Кшиштоф Конколевский - Из книги «Документальные сказки»
Обзор книги Кшиштоф Конколевский - Из книги «Документальные сказки»
Кшиштоф Конколевский
Из книги «Документальные сказки»
Вступление
Павла Голобурды
Кшиштоф Конколевский пользуется заслуженной славой человека, который возвел польский репортаж в ранг художественной литературы. Менее известно, что параллельно из-под его пера выходили произведения с большей или меньшей долей вымысла.
Родившийся в 1930 году, Конколевский дебютировал на страницах печати в возрасте 16 лет; получив журналистское образование, начал с публикации в молодежной прессе заметок на бытовые темы (о литературном творчестве мечтает герой его более позднего романа «Заметка», пишущий в газеты блестящие короткие тексты), занимался криминальной тематикой (первыми книжными изданиями стали детективы, по опубликованному в 1969 году «Преступнику, который украл преступление» был снят популярный фильм); от журналистики перешел к репортажу, а впоследствии — к прозе (в его романах много автобиографического материала). Он испробовал разные виды повествования, но высокого композиционного мастерства достиг в малой форме: среди его рассказов есть абсолютно законченные произведения, занимающие неполную страницу.
Об авторской концепции Конколевского ясно говорит уже само название сборника, из которого взяты публикуемые ниже тексты: «Документальные сказки». Основные черты его прозы: глубокий психологический анализ, в равной степени опирающийся как на факты, так и на впечатления чуткого наблюдателя, поразительно точная, детальная реконструкция событий, эмоциональная напряженность, лаконичность и живость диалогов. (По рассказу «Игра в Агнешку» были поставлены спектакли в театре и на телевидении.)
Имя Кшиштофа Конколевского часто объединяют еще с двумя звездами польского репортажа — Рышардом Капущинским и Ханной Кралль («три К»), хотя сам он с этим не согласен. Как его репортажи (в том числе знаменитый сборник 1975 года «Как вы теперь поживаете?» — цикл бесед с нацистскими военными преступниками), так и документальные произведения, будь то книга о Мареке Хласко или нападении банды Мэнсона на дом Романа Поланского, либо портрет-интервью с выдающимся репортером Мельхиором Ваньковичем, входят в классический фонд польской «литературы факта». Конколевский открыл читателю кулисы убийства органами безопасности ксендза Ежи Попелушко, представил собственный, отличный от авторского, взгляд на события, побудившие Ежи Анджеевского написать «Пепел и алмаз», а сравнительно недавно описал историю семейного мафиозного клана в маленьком провинциальном городе. В Народной Польше его книги печатались огромными тиражами в престижных издательствах, но после 1989 года отношения с новой властью не сложились; сам он полагает, что большую часть дверей перед ним закрыла книга «Мертвое кладбище», посвященная еврейскому погрому в Кельце в 1946 году, поскольку его версия этой трагедии противоречит официальной. В любой провинциальной библиотеке есть комплект самых известных книг Конколевского, однако новые проходят незамеченными. Лишь недавно солидное издательство занялось переизданием большинства его детективов и репортажей, но в прессе признаков славы и уважения искать не стоит. Хотя репортерской интуиции писатель не утратил: тому свидетельством, в частности, трехтомный цикл «Генералы погибают в мирное время» об оставшихся нераскрытыми таинственных политических убийствах. К сожалению, хотя польская литература факта сейчас в почете и читатели охотно берутся за книги Мариуша Щигела, Яцека Хуго-Бадера или Войцеха Тохмана, Кшиштоф Конколевский в 2012 году не смог найти издателя для своих воспоминаний. Тем ценнее его сегодняшняя российская публикация[1].
Игра в Агнешку
Я буду посредницей между вами и особой, которая не может назвать своей фамилии. Назову ее Агнешкой. Она хочет, чтобы мы обговорили условия вашей с ней встречи. Речь идет о мерах предосторожности, которые ее бы удовлетворили. Она уже десять лет скрывается. Ее разыскивают, поскольку она сбежала из психиатрической больницы. Вы согласны? — спросила меня пани М.
— Предлагаю устроить встречу в моей квартире. Здесь мне лучше известно, что происходит вокруг, самое удобное время — когда все уже вернулись с работы, а час прогулок с собаками или прихода гостей еще не наступил — между половиной пятого и шестью. Вы подъедете на такси к самому дому, войдете в лифт, а я буду ждать у приоткрытой двери…
— Из первоначальных переговоров с Агнешкой, — сказала пани М., — я поняла, что она предпочла бы встретиться в открытом месте, например, за Гоцлавским аэродромом, где все видно издалека, а не в замкнутом и заранее выбранном помещении. Не уверена, что она согласится с предварительно установленной датой. Мы с ней связываемся по телефону. Я не знаю, где она живет, могу лишь догадываться, что где-то на окраине Большой Варшавы. В письмах, которые она пишет в разные инстанции, указан какой-то адрес, она действует через разных людей, но сама никогда у них не появляется, мне кажется, что и свою корреспонденцию уже давно не забирает. У нее нет документов, она не пользуется своей фамилией, только псевдонимом, никуда сама не приходит, звонит из автоматов.
Агнешка три раза обошла вокруг моего дома, обследуя территорию и приглядываясь к прохожим. Не захотела подняться на лифте, на лестнице проверяла на каждом этаже, нет ли наверху засады. Когда вошла, я обратил внимание на ее взгляд, брошенный вглубь квартиры.
— Если вы меня выдадите, я покончу с собой, — сказала она.
— В Польше не имеют обыкновения выдавать гостей, которые приходят в твой дом, — ответил я.
— Вы называете меня гостем? Меня, бездомную? — В ее глазах блеснули слезы. — Меня слишком легко растрогать. Мне очень важно, чтобы наш разговор убедил вас, что я нормальна. Я борюсь за то, чтобы выглядеть психически здоровой, прежде всего в собственных глазах. И у меня это неплохо получается. А вот как вести себя с вами? Как должен держаться нормальный человек? Достаточно над этим задуматься, и сразу начинаешь притворяться, разыгрывать из себя неизвестно кого. Я боюсь добрых людей. Они опасны. Когда со мной обращаются по-человечески: я сижу в теплой квартире, при свете лампы, на диване, как будто это обычный визит, — я раскисаю. Я боюсь добрых; одну даму, у которой я скрывалась, милиционер сумел убедить, что она обязана меня выдать, что моя болезнь, если ее не лечить, будет прогрессировать. И эта женщина изменилась. Мне удалось вытянуть из нее признание: она считала, что, пряча меня, наносит мне вред. Я едва успела сбежать.
Иной раз я встречаю на улице знакомых из прежней жизни. Некоторые столь благородны, что делают вид, будто меня не узнают. Другие останавливаются, бросают пару коротких фраз — они знают, что мне нельзя задерживаться надолго. Телевизор я смотрю через стекла витрин. Бывает, что по месяцу не раздеваюсь. От меня исходит запах человека, который скрывается. Вонь. Ненавижу себя. Я не снимаю пальто, чтобы постоянно быть готовой к бегству. Серое пальто, платок — одежда защитного цвета, я сливаюсь с фоном, никто меня не замечает. Туфли с помойки. У меня есть крыша над головой. Я сплю на бетоне. Над моим изголовьем кран, из которого капает. Если закрутить потуже, капает каждые несколько минут. Это плохо. Если же туго не закручивать, капли срываются беспрерывно, распыляя над моей головой ореол влаги, зато тогда я сплю крепко. Сердце разрывается при мысли, что моя комнатка — запертая, опечатанная, — возможно, меня ждет. Я ношу с собой ключи, порой возникает искушение пойти и переночевать в ней, но там меня может подстерегать засада. Помещение, где я сейчас, так сказать, живу, используется только в дневное время. Однажды ночью участковый заметил свет. На другой день он явился к хозяевам моего убежища: «Там кто-то зажигает ночью свет, может, это взломщики, а может, еще кто». С тех пор я сижу в темноте. Это и не смерть, и не жизнь. Хуже всего, когда появляется мысль: «Так будет до конца». Я хочу, чтобы у меня была своя могила, мечтаю о ней, как о доме, тихой пристани. Может, Бог даст мне смерть, отняв ее у кого-то более счастливого. Иногда я нахожу опору в преступном мире. Эти люди знают, что я — чужая; я им не доверяю и немного их жалею. Они очень наивны.
Вся эта история мне самой представляется неправдоподобной, вымыслом больного человека. Я хотела, чтобы последнее мое заявление заставило кого-нибудь содрогнуться, но все испортила, написав: «Настоящим прошу великодушно убить меня». А почему я должна делать это сама? Почему должна взваливать чувство вины на случайного вагоновожатого? Поначалу я выискивала еду на помойках. Был период, когда мне поручили сторожить дачу, хозяева отвезли меня туда на машине с запасом продуктов. На второй день выпал снег. Я прожила зиму в чудесной местности, одна. Потом копала картошку, полола клубнику. Потом в домах отдыха чинила белье. Теперь вяжу. Делаю модные салфетки, жилетки. Приспосабливаюсь к своему нелегальному положению. Осваиваю профессии, пригодные для такой жизни. Свою специальность я уже забыла. Все это выглядит чуть ли не забавно. Надо мной смеются. Прежде я гораздо больше себя жалела. Теперь каждый день проверяю себя, оцениваю свое поведение в такой странной жизни. Не знаю, какой диагноз вы мне поставите после нашего разговора. Я скрываюсь уже десять лет — и за все это время ни с кем никаких конфликтов. Два года ухаживала за четырьмя маленькими детьми.
