Джонатан Литтел - Хомские тетради. Записки о сирийской войне
Затем Бассам начинает декламировать стихотворение из арабской классики. Звучит как музыка — прекрасная, ритмичная, чеканная и торжественная, восхитительная для слуха, даже если не понимаешь ни слова. У Райеда был знакомый офицер, который любил читать стихи, они текли из его уст, как ручей бежит с горы. Но его уже нет в живых.
Бассам — красивый парень: тонкие, слегка заостренные черты лица, аккуратно подстриженная бородка, орлиный взор и бандана на голове, уже начавшей лысеть. Типаж — «чеченский боевик» времен большой войны. Он не перебежчик, он — рядовой гражданин, взявшийся за оружие. Тридцать лет, не женат, приехал сюда из сельской местности Алеппо. Видя преступления режима, насилие, убийства и прочее, он месяц назад принял решение окончательно переехать из Алеппо в Баба-Амр и вступить в ряды Свободной армии. У него есть племянник, который учится здесь в университете и был членом координационного комитета в другом городе, это он и привел его в САС. А после все увидели, каков он в бою.
Раньше Бассам был журналистом, ему до сих пор предлагают работу в СМИ.
«Баба-Амр — это, можно сказать, государство в государстве. Самый безопасный городской квартал во всей стране. Люди могут ночью гулять по улицам, снайперов они не боятся. Прежде чем танки Асада приблизятся к ним, им придется пройти по нашим телам».
«Мы сражаемся за нашу религию, за наших женщин, за нашу землю и, наконец, за то, чтобы спасти свою шкуру. А у них всего одна цель: спасти свою шкуру».
Он не согласен с тем, что в основе конфликта лежит религиозный фанатизм: «Мы не убиваем людей за то, что у них другая вера. „Тот, кто губит живую душу, когда его собственной жизни ничего не угрожает, покушается на все человечество“ — так сказано в Коране».
Бассам рассказывает мне о своей организации. Власть в Баба-Амре осуществляет Majlis al-askari, Военный комитет, во главе которого стоит Абдерразак Тласс и еще десяток офицеров. Бассам подчиняется им. Комитет пытается ввести в действие некий кодекс поведения, нечто вроде свода этических правил. Члены комитета — выходцы из регулярной армии, где экстремальное поведение считалось нормой: можно было творить что хочешь, убивать кого вздумается. Поэтому комитет считает необходимым предложить моральные ориентиры. В армии принято третировать мирных жителей, обращаться с ними невежливо и даже грубо. Члены комитета стремятся переломить эту тенденцию, они убеждены, что бойцы Свободной армии должны иметь хорошие отношения с населением. Он приводит мне примеры корректного поведения: когда они арестовывают офицера правительственных войск, они не позволяют себе обращаться с ним неподобающим образом. Они пытаются спорить с людьми из регулярной армии, задавая им в лоб вопрос: «Почему вы нас убиваете?»
Полночь. Райед показывает свою работу: похоже, ее оценили по достоинству. В коридоре бойцы продолжают возиться с оружием: разбирают, чистят, смазывают. Я замечаю еще одного «бельгийца» — калибр 5,56, с ним занимается толстощекий бородач в камуфляже и с белой куфией на шее. Это оружие, привезенное из Ливана, они купили.
Меня учат произносить фразу: «Ash-shaab yurid isqat an-nizam», что в переводе означает: «Народ хочет, чтобы правящий режим пал».
Перед тем как устроить нас на ночь, один из ребят чистит комнату пылесосом. Трогательная забота.
Какое странное ощущение: после стольких лет снова ночевать в «хате», битком набитой молодыми солдатами и оружием!
Пятница 20 января. Баба-Амр
Вижу сон: мне звонит перепуганный насмерть мой друг Е. Его хотят посадить в тюрьму, потому что у него нашли марихуану. Е. боится остаться без дозы. И вот он в камере. В полном отчаянии. У соседа по камере задний проход почему-то расположен на спине, и испражняться он может только лежа рядом с «очком»: «Бедняга. Вот уж кому не повезло». Навестить друга я прихожу с какой-то женщиной из органов соцпомощи. Длинная, бесконечная тирада Е., который жалуется на свои несчастья. Я слушаю вполуха, поскольку что-то читаю. И вдруг слышу, что он отчаянно рыдает. «Все это потому, что я рос без отца, — кричит Е. — Это ужасно для ребенка — расти без отца». Он остервенело топает ногами, лицо его свело судорогой, я наконец поднимаю глаза и вижу перед собой маленького светловолосого мальчика, который весь зашелся от плача и ужаса. Ребенок похож на моего сына Эмира. Я протягиваю к нему руки, он бросается в мои объятия, я прижимаю его к себе, а он все продолжает горько плакать.
Завтракаем: омлет, помидоры, zaatar, labneh, оливки, сыр.
Заходит молодой парень, нас знакомят, и он тут же принимается рассказывать: у него есть друг, который три месяца просидел на нарах за свой сон. Ему снилось, что он едет во главе президентского кортежа; он пересказал сон приятелям, кто-то на него стукнул, и его арестовали.
У каждого здесь есть своя история, и как только они видят нового человека, сразу начинают вываливать.
Незадолго до Аид-аль-Кебира[36], во время нападения правительственных войск, Имад схлопотал пулю в левую щиколотку — рикошетом. Она повредила сустав, и он не смог добраться до госпиталя. Рану лечил аптекарь, но делал это неумело: нога болит до сих пор и Имад прихрамывает.
Великолепный солнечный день. С верхнего этажа здания видны крыши Баба-Амра и множество недостроенных домов, в которых уже живут, как повсюду в Сирии. На северо-востоке, за стадионом Аль-Бассель, торчат высокие дома-башни, одна из них тоже еще строится: там засели армейские снайперы. За башнями простираются фруктовые сады, огромный химкомбинат и невидимое отсюда озеро. Центр Хомса — с другой стороны, он тоже не виден.
10.30. Имад ведет нас по Хакуре. Холодное солнце заливает пустынный квартал, прохожих не видно, улицы как вымерли. Изредка попадаются бойцы Свободной армии, на плече — калаш или гранатомет. Земля усеяна пулями, гильзами, осколками снарядов, прочим мусором. Возле командного пункта САС, где мы были вчера, проходы по близлежащим переулкам перекрыты баррикадами из мешков с песком. Один из знакомых Имада пошел к себе взять какие-то вещи. Четыре месяца назад его семья покинула свое жилище: дети не могли выносить стрельбы.
Окраина квартала сильно разрушена: эту часть бомбили ожесточенно, особенно в ноябре — по земле до сих пор разбросаны обломки минометных снарядов. Дом Хасана разрушен полностью. Я фотографирую его самого на фоне развалин, со спины, с маленьким сыном на плечах. В этой части квартала есть зоны, опасные для прохожих, они расположены на линии снайперского огня: их мы проходим быстро, стараясь держаться поближе к стенам. Чуть дальше заходим в еще один разрушенный дом. Под ногами — обломки реактивных снарядов, хвосты от минометных бомб российского производства, калибр 82 мм. В оконный проем виден армейский пост, до него — метров пятьдесят. Выглядываем осторожно, с той стороны постреливают. Абу Язан, один из бойцов, держит наготове заряженный пистолет. У Хасана по-прежнему на руках ребенок.
Еще один дом. Дыры в стенах, развороченные лестницы. Через окно прекрасно виден упомянутый пост, на самом деле это скорее небольшая база. Трехэтажное здание, рядом припаркован разбитый грузовик, на балконах — пробитые пулями мешки с песком. Здесь тоже зевать опасно, взглянул — и назад. Кажется, что на посту никого нет, но Абу Язан нервничает. Стадион и башни — сзади.
Застывшие отпечатки кошачьих лап в бетоне — такое можно видеть повсюду в мире.
В брошенной квартире — поломанная кукла, какие-то подносы, эхография еще в конверте, сделанная наверняка в Ливане.
Еще одна разоренная квартира: здесь был пожар, стены изрыты обломками снарядов. В начисто сгоревшей комнате — оплавившийся телевизор. На кровати — груда разбитых компьютеров, настоящее кладбище. Часовой с «калашом» сидит в рабочем кресле: через пробитую снарядом дыру в стене наблюдает за армейским постом.
Обойдя дома, мы заходим с другого бока и оказываемся прямо перед постом, но в проулке, защищенном стоящим рядом зданием. С этой стороны фасады тоже изуродованы обстрелами из минометов и реактивных пусковых установок. На первом этаже виден заброшенный спортивный зал с розовыми стенами и серым мраморным полом. Тренажеры покрыты слоем обсыпавшейся известки, в глубине зала, на стене — длинное зеркало, во многих местах пробитое взрывными пулями. В углу тихо покачивается подвешенная к потолку боксерская груша.
* * *12.30. Пятничный митинг. Все начинается с квартальной мечети. Мужчины молятся; на улице перед мечетью десятки детей скандируют лозунги. Подходят активисты с флагами и плакатами. Под конец молящиеся выкрикивают takbir и с возгласами «Allahu akbar!» волнами выкатываются наружу. Быстро сформировавшаяся процессия направляется в сторону центральной улицы Баба-Амра. На перекрестках стоят бойцы САС; в глубине проспекта — позиции правительственных сил. Манифестанты поднимаются вверх по проспекту, размахивая флагами, высоко поднимая над головой портреты шахидов и плакаты. Некоторые слоганы — на английском («WE WANT INTERNATIONAL PROTECTION»)[37]. Мужчины, молодые люди, дети и даже младенцы на руках у отцов: женщины смотрят на процессию с балконов и с тротуара. Кортеж беспрепятственно проходит мимо башен со снайперами и приближается к большой мечети, как я понимаю, главной в Баба-Амре. Потом минует школу и, наконец, поворачивает направо. Присутствие бойцов Свободной армии все более заметно: неподалеку военный пост, да и вооруженных людей становится все больше. На широкой улице наша процессия сливается с другими — количество манифестантов впечатляет. Тысячи мужчин распевают лозунги, танцуют, выстраиваясь в цепочку, выкрикивают takbir. Слышны звуки музыки, бьют барабаны, манифестанты выстраиваются в круг и тоже приплясывают; молодежь выкрикивает лозунги и танцует zikr. В центре сборища, в тесном окружении людей, два активиста, взобравшись на лестницу, выкрикивают лозунги в микрофон. Вокруг рокочут барабаны, вперед выступают танцоры, над головами реют плакаты с лозунгами на английском, обращенные к Лиге арабских государств. С краю — огромная толпа женщин, море голов, покрытых белыми, бледно-розовыми и черными платками. У многих на руках дети, другие держат воздушные шары в форме сердца. Они страстно аплодируют, что-то кричат и тоже скандируют лозунги. Мужчины размахивают снятой с ног обувью. Крыши и балконы забиты битком. На одной из крыш расположились активисты с видеокамерой. Всеобщее ликование, атмосфера наэлектризована, люди перевозбуждены. Энергия веселого отчаяния бьет через край — такого я не видел нигде.
