Эзра Паунд - Zweck, или цель
Обзор книги Эзра Паунд - Zweck, или цель
Zweck или цель
Из книги "Guide to Kulchur" (1968)
Наконец-то хоть кто-то из обозревателей в одной популярной (или по крайней мере с огромным тиражом) газете оказался настолько порядочным, что признал, что я иногда заставляю читателя "внезапно увидеть" или что я выпаливаю замечание, "которое раскрывает весь предмет с совершенно нового угла зрения".
Это и есть цель письма. В этом и есть причина представления сначала одной грани, затем другой - я имею в виду, что цель письма — раскрыть предмет. Идеограмматический метод состоит в представлении одной грани, затем другой до того момента, пока не совершится переход с мертвой, утратившей чувствительность, поверхности читательского ума, на ту его часть, которая способна регистрировать.
"Новый" угол нов для читателя, а он не может быть одним и тем же читателем. Новизна угла является относительной, а цель писателя, по крайней мере цель данного писателя, — это просто откровение, не зависящее от новизны или старины.
Иными словами: не важно ни на грош, нагружена ли ваша память хронологическими последовательностями того, что случилось, или именами протагонистов, авторами книг, генералами, главными политическими краснобаями, коль скоро вы понимаете тот процесс, который происходит сейчас, или те биологические, социальные, экономические процессы, которые происходят сейчас, вовлекая вас как индивида в социальный порядок, — процессы, которые сами по себе вряд ли окажутся столь уж "новыми", независимо от того, насколько свежими или банальными они представляются участнику.
Единственное ОБЯЗАТЕЛЬНОЕ ТРЕБОВАНИЕ - это то, что читатель абсолютно НЕ должен оказать одураченным, скажем, Болдуином или газетами, которыми руководят лишь те, кто наслаждается в этой жизни всеми тираническими преимуществами, выпадающими на долю собственности в пять миллионов долларов (с меньшей суммой начать издавать ежедневную газету невозможно).
Образование состоит в том, чтобы «поумнеть» в самом грубом и примитивном смысле этой части арго. Это активное, мгновенное и настоящее осознание не дается в колледжах и системой частного или/и общего образования. Здесь останется индивид, останется индивидуализм, без каких бы то ни было теоретических и идеологических подпорок. Человек будет продолжать обретать и терять свою собственную душу. Он будет это делать, даже если какое-то подобие серого бараньего и совершенно отвратительного социализма Уэббсов и Вийяров получит завтра свой мелкий шанс. Чего не произойдет, хотя даже и такое деградировавшее недочеловеческое подщитовидное состояние не сможет стереть различие в понимании между Джоном, Джеймсом, Говардом и Уильямом.
Пробегите глазами по страницам истории, и вы увидите громоздкие волны, непрестанные движения и триумфы, которые рушатся, как только каменеет их идеология.
Лучше всего это можно увидеть на примере самых грандиозных триумфов. Урок завоеваний Мухаммеда и его неудачи — это урок всем реформаторам, даже для небольших десяти- и сорокалетних движений. Идеи каменеют. Коран установлен, ортодоксия создана и вместе с ней — требование к каждому проглотить ее.
Национальный дивиденд, дистрибутивная экономика, уничтожение снобизма, Аверроэс, Авиценна, красота философского письма, мечта, выведенная лучше чем платоновская, Алказар1, Альгамбра2, тысячи мечетей, которые даже Китс не смог бы перехвалить, чувство человека и человеческого достоинства, еще не уничтоженное. В 1906-м в Танжере это можно было увидеть в походке мусульман.
Презрение к бедности, гордость великолепием ума и чувство интеллектуального богатства, которое со спокойным достоинством нес в себе ботаник-араб у Фробениуса, по внешнему виду — простой нищий.
Знание может быть, а может, и не быть необходимым для понимания, и нет ни малейшей пользы или нужды сохранять его в форме мертвых каталогов, как только ты понял процесс.
Да, как только процесс понят, вполне вероятно что знание, невесомое и удерживаемое без усилия, останется близ человека.
Около тридцати лет назад, сидя на одном из очень твердых и скользких, совершенно неудобных стульев в главном читальном зале Британского музея с кипой больших книг по правую руку и меньших по левую, я поднял глаза на ряды томов и фальшивых дверей покрытых подделками книжных переплетов, окружающих место моих занятий. Подсчитав напряжение глаза и количество страниц за день, которые человек способен прочесть, за вычетом по крайней мере 5% времени, необходимых каждому отдельному человеку на размышление, я вынес отрицательное решение. Должен существовать какой-то другой способ использовать все это обширное культурное наследие.
В библиотеке Колледжа Гамильтона, которая, должно быть, имела не больше каких-то 40 000 томов, в основном находящихся за пределами того, что может представляться любопытным, громадная задача поглотить это проклятое количество выглядела менее отвратительной.
Я знал старого квакера, делавшего моторы для тракторов и читавшего Британскую энциклопедию том за томом по мере выхода. Это, конечно, лишь один из способов справиться с проблемой. Я никогда не читал всего Бэйля3, я не путешествую с четырьмя томами in folio. Даже в мое время я видел стариков, которые должны были «идти в институт» читать газеты и, очевидно, выискивать там частички учености.
И я слышал, как одна толстенная особа, синий чулок, осуждала наиболее почтенную из этих персон, утверждая, что монсеньор Р. знал все и не понимал ничего, и хотя это было не совсем так, но, по крайней мере, предполагало различие в Anschauung' e4.
Факт остается фактом, что англосаксонский так мир никогда и не создал механизма, равного тому, что когда-то существовал, — и которого, увы, уже нет, в Париже.
Даже в моем собственном случае я тщетно боролся за исправления, я тщетно взывал к непонятным отрывкам дополнительного знания. Знаменитый профессор и историк Г. обещал просветить меня насчет средневековой философии. Я, исполнившись тщеславия, выслал ему свой лучший набор фотоснимков с комментариев Дель Гарбо к Гвидо (Кавальканти). И за этим последовали годы молчания.
В течение тридцати лет я трубил, что не существует адекватной связи между учеными, писателями и проклятыми газетами, прессой. У нас нет никаких стандартов точности, которые бы оптик или физик могли счесть какими-либо иными, чем просто неряшливыми и мошенническими.
И этот позор так же глубок в чисто «культурных» декоративных или приятных предметах, как и в жизненно важной статистике и в тех фрагментах истории, которые должны быть достоянием любого человека с улицы.
В действительности же читать надо для приобретения силы. Человек читающий должен быть человеком напряженно живущим. Книга должна быть световым шаром в нашей руке.
Читать и сознавать акт чтения для некоторых людей (настоящий автор в их числе) означает страдать. Я ненавижу эту операцию. Мои глаза устремлены к горизонту. Тем не менее, когда я ловлю запах горячего следа, я читаю днями напролет. И я, как и всякий усталый деловой человек, читаю так же и тогда, когда я «дошел», когда я слишком утомлен, чтобы использовать свой разум с какой бы то ни было пользой или получать какое-то веселье или удовольствие от чтения.
Есть множество стародавних сравнений, показывающих, что другие люди сталкивались с той же проблемой. Fructus inter folia. Семена от плевел, и т.д.
Мы могли бы последовать примеру бухгалтеров Система вкладных листов употребляется в хорошем бизнесе. Все отчеты, отчеты о заболевших или отбывших клиентах еще недавно забивали страницы гроссбухов.
Мы могли бы начать с различения между ретроспективным или проспективным исследованием.
«Образование» 1958 года, которое не приспособляет студента к жизни между 1940 и I960 гг., — это мошенничество и позор.
«Признано, что это не имеет никакого отношения к действительной жизни, но сказано, что курс не может быть изменен. Поэтому я отказался от курса».
Это от кембриджского (Англия) студента, подумывавшего об изучении экономики в этом дурдоме.
И так сильна духота на этом отделении, что в мои студенческие дни никто из студентов последнего курса даже и не подозревал о дантовской страсти и шекспировской страсти к жизни.
Некоторые из моих современников страдали, посещая Schцnbrun5 . Я видел одну даму, в слезах покидавшую венецианскую Biennale по причине настоящей депрессии от того, что там висело на стенах.
Давайте скажем, что это гиперэстезия, или лучше давайте решительно отрицать, что это нечто большее, чем просто очень высокая форма интеллекта, способная почуять идиотизм и разложение там, где безглазый и не обладающий нюхом ум вообще ничего не чувствует. Люди находят идеи скучными потому, что не различают между живыми и теми, что набиваются на книжную полку. Я имею в виду, что существуют идеи, факты, понятия, которые ты можешь посмотреть в телефонной книге или в библиотеке, и другие, которые сидят в животе или печени и их не надо помнить, хотя очень часто, то там то здесь, они дают о себе знать.
