Там, на фронтах, гибли мужья, женихи и сыновья, здесь медленно истощались последние силы жен, невест и сестер. Внешний и внутренний фронты как бы сливались воедино! Там гибла мужская, здесь женская половина крестьянских душ. Становой хребет государства — его крестьянство — крошился, дробился, рассыпался и исчезал из Отечества.
Как и десять лет тому назад, порядок распределения продуктов в колхозе сохранялся все тот же: вначале сдай в неделимый фонд и государству, а затем получи на трудодни. Но для выдачи на последнее ничего не оставалось. И чем дальше шла война, тем больше забиралось для нее, тем голоднее становилось. Ослабевших и упавших от голода и непосильного труда поднимали в полях, на огородах, гумнах, улицах, откармливали и отпаивали кто чем мог, сообща, и они снова шли на работу!
С трудом вспаханные и засеянные поля давали по 5—6 центнеров с гектара зерновьк. Коровы от хронической бескормицы давали 700— 800 литров молока Личные хозяйства без коров составляли более 50%, без овец — более 60%. Часто не успевали присматривать за стельными коровами, и рожденные телята вмораживались в лед навозной жижи. Зимой 1943/44 годов более одной трети лошадей, крупного рогатого скота и овец пало. В районе голод косил людей, особенно детей и стариков.
Трое первых фронтовиков, вернувшихся израненными, начали поднимать кустарные промыслы, и появились денежные выдачи. Но увеличились военные займы, которые отнимали большую часть заработка. Напряжение селян в поддержании войны возрастало. Колхозы не справлялись с обеспечением продуктами армии и городов, несмотря на то, что все наработанное ими увозилось. Потому увеличивались обязательные поставки продуктов, мяса, птицы, живого скота и денежные налоги с единоличных хозяйств. Массовый характер принимает растаскивание скудных запасов продуктов в колхозах и личных хозяйствах. Возросший районный аппарат за низкие цены или бесплатно брал скот, зерно, муку, корм, мясо, молоко, овощи, мед. Не было ни одной недели, чтобы под видом инспекционных проверок не являлись представители из района, все также на откормленных лошадях, за таким промыслом. Бригады сотрудников МВД и МГБ являлись в село, вооруженные автоматами и карабинами, заставляли подростков по глубокому снегу гнать на них, засевших в засаде, диких косуль, и они расстреливали их десятками и набивали свои кошевки убитыми животными. Разбазаренные продукты списывали подложными актами на порчу или находили «козлов отпущения». Так был посажен на 3 года лагерей кладовщик — восемнадцатилетний Ефрем Максимов за недостачу продукции, выданной им районному начальству по записке директора совхоза. Из лагерей он не вернулся. Но вместо того чтобы наказать этих грабителей и разогнать их гнезда, выезжали районно-краевые комиссии по «борьбе с нарушением устава сельхозартели» и отбирали «излишки» земли у колхозников на приусадебных участках, которые снова шли в заброс.
В 1946 году в надежде поправить финансовые дела да иметь заработок силами промартели построили лесопилку, которая должна была приводиться в действие турбиной. Для, этой цели соорудили на речке Щебете глухую плотину. Она перегородила эту речку, и все основное стадо хариуса не прошло на нерест, а та его часть, что была местной,— уничтожена взрывчаткой, которой пользовались вербованные из геолого-разведочной партии. Рыба была сгублена навсегда! Так случилась . экологическая катастрофа на одной из малых речек в горном Алтае. Но такие катастрофы затем станут системой, они захватят с годами, как раковая опухоль, и малые, и великие реки.
Наступил долгожданный мир на фронтах, но в селах и деревнях его не было. Положение в сельском мире становилось все хуже. Колхозы района не поднимались на ноги, хотя промартель XX лет Октября как-то перебивалась кустарным промыслом. В 50-е годы обязательные поставки и контрактация продуктов с личных хозяйств, мясопоставки и птицепоставки, сдача по той же контрактации скота возросли до небывалых размеров. Эти продукты и скот просто забирались за бесценок. Это был государственный оброк! Доходы семей от него составляли единицы процентов, так как закупочные цены были в 100, раз ниже, чем рыночные. А тут еще давил подоходный налог. Скажем, личное хозяйство, имевшее корову, свинью, мелкую птицу, 0,4 гектара земли, в том числе 0,15 картофеля, 0,10 зерновых, 0,10 сада и 0,05 гектара овощей, каждый год должно было отдать 1500 рублей. Но большая часть продуктов сдавалась с участков по обязательным поставкам за бесценок (а до рынков — за сотни километров! — не доберешься), и потому на уплату налога ничего не оставалось. Агентов по налогу и госпоставкам развелось столько, что они буквально как мухи облепляли несчастных домохозяев — в основном инвалидов войны, вдов погибших на фронтах, стариков и старух. Только уходил агент по мясу, как являлся агент по скоту, а за ним шел налоговый агент! И так изо дня в день! Не сдал продукты, не заплатил деньги — отдавай личное имущество: самовар, посуду, зеркало, гармонь, балалайку, шкаф, стулья, диван, платье обувь. Большая часть этого отобранного имущества оседала в домах агентов-грабителей! Каждый год село из 80 дворов должно было сдать 30—35 голов скота, то есть 25—30% всего поголовья! Пчелиный налог подкосил под корень все домашние насеки. Личное хозяйство на земле стало повсеместно разоряться. Из села уезжали все кто мог, бросали дома, имущество, участки и обжитые места. Все опостылело им на этой земле, валилось из рук всякое «дело, шло не в радость, а в горе! А как тому было не быть, если продолжали свирепствовать, да подчас так, как до войны и в войну не бывало, сельские «начальники», которых назначали в районе. В 1949 году один из председателей-пьяниц в селе Елиново отбирал лошадей у стариков и лесников, сгонял с личных дворов дойных коров в гурт, отрезал приусадебные участки, не давал покосов. В селе Коргон соседнего района председатель колхоза спустил на веревках вниз головой в колодец двух женщин за то, что они в урочное время ходили за кедровыми орехами и спрятали их в тот колодец. Погибли бы мученицы-колхозницы, но нашлись добрые люди, подняли их из него опухшими и еле живыми.
Плохо помогали шедшие сверху директивы 1953—1955 годов. В колхозах вводилось ежемесячное авансирование, поднимались заготовительные цены на скот, птицу, молоко, овощи, мясо, уменьшались ставки на кредиты и снимались долги по обязательным поставкам МТС и натуроплате, снижались ставки сельхозналога и делались независимыми от суммы дохода с приусадебных участков. Выжившие старики говорили: «Да где же вы, благодетели крестьянства, ранее-то были, разве не видели, что делалось-то с ним? Поди верни теперь крестьянина! Снявши голову, по волосам не плачут!»
К середине 50-х годов хозяйство артели уже было подрублено — мало пахалось и сеялось, мало водилось скота, а к концу их стал угасать кустарный промысел, трудоспособных людей почти не стало. Богатейшие лиственничные леса по верховьям рек и речек к этому времени были уничтожены и увезены в степные районы навалившимися на них колхозами и совхозами, трестами и всякими «промбытами» со своей армадой тракторов и прицепной техникой. И дошло дело до того, что ни дом поставить, ни сарай срубить, ни домовину смастерить! Так погиб хранитель чистоты и изобилия водных источников — алтайский лес!
Остатки промартели в 1957 году были переданы в райпромбыткомбинат, который через пять лет довел ее до полного разорения. Сменявшиеся председатели — пьяницы, забулдыги, придурки, грабители — растаскивали, уничтожали, прожигали последние ее «рожки да ножики». Потребовалось всего 44 года, чтобы великий крестьянский мир на маленьком уголке Земли пошел прахом! Нет теперь здесь ни села, ни крестьянина и его семьи, ни кустаря, ни хозяйства с его дворами, полями, лугами, лесами, пасеками, реками, ни лошадей, ни скота, ни мельниц, ни плотины, ни мастерских! Все сгинуло в «райских кущах» — коммуне «Гигант», колхозе им. Громова, промартели XX лет Октября, промбыткомбинате!
Трудно точно определить, сколько было сгублено крестьянских душ в селе с 20-х по 50-е годы, то есть за 30 лет лихолетья. Но неумолимые факты показывают, что в нем, не считая детей и стариков, умерших от голодовок и болезней, было физически уничтожено не менее 120 человек, или около 25% его населения. В 1917—1920 и в 1927—1928 годы погибло 11 человек, в 1929—1931 годы —около 60, в 1933—1937 годы—14 и в 1941—1945 годы — 34 человека. В эти же годы 42 семьи, или более 50%, было подвергнуто репрессиям в отношении целых семей или их членов. Более 40% семей стали фронтовыми, потерявшими своих отцов или сыновей. Другими словами, более 90% семей в селе было втянуто в жестокую распрю, физически уничтожено, морально, психически или нравственно затравлено, разложено и подавлено, то есть насильственно выведено из крестьянского строя. Еще до коллективизации село покинуло 15% семей, после нее также 15%, и затем в войну и после войны — более 50%. Из оставшихся ныне в погибшем селе 17 дворов, то есть 20% от бывшего их числа, большая часть не занимается крестьянством, и в них насчитывается 10 трудоспособных. Так погиб крестьянский род на моей малой родине!
