Е Осетров - Патент на благородство
Обзор книги Е Осетров - Патент на благородство
Осетров Е И
Патент на благородство
Е.И.Осетров
Патент на благородство
Европейская культура как целое ярче проявилась на берегах Невы, чем на берегах Сены, Темзы или Шпрее, - утверждал Георгий Федотов, выдающийся религиозный мыслитель, оценивая "императорский период" русской истории, как наиболее творческий и динамичный. Одна из примечательных особенностей этого периода - в усвоении и взаимопроникновении общечеловеческих и национальных начал, появление типа "русского европейца", делателя "петербургской культуры". Ныне, когда произошло возвращение универсальных пластов культуры, связанных с "серебряным веком", - мы видим свое вчера и позавчера совсем в ином свете, чем еще совсем недавно. Едва ли не самый расхожий афоризм сегодня: новое - хорошо забытое старое.
Весенней свежестью зазвучали привычные слова: "Растворил я окно... И с тоскою о родине вспомнил своей, об отчизне я вспомнил далекой". Ожило в памяти обращение поэта-антологиста к Константину Романову - К. Р.: "Эти милые две буквы, что два яркие огня..."
Современность, девяностые годы, - факсимильный период русской литературы. Напомню, что буквальный перевод латинского факсимиле - "делай подобное". Факсимиле может сегодня утолить всеобщую духовную жажду. Сбылось предсказанное еще Гоголем: и стало вдруг видно далеко во все концы света. Когда же (совсем по Гоголю) - зазвучала струна в тумане! - разом вспомнилось: - а где же люди без имен? Поэты, художники, философы, богословы? Куда, наконец, исчезли книги, любимые всеми?
Бросьте в библиотеке или в магазине, книжном развале беглый взгляд на самые свежие новинки: Владимир Соловьев, Андрей Белый, Александр Добролюбов, Дмитрий Мережковский, Федор Сологуб, Сергей Клычков, Максимилиан Волошин, Вячеслав Иванов, Владимир Ходасевич, Зинаида Гиппиус, Николай Клюев, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Михаил Кузмин, Георгий Иванов... Книги издательств - "Альциона", "Орфей", "Мусагет"... Каких только нет названий книг - "Одеяние духовного брака", "Заря в восхождении", "Записки вдовца", "Поцелуи"... Перечень можно расширить, но сказать - сколько их! нельзя. Каждое имя - самостоятельный мир. Даже о звездах третьей - пятой величины можно сказать: мал золотник, да дорог. Как, скажем, забыть об Иване Коневском? Или о возрождении в начале столетия альманаха "Северные цветы"?
* * *
Было бы ошибкой сравнить факсимиле с воскрешением из мертвых, - поэзия живой была снесена на кладбище. Но косной материей она не стала. С наступлением рассвета началось возвращение. Птолемеево недвижимое небо стало расширяющейся поэтической вселенной.
Нечто сходное произошло и в других областях культуры, да и во всем духовном бытии. Сладко ныне повторять имена художников - Врубель, Борисов-Мусатов, Сапунов, Сомов, Судейкин... Иначе и быть не могло. Невский проспект вновь напоминает о странице Гоголя, Летний сад - о строфах "Онегина". Мы вплотную подошли к тому, что долго и прочно олицетворялось понятием - петербургская культура, - "...наш патент на благородство". И даже новым содержанием наполнилось напутствие-завещание Ивана Бунина: "Россия, помни град Петра!"
* * *
"Мир искусства", Валентин Серов и Александр Бенуа, русские сезоны Сергея Дягилева в Париже, Анна Павлова и "звезды" балета, шаляпинский бас, единственные в своем роде поэтические, музыкальные, театральные и живописные имена заставляли все русское рассеяние вспоминать Неву и "оград узор чугунный". Афоризм, который повторялся дома и в зарубежье: "Там некогда гулял и я; но вреден север для меня". Душа Петербурга, покинув родную обитель, все-таки нет, не умирала. И среди руин и травы забвенья вновь раздались животворящие звуки.
* * *
Напомню о полузабытой жизни поэта К. Р.
Константин Романов родился в 1858 году в Стрельне. Его отец Константин, сын Николая I. Мать - Александра (до замужества - принцесса Саксонская). Надуманным выглядит позднее (1931 год) суждение о том, что "его (К. Р.) умственный кругозор сложился в гвардейской казарме". Среди преподавателей юного Константина мы видим таких маститых знатоков русской истории, как С. М Соловьев и К. Н. Бестужев-Рюмин. Теорию музыки вел Г. А. Ларош, автор известных работ, посвященных Глинке и Чайковскому. Семья не чуждалась литературных интересов. Отец, управлявший русским флотом и морским ведомством, содействовал появлению и изданию журнала "Морской сборник" (1848-1917), в котором печатались Гончаров (главы из "Фрегата "Паллада"), Островский, Григорович, Писемский, Потехин, Станюкович...
Знакомству с практическими науками способствовали двух-трехмесячные поездки на фрегате "Громобой" по водам Балтики. Дальние плавания гардемарин совершал на фрегате "Светлана".
Название заставляло вспомнить Василия Андреевича Жуковского, воспитателя Александра II. "Стихов пленительная сладость" Жуковского, Петербург с его аристократической и духовно-элитарной средой, Царское Село, помнившее Пушкина и лицеистов первого выпуска, - начальные впечатления бытия.
* * *
Девятнадцатилетний Константин принял участие в военных действиях на Дунае. Был отмечен "Георгием" 4-й степени.
Перечислю его должности и занятия. Кроме флота, служил в лейб-гвардии Измайловском полку. Был шефом 15-го гренадерского Тифлисского полка, командиром лейб-гвардейского Преображенского полка. Президент с 1889 года Академии наук; снискал сторонников и не менее влиятельных антагонистов в Петербурге и Москве.
* * *
Теперь о делах литературных. К ним царственный отрок был пристрастен с "младых ногтей".
Когда на страницах "Вестника Европы" появилась подпись под стихами - К. Р., едва ли все читатели пребывали в неведении относительно принадлежности криптонима. Не только в столицах, но и в провинции знали, что великий князь Константин Константинович Романов пишет и переводит стихи, состоит в переписке с Чайковским, Фетом, Майковым, увлекается Гете, любит общество музыкантов и художников. Свое призвание видел в служении стране Словом: "...пусть не тем, что знатного я рода, что царская во мне струится кровь, родного православного народа я заслужу доверье и любовь". Каким же образом? "Пускай прольются звуки моих стихов в сердца толпы людской, пусть скорбного они врачуют муки и радуют счастливого душой". Наивно, но совершенно в духе времени. И никакой не "светский стиль". Мода на риторику в гражданственных мотивах начинала свое шествие.
* * *
В конце 1888 года появилась книжечка "Три поэмы" Е. В. Гаршина, рассматривавшего стихи как стихи - отвечают ли они эстетическим требованиям. Автор писал о трех наиболее заметных поэмах, вылившихся из-под пера поэтов трех поколений: А. Н. Майкова, А. А. Голенищева-Кутузова и автора, скрывающегося под инициалами "К. Р.". Гаршин делился впечатлениями о напечатанных в "Вестнике Европы" - "Брунгильде" Аполлона Майкова, "Яромире и Предславе" Арсения Голенищева-Кутузова и, наконец, о "Севастиане-мученике" К. Р.
Если источником для Майкова служил "мрачный скандинавский эпос", а для Голенищева-Кутузова - мотивы славянской старины, то К. Р. обратился к образу раннехристианского мученика Севастиана, принявшего страдальческий конец. Гаршин, подчеркивая антологичность повествования, пересказывал сюжет поэмы К. Р.: "Друзья унесли истерзанный труп, но еще успели спасти догоравшую искру жизни, и вот как бы загробной тенью Севастиан является беспощадным обличителем императора в тот момент, когда он торжественно вступает в Колизей". Вполне очевидно, что эссеист отмечает появление заметной новоромантической поэмы, да и направления, исходящего из пушкинского представления о том, что цель поэзии - поэзия.
* * *
Страсти бушевали в литературном взбаламученном море. Чистая поэзия или - "сапоги выше Шекспира"? Эстетство противопоставляло утилитаризму культ Пушкина, воспринимавшегося через Жуковского, царскосельские рукописные тетради пушкинских времен, архитектурные и живописные памятники. И дело даже и не в борьбе с Писаревым и писаревщиной. В глубине спора - вопрос об отношении к общечеловеческим художественным ценностям. Севастиан-мученик пришел в поэзию К. Р. с полотен Эрмитажа. Но образ не стал отзвуком латинской лиры. Перед нами вовсе не парнасские цветы, а язык родных осин. А ведь не за горами были времена стихотворных призывов: "Во имя нашего Завтра разрушим музеи, сожжем Рафаэля..."
"Сонеты к Ночи" - трагическое предчувствие общей судьбы.
* * *
Прошли десятилетия. Фуксину было отдано преимущество перед всеми другими цветами. Наша родимая печать высказывала негодование по поводу того, что некогда существовало "преувеличенное внимание к литературной продукции К. Р., как читающей публики, так особенно критики". Но это - потом, а вначале - на рубеже веков - было все-таки поэтическое Слово, а вовсе не какая-то "литературная продукция". Впрочем, не будем придираться к терминологии, - она совершенно в духе журналов, когда их ведущим авторам-социологам даже во сне не снилось, что в конце жизненного пути они, умудренные драматическим опытом, обратятся к святоотеческой литературе.
