Александр Бушков - Крючок для пираньи
Обзор книги Александр Бушков - Крючок для пираньи
Александр Александрович Бушков
Крючок для пираньи
(Пиранья — 9)
Когда в борьбе за власть появляется фигура, стоящая вне политики и вне закона, то трудно представить итог противостояния. Такой фигурой в романе А.Бушкова является капитан первого ранга Мазур, известный читателю по романам «Охота на пиранью» и «След пираньи».
Когда в борьбе за власть появляется фигура, стоящая вне политики и вне закона, то трудно представить итог противостояния. Такой фигурой в романе А.Бушкова является капитан первого ранга Мазур, известный читателю по романам «Охота на пиранью» и «След пираньи».
Когда в борьбе за власть появляется фигура, стоящая вне политики и вне закона, то трудно представить итог противостояния. Такой фигурой в романе А.Бушкова является капитан первого ранга Мазур, известный читателю по романам «Охота на пиранью» и «След пираньи».
«Мы не будем больше одни, дорогой.
Куда б мы ни пошли,
где б ни пытались скрыться,
нас будет не двое, а трое — ты,
я и будущая война…»
Ханох ЛевинОт автора
Действующие лица романа вымышлены, всякое сходство с реально существующими людьми или организациями — не более чем случайное совпадение. Это касается и города Тиксона, никогда не существовавшего.
Александр Бушков
Глава первая
Там, за облаками…
Это был самый необычный в сибирском небе самолет — о чем, конечно, никто и понятия не имел, потому что и со стороны аэроплан выглядел вполне обыкновенно, и посторонний, угоди он каким-то чудом в салон, не узрел бы ничего для себя странного. Разве что кресел было поменьше, чем на обычном ЯК-40, да пассажиры беззастенчиво курили. Впрочем, ни первое, ни второе в наши непонятные времена не могло уже служить отличительным признаком необычности — скорее уж подворачивалась мысль, что летательный аппарат тяжелее воздуха принадлежит очередному новому русскому и всецело приспособлен для его удобства.
За иллюминатором не было ничего интересного — сплошной слой высотных облаков, больше всего напоминавших необозримое заснеженное поле с торчавшими там и сям острыми застругами. Так и казалось, что вот-вот на горизонте замаячат лыжники, а то и утонувшая в снегах по самую трубу избушка. Было скучно. Особенно тому, кто представления не имел, куда, собственно, он летит и зачем. Мазур ради вящего душевного спокойствия напомнил себе, что и остальные, вполне может оказаться, понятия не имеют, зачем их бросили к Полярному кругу, — но легче от этого как-то не становилось.
Собственно, никакого Мазура в данный исторический момент и не существовало, если честно. Был некий Микушевич Владимир Степанович, научный сотрудник некоего питерского НИИ, каким-то хитрым способом увязывавшего в своей работе гидрологию, географию и что-то там еще, связанное с морями-океанами. Для особо настырных педантов, привыкших встречать не по одежке, а по бумажке, существовали и оформленный должным образом чуть потрепанный паспорт, и пропасть других бумажек, подкреплявших легенду означенного Микушевича, — с какого ракурса ни смотри, под каким углом ни разглядывай.
Ему случалось в жизни пользоваться фальшивыми документами — однако впервые на задание приходилось идти под скрупулезнейше проработанной л и ч и н о й. Обычно у «морских дьяволов» не бывает ни легенд, ни личин, ни документов, за редким исключением (вроде полузабытой африканской одиссеи) они выступают в двух ипостасях: либо в облике стремительных призраков без лиц и дара речи, либо в виде неопознанных трупов, которые не могут привязать к конкретной точке земного шара и лучшие специалисты. Правда, на сей раз он не был уверен, что выступит в роли «морского дьявола». Ни в чем он не был уверен — разве что в том, что Кацуба единственный, кто знает пока самую чуточку больше других.
Впрочем, и Кацубы не было никакого — был Проценко Михаил Иванович, извольте любить и жаловать. Украшавший своей персоной тот же самый НИИ с длиннющим названием (насколько понимал Мазур, и впрямь существовавший где-то на брегах Невы), в эпоху полнейшего безденежья российской науки все же отыскавший неведомо где средства, чтобы направить за Полярный круг аж несколько быстрых разумом отечественных Невтонов…
С неким мстительным чувством Мазур отметил, что небольшая бородка, которую ему согласно роли пришлось отрастить, выглядит все же не в пример пригляднее, нежели цыплячий пушок на щеках Кацубы. Доведись ему самому давать оценку собственной маске, он определил бы гражданина Микушевича как опытного полевика, этакого обветренного интеллигентного романтика, в ушедшие времена диктата КПСС вдосыта пошатавшегося по необъятным тогда просторам Родины, дабы удовлетворить научное любопытство за казенный счет. Надо полагать, именно такая личина глаголевскими мальчиками и спланирована…
Что до Кацубы, он со своей реденькой растительностью и дешевыми очочками с простыми стеклами выглядел полнейшей противоположностью себе реальному — типичнейший кабинетный интеллигентик, пробы негде ставить, не способный ни дать по рылу уличному хулигану, ни заработать рублишко на рынке, ни изящно провернуть постельную интрижку с чужой бабой. Зато в пикете какого-нибудь демократического фронта или в очереди на бирже труда мистер Проценко был бы уместен, как торчащая из кармана запойного слесаря пивная бутылка. В данный момент он увлеченно читал толстую книжку в мягкой обложке, на которой жгучий брюнет в тореадорском наряде танцевал фанданго со столь же экзотической красоткой а-ля Кармен, а на заднем плане виднелись остророгие быки, сверкающие лимузины и загадочные личности в темных очках. Название, непонятное Мазуру, было по испанской традиции снабжено сразу двумя восклицательными знаками — один, как и положено, в конце, другой в начале, перевернутый вверх ногами. Мазур с самого начала определил, что Кацуба не выпендривается, а именно читает — быстро, увлеченно.
Светловолосая девушка Света, с которой Мазур познакомился в прошлом году, вынужденно испытав на себе гостеприимство генерала Глаголева, являла собою несколько иную маску — столичная штучка в ярких недешевых шмотках, современная бульварная журналисточка, очень может быть — слабая на передок, несомненно, огорченная тем, что судьба забросила ее в медвежий угол, и оттого неприкрыто, капризно скучавшая. Иногда она откровенно отрабатывала на Мазуре томно-блядские взгляды, но он, давно раскусивший по собственному опыту, что за гремучую змейку воспитал Глаголев, ни в малейшей степени не смущался, смотрел с к в о з ь. Пусть тренируется, коли того требует служба…
Вася Федичкин, легкий водолаз, выглядел так, как и пристало Васе, да еще Федичкину — белобрысый здоровяк с улыбкой в сорок два зуба со сталинского плаката: «Молодежь, вступай в Осовиахим!» Очень колоритный экземпляр, этакая д я р е в н я, самую малость пообтесавшаяся в мегаполисе.
И, наконец, товарищ капитан третьего ранга Шишкодремов Роберт Сергеевич, в отношении коего любой, мнящий себя знатоком человеческих душ, не ошибется за версту. Воротничок форменной белой сорочки едва сходится на упитанной шее, сытенькая щекастая физиономия столичного шаркуна, бабника и эпикурейца — нечего тут думать, сразу ясно, что это один из зажравшихся штабистов, сам напросившийся, чтобы его в качестве офицера связи причислили к научной группе, отправившейся в благодатные края, где в два счета можно разжиться мешком практически бесплатной осетринки, а заодно и икорочки прихватить для начальника-благодетеля. «Ну, а если при одном взгляде на него именно такое впечатление и возникает, легко определить, что в реальности все обстоит как раз наоборот, — подумал Мазур. — Все-таки работать они умеют — идеально подобрали актера для роли, сочинили смешную фамилию, добавили заморское имечко к посконному отчеству… Решили не прятать военные ушки под штатский капюшон, а наоборот, выставить их напоказ — в облике комического морячка, от которого за милю шибает несерьезностью и примитивом… Как ни относись к Глаголеву, но профессионал он четкий. Даже слишком. Не каждый день «морского дьявола» пеленают так надежно и легко».
* * *
…Капкан, как ему и положено, щелкнул совершенно неожиданно. Бежит себе зверь по снегу, не ожидая от окружающей природы ни малейшей пакости, — но тут что-то клацает с тупым железным торжеством, и вмиг оказывается, что лапа прихвачена надежнейше, намертво, как ни мечись, как ни вой…
Если по совести, с о в е р ш е н н е й ш е й неожиданности, грома с ясного неба не случилось, все было иначе. Можно было просечь отточенным чутьем профессионала: игры, в которых ему довелось участвовать без всякого на то желания, не исчезают подобно кильватерному следу корабля. Всегда что-то остается. Но человеку, как водится, хочется верить, что у его хлопот есть где-то четко обозначенный финиш…
