Юрий Беликов - Луч, оторванный от России
Обзор книги Юрий Беликов - Луч, оторванный от России
Юрий Беликов, Иван Миронов
Луч, оторванный от России
Во время нашего разговора он как-то по-особенному держал белую фарфоровую чашку с кофе. Словно согревал в ладони голубку. Возможно, это — знак пережитого: мой собеседник два года провёл в тюрьме и, видимо, на уровне подсознания привык иначе относиться к бытовым мелочам воли. А тюрьма у него была одна из самых гулких — федеральная № 1, более известная как «Матросская тишина», где содержат под следствием особо опасных преступников.
Иван попал сюда по абсурдному обвинению в покушении на Анатолия Чубайса. За него боролись друзья, родители и близкие по духу люди. Поручительством депутатов Государственной Думы Миронов был сначала освобождён, а затем решением коллегии присяжных полностью оправдан.
Сегодня Иван Миронов — кандидат исторических наук, общественный деятель, автор нескольких книг, в том числе — бестселлера «Замурованные. Хроники кремлёвского централа». Тюрьма его не сломала. Наоборот — научила отстаивать свои права, равно как и права окружающих. Буквально в декабре минувшего года Миронов стал во главе протестного студенческого движения одного из московских вузов. Так эпоха создаёт героев нашего времени. Как раз — по возрасту: Ивану чуть-чуть за тридцать.
— Иван, вы на собственном опыте проверили силу русской поговорки: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Существуют разные точки зрения на тюремный и лагерный опыт. Например, Солженицын считал, что этот опыт — во благо. Варлам Шалимов, напротив, говорил о пагубности этого опыта для человеческой души. А, допустим, Эдуард Лимонов утверждал, что всякий русский писатель должен пройти через тюремные нары. А что по этому поводу думаете вы?
— Здесь я, наверное, больше солидаризировался бы с Солженицыным. У него есть такая фраза, под которой я готов подписаться на все сто процентов: «Спасибо тебе, тюрьма, ты сделала меня человеком!» Всё зависит от человека, от его мировосприятия, потому что одних тюрьма, конечно, ломает безвозвратно, и люди выходят на волю душевными инвалидами, а других она поднимает на какой-то новый пассионарный, мировоззренческий уровень. Речь о том, насколько ты готов это принимать и над собой работать. В тюрьме вы начинаете жить абсолютно по другому графику и привычкам. Отказываетесь от всего, что было. В том числе — от каких-то человеческих симпатий. Это могут быть жена, дети, любимая. Родители, которых вы не видите до суда. Если вы готовы всё это принять и отказаться от того, что с вами было в прошлой жизни, и начнёте строить жизнь сначала, тогда вы победите. Есть такой термин — «гонять». Люди могут часами, сутками, неделями лежать на шконке, уткнувшись взглядом в потолок, и перемалывать воспоминания с такой дикой тоской и душевной болью, что в итоге есть риск, что духовно они уже с этой шконки не встанут.
— Но когда человек возвращается обратно — в утраченную жизнь на воле, он что, остаётся с этим приобретённым в тюрьме опытом и распорядком? Или всё-таки он его старается забыть?
— Вот я вернулся через два года. В состоянии сначала ещё подследственного, а затем — подсудимого, потому что я судился, уже будучи на свободе. Это был тяжёлый, напряжённый этап. И тот график, который уже сложился у меня и вошёл в привычку в централе, я старался перенести на волю. Потому что это очень жёсткая дисциплина: ранний подъём, ты стараешься много читать, два часа посвящать спорту, определяешь время для того, чтобы писать, вовремя ложиться, утром и вечером — молитва.
— Во время вашего заточения вам довелось встречаться с фигурантами самых громких уголовных дел. Это нашло отражение в хрониках «кремлёвского» централа «Замурованные». Если бы сейчас изобрели машину времени, что бы вы выбрали: не быть обвинённым в покушении на Чубайса, не обрастать тюремным опытом, не встречаться с вашими именитыми сокамерниками и, как следствие, не писать книгу «Замурованные» — или всё оставить как есть?
— Знаете, это как на отдыхе: я не люблю отдыхать там, где я уже отдыхал. Даже несмотря на то, как там было хорошо. Вторичные ощущения уже не будут так обострять твоего разума и чувств. Это уже будет другая, несколько выдохшаяся история. Года через полтора наступает понимание того, что ты во всех этих «спецах» «Матросской тишины» и уже, наверное, всей тюремной системы Москвы всё знаешь и вряд ли чему удивишься. Закончились все персонажи, с кем бы хотелось поговорить и о ком бы хотелось написать. И, наверное, тот богатейший тюремный фольклор, который ты слышал. Да, тюрьма — это встряска эмоционального состояния. Потому что ты пишешь, в основном, под адреналином. Адреналин вырабатывается опять-таки от резких переживаний. Но когда ты сидишь долго, это эмоциональное состояние начинает гаснуть. Пора выходить на свободу.
— Вы так описываете явление в камеру Григория Грабового: «Его нельзя было упрекнуть в полноте, но обрюзгший выпяченный живот делал Грабового похожим на беременную цыганку». То есть это человек, не обладающий никакими сверхвозможностями? Вообще, насколько тюрьма выявляет человеческую суть?
— На сто процентов. Но это зависит от времени. Что касается Грабового, то я сидел с ним несколько месяцев в одной камере. Здесь никакими сверхспособностями и даже способностями не пахнет! Это человек, который не знает элементарных вещей. Например, когда крестили Русь, кто крестил. У него — ограниченный словарный запас. Условно говоря — сто псевдонаучных и научных фраз. Грабового можно сравнить с Мавроди. Мавроди сидел со мной по соседству, за стенкой. Мы с ним не сталкивались, но в течение года крутились по одному пятачку. Однако по тому, что я впоследствии наблюдал и отслеживал в деятельности Мавроди, могу сказать так: они с Грабовым примерно одной и той же заточки. Это люди, одинаково психически нездоровые. Есть такое понятие, как чухан. Это те, кто могут долго не мыться, им всё равно, как они выглядят, ходят в дырявых носках или вообще без носков…
— Вы практически воспроизвели телевизионный образ Мавроди в его вечно зачуханном спортивном костюме и с характерным положением кистей рук в виде лосиных рогов над головой…
— Да… Это примерно то же, что и у Грабового. Может, им вместе, на одной какой-то машинке, промыли мозги? Но факт остаётся фактом: оба лживы, причём — патологически. При этом они себя считают мессиями и гениями. Но надо учесть, что и Мавроди, и Грабового, я думаю, «ведут» и разыгрывают какие-то очень мощные структуры. Через того и другого проходят огромные деньги, они убеждены в своём мессианстве, однако людей в итоге кидают, а сами остаются крайними. И никогда не признаются по причине своего психического нездоровья, что ими кто-то манипулировал и в результате их подставил…
— Судьба пересекла вас в тюрьме с ещё одной личностью — Алексеем Шерстобитовым, или Лёшей Солдатом, к чьей книге «Ликвидатор», вышедшей в этом году в столичном издательстве «Книжный мир», вы даже написали предисловие. Несмотря на то, что это киллер номер один и, в отличие от Грабового, на его руках — реальная кровь, вы явно относитесь к нему с симпатией…
— В любом сокамернике, тем более — с интересной биографией, несмотря на его преступный характер, ты пытаешься, во-первых, увидеть человека и, во-вторых, разглядеть, почему он пошёл по тому или иному пути. Так я познакомился с бывшим офицером, который на протяжении многих лет посвятил себя «ремеслу» наёмного убийцы. Да, это был самый громкий наёмный убийца в новейшей истории России, о существовании которого лишь догадывались. Его убийства пытались списать на счёт абсолютно разных киллеров — Салоника и других. Он убил Отари Квантришвили, убил хозяина клуба «Долле» Глоцера, заходил на Березовского — уже держал палец на спусковом крючке, когда в последний момент прозвучала команда отмены «поставленной задачи». В общении это очень интеллигентный, образованный и приятный молодой человек. Спортивный, офицерской закалки. Больше походил на какого-то преподавателя или актёра. Я его не оправдываю, но практически все его жертвы — герои бандитских войн. Мы сидели с ним недолго — наверное, пару недель. Но как-то так ментально сошлись. Он великолепно разбирался в вопросах истории, философии, культуры. Живо интересовался какими-то новыми для себя темами, пытался во всё это вникать. И потом, когда получил двадцать три года (ему всё-таки удалось сорваться с пожизненного заключения, которое ему конкретно светило), он написал книгу, получившую название «Ликвидатор. История легендарного киллера», в издании которой я принял участие, потому что эта рукопись мне первому попала в руки. Я не вмешивался в её стилистику. Но что меня поразило: при том, что человек занимался по жизни абсолютно другими вещами, у его слова — свой, узнаваемый, очень интересный стиль. И та фактура, которой он наполняет каждую страницу, просто поражает. Где-то восхищает, где-то возмущает. Чем? Простотой, цинизмом и так далее.
