Т Позднякова - Виновных нет (Ахматова и Гаршин)
Обзор книги Т Позднякова - Виновных нет (Ахматова и Гаршин)
Позднякова Т С
Виновных нет (Ахматова и Гаршин)
Т.С.Позднякова
Виновных нет... (Ахматова и Гаршин)
Годовщину веселую празднуй -
Ты пойми, что сегодня точь-в-точь
Нашей первой зимы -- той, алмазной-
Повторяется снежная ночь.
Потом, в более поздних редакциях этого стихотворения Анны Ахматовой, прочитаем -- "годовщину последнюю". В первом же варианте 1939 г., по свидетельству Л. К.Чуковской, было "годовщину веселую" и посвящение "В. Г. Гаршину". Через много лет в Москве, увидев в экземпляре сборника "Из шести книг" над этим стихами инициалы "В. Г.", вписанные Чуковской карандашом по памяти, Ахматова рассердилась и велела немедленно стереть их: "Никакого отношения к В. Г.".{1} Но в 1939-м, когда длились "семнадцать месяцев" "под Крестами", Ахматова отмечала и "веселую годовщину".
Слова "веселый", "веселье", "весело" у Ахматовой порой соседствуют со словами далекими или откровенно противоречащими им по смыслу, тем самым вызывая к жизни третий смысл, не переводимый на язык обыденного: царскосельской статуе "весело грустить", бубенец поет о "веселье горьком", художник "жаловался весело". А у нее самой "в сердце веселье и страх". Это то веселье, что "у бездны мрачной на краю", и в 1939 г, оно отмеривало годовщину как новой дружбы, так и нового горя: сближение с Владимиром Георгиевичем Гаршиным и ожидание приговора сыну.
В стихотворении свидание сопровождают реалии конкретного петербургского пейзажа ("Пар валит из-под царских конюшен,/Погружается Мойка во тьму"), но пространство и время будто размываются ("Свет луны как нарочно притушен,/ И куда мы идем -- не пойму").
В одном ряду личная и исторические трагедии, объединенные временем (март 1938-го -- арест сына, март 1881-го -- убийство Александра II, март 1801-го -- убийство Павла I) и местом:
Меж гробницами внука и деда
Заблудился взъерошенный сад.
Из тюремного вынырнув бреда,
Фонари погребально горят.
И здесь же, тогда же:
И трепещет, как дивная птица,
Голос твой у меня над плечом.
Спустя годы, переживая неизбывную обиду на Гаршина, Ахматова не менее назовет его "утешеньем самых горьких дней".
Роман Ахматовой и Гаршина начался, когда обоим было около пятидесяти. Владимир Георгиевич Гаршин -- не поэт, не художник, не искусствовед, не композитор. Ученый, врач-патологоанатом, коллекционер.
Как свела их судьба?
С творчеством Ахматовой Гаршин, безусловно, был знаком давно. Достаточно вспомнить, что еще в начале 1920-х гг. он адресовал своей коллеге К. Г. Волковой (той самой, что через двадцать с лишним лет стала, вместо Ахматовой, его женой) шуточные рифмованные строки, в которых пародировал ахматовское стихотворение "Ты письмо мое, милый, не комкай". {2}
Гаршин любил и знал поэзию. Символистов: В. Брюсова, А. Блока. Особое отношение было у него к Н. Гумилеву. С его стихами он прожил жизнь. Уже тяжело больной, на одной из последних страниц своего дневника, меж наблюдений о печальной динамике своего организма и мыслей о том, как непоправимо сузилась его жизнь, он записал:
"Читал "Звездный ужас" Гумилева, "Душа и тело" -- его же. Он это понимал: "Как подобает мужу, заплачу непоправимой гибелью последней". Да, вот это сила!"
Семья Гаршиных была связана с литературой. Дядя Владимира Георгиевича Всеволод Михайлович Гаршин -- известный русский писатель. К писательству имели отношение и другие члены семьи: дед Михаил Егорович Гаршин, бабка Екатерина Степановна (урожд. Акимова), дядя Евгений Михайлович Гаршин, двоюродный дед Владимир Степанович Акимов. {3}
Сам В. Г. Гаршин тоже писал стихи. Стихи неровные. Иногда -- "на случай", с претензией на юмор: шутил над коллегами, порой получалось грубовато,{4} однако среди его коллег и студентов эти опусы пользовались успехом. Иногда же -- подлинные. В некоторых его юношеских стихах чувствуется влияние Блока. К примеру, стихотворение "В храме Христа Спасителя" перекликается с блоковским "Медленно в двери церковные", а строки "Я клюквенным соком, красною краской/ Из ненужных покинутых тел/ Расцветил белизну." -- с блоковским "Балаганчиком".{5}
В стихах Гаршина настоятельно звучит характерная для символизма тема двойничества: "Я спешу из зала в зал тревожно,/ Рядом он, другой, спешит, не отстает.", или: "Да, это он, это он, мой демон,/ Мой бледный демон опять со мной."{6}
Наиболее "символические" его стихотворения носят медицинские названия: "Туберкулез" (1916), "Сыпной тиф" (1920).{7} Эти названия как бы снимают мистическое содержание стихов и объясняют его диагнозом. В Крыму во время Гражданской войны Гаршин сам перенес тиф и, вероятно, в тифозном бреду его посещали видения рая ("Льются радостные звуки,/ Чьи-то ласковые руки,/ Словно крылья привидений,/ Осеняют, навевают благодатный сон") и ада ("А потом чьи-то лики/ Обожгут горящим взглядом./ Вдруг охватит ужас дикий,/ Кто-то грозный и великий/ Станет близко-близко, рядом,/ Сдавит душу, вырвет стон").
Через двадцать лет в Ташкенте свой тифозный бред Ахматова переплавит в поэтические образы пьесы "Энума элиш": ".Во время тифозного бреда я видела все, что случится со мной. Все... до поворота". И в "Поэме без героя" будет действовать "кто-то без лица и названья".
Не случилась встреча Ахматовой с Гаршиным в их юности, а ведь была вполне вероятна: в одни и те же годы они жили и учились в Киеве. В 1908-м Аня Горенко (будущая Анна Ахматова) поступила там на Высшие женские курсы, а Гаршин перевелся с биологического отделения Петербургского университета на медицинский факультет Университета киевского.{8} Киев 1910 г. -- это венчание Анны Ахматовой с Николаем Гумилевым, Владимира Гаршина -- с Татьяной Акимовой.
В последний предвоенный месяц 1914 г. Ахматова гостила у родных под Киевом. Ей запомнился призрачный город, Михайловский монастырь XI века, поставленный над обрывом, в Кирилловском монастыре -- Богородица с сумасшедшими глазами, запомнился киевский пышный ливень, превративший улицы почти в водопады.
С той поры прошло больше двух десятилетий.
Кто и когда познакомил Ахматову с Гаршиным?
Известно, что они встречались в доме литературоведа Бориса Михайловича Энгельгардта {9}, первым браком женатого на двоюродной сестре Гаршина, Наталье Евгеньевне. Она кончила жизнь самоубийством после ареста мужа, который в 1930 г. "проходил" по "делу Академии наук". По окончании ссылки Энгельгардт со своей второй женой Лидией Михайловной Андриевской {10} незаконно проживал в Ленинграде, на Кирочной улице, 8.
Из дневника Андриевской{11}: "02.О6.37. Часто заходит Гаршин. Когда он пришел в первый раз, женщины нашей квартиры переполошились: "Какой красивый". Мери даже вбежала в комнату: кто это? А он по сравнению с прошлым -- обрюзг, располнел и совсем мне не кажется красивым. Со мной он держится дружески и откровенно. Борю, по-моему, побаивается".
Этот дом часто навещали Б.М.Эйхенбаум, В.Б.Шкловский, В.В.Виноградов, Ю.Н.Тынянов, М.Л.Лозинский, Б.В.Томашевский, Б.Я.Бухштаб, Л.Я.Гинзбург. Здесь, среди литературоведов, переводчиков, писателей, бывал и живший по соседству дальний родственник Энгельгардтов -- Николай Васильевич Зеленин {12}, врач-психиатр, внук великой актрисы М.Н.Ермоловой. Гаршин сблизился с Зелениными и с их большим другом Т.Л.Щепкиной-Куперник {13} еще в начале 1920-х в Крыму {14}.
Судя по сохранившимся письмам, Щепкина-Куперник -- человек из другого поколения, из другой профессиональной сферы -- исключительно дорожила общением с этим ленинградским патологоанатомом.{15} Используя выражение Н. Я. Эйдельмана, можно утверждать, что только одно рукопожатие отделяло Гаршина от уже ушедших друзей Щепкиной-Куперник -- А.П.Чехова, Ф.И.Шаляпина, М.Н.Ермоловой.
Личные отношения Гаршина с Ахматовой завязались в феврале 1937-го, когда Ахматова лежала в Куйбышевской (Мариинской) больнице на обследовании по поводу щитовидной железы. Лечил ее профессор-эндокринолог В.Г.Баранов. Баранов ли способствовал сближению Ахматовой со своим коллегой Гаршиным или Гаршин устроил ей консультацию с Барановым -- теперь сказать сложно, но именно с этого времени отношения Ахматовой и Гаршина стали развиваться напряженно и интенсивно.
И.Н.Лунина вспоминает, что Гаршин начал навещать Ахматову в Фонтанном Доме тогда, когда она жила еще в пунинском кабинете.{16} В дневнике Николая Николаевича Лунина есть запись от 20 сентября 1937 Г: "...у Ани был проф. Гаршин".{17} Но дневник Андриевской и переданный семьей Гаршиных в музей дневник Владимира Георгиевича свидетельствуют о том, что роман их начался уже весной 1937 г.
Гаршин словно пунктиром, осторожно и целомудренно, обозначал какие-то этапы развития их отношений. Отдельные страницы его дневника -- своеобразный аналог "разговорной книжки" Ахматовой и Лунина: Гаршин записывал свои диалоги с Ахматовой, ее реплики, иногда со своими комментариями:
""А Вы меня действительно не боитесь". При моей попытке перейти на "корректный" тон.(Злость)Март 1937".
""Моя жизнь страшненькая". 13-08."
