Эвальд Ильенков - Александр Иванович Мещеряков и его педагогика
Обзор книги Эвальд Ильенков - Александр Иванович Мещеряков и его педагогика
Александр Иванович Мещеряков и его педагогика
Когда умирает достойный человек, о нем принято писать некролог. Однако в данном случае этот печальный жанр не подходит никак. При всем желании невозможно отделить тут личность человека от его дела, которое продолжает жить, ибо воплощено не в мертвых вещах, а в живых людях, и грустный повод для рассказа о нем только еще острее заставляет почувствовать рядом его плечо — плечо живого друга, продолжающего идти рядом. Плечо товарища, который никуда не может уйти, даже если бы захотел…
Этим ощущением пронизаны все четыре рассказа об Александре Ивановиче — об «А.И.», как привыкли его называть авторы, — Саша Суворов, Юра Лернер, Сергей Сироткин и Наташа Корнеева, — его воспитанники, его друзья. Он был и навсегда останется для них самым лучшим и самым близким другом, самым добрым и самым умным старшим товарищем, человеком, по которому можно уверенно равняться во всем: и в жизни, и в труде, и в отношениях с другими людьми. Так же уверенно, как по компасу, прокладывают путь корабля в море.
Все четверо — воспитанники А.И. — студенты факультета психологии Московского государственного университета, теперь уже четвертого курса. Восьмого семестра, чтобы быть еще точнее. Наверное, никто другой не смог бы рассказать о личности Александра Ивановича и о его педагогических принципах лучше, чем они, с таким же остро непосредственным и в то же время с таким же профессиональным пониманием и человека, и его дела. Это так, несмотря на то, что ни один из них никогда не видел его лица и не слышал его голоса. Зато с самого раннего детства им хорошо знакома его рука, дружеская, умная и чуткая рука. Через нее, через руку, он и открывался им весь, умный и чуткий друг, и открывался гораздо полнее, чем [80] сотням людей, видевших его лицо и слышавших его голос.
Дело в том, что Саша, Юра, Сергей и Наташа — люди трудной и в силу ее особенной трудности героической судьбы. Всех четверых в детские годы постигло одинаковое несчастье. Болезнь лишила их сразу и зрения и слуха.
Для них навсегда погас свет, умолкли звуки. Наступила беззвучная тьма, вечная безмолвная ночь. Слепоглухота. Эта беда обернулась бы катастрофой и для них, и для их семей, для близких, если бы не Александр Иванович. Если бы не разработанная им и его учителем, Иваном Афанасьевичем Соколянским, специальная педагогика — тифлосурдопедагогика, как ее именуют в научной литературе, — теория и практика воспитания и обучения детей, лишенных (или рано лишившихся) и зрения и слуха сразу.
Для психического развития слепоглухота имеет последствия катастрофические. В этом случае вообще не возникает человеческая психика, сознание, и жизнь ребенка становится похожей скорее на жизнь растения. Он дышит, переваривает пищу, увеличивается в размерах, и это все. Или почти все. Безработный мозг остается в состоянии глубокого беспробудного сна, сна без сновидений, без проблеска сознания, без потребностей и желаний. Эта беда случается, по счастью, не так уж часто, но случается, и медицина пока бессильна справиться с нею и ее роковыми последствиями.
Тут и встретились их жизни с жизнью Александра Ивановича Мещерякова. Он был выдающимся педагогом и психологом. Теперь это можно сказать вслух, громко, во весь голос, не опасаясь возбудить в нем чувство неловкого смущения. Он был человеком удивительной доброты и скромности. Громких слов не любил, они всегда его смущали, он оборонялся от них шуткой, юмором, иронической улыбкой, сразу же отбивавшими охоту такие слова при нем произносить. Он прекрасно понимал, какое огромное и трудное дело он делает, но предпочитал всегда говорить о существе дела, о его трудностях, о том, что до сих пор не получается, несмотря на все старания, о том, чего обязательно надо добиться, что преодолеть, что исправить, а не про «успехи и достижения».
Зато успехам ребятишек, своих воспитанников, Александр Иванович радовался всегда живо, по-детски непосредственно, зорко подмечая их там, где равнодушный глаз не заметил бы ничего, достойного внимания. Вчера Рита взяла в руки ложку. Фаниль освоил новый жест. Лена дактильно (то есть с помощью пальцевой азбуки) попросила куклу. Тамара наконец улыбнулась…
А потом: двенадцать ребят зачислили в бригаду коммунистического труда! Шестерых приняли в комсомол! Четверо стали студентами Московского университета!
Это уже многим казалось неправдоподобным. Ведь до недавних пор считалось, что перед барьером слепоглухонемоты бессильна любая педагогика, а те редкие случаи высокого развития слепоглухонемых, которые были известны всему миру, воспринимались как исключения, скорее подтверждающие правило. Так дело и выглядело до тех пор, пока в результате многолетних усилий Ивана Афанасьевича Соколянского и его учеников — Ольги Ивановны Скороходовой и Александра Ивановича Мещерякова — в Загорске не был создан интернат для слепоглухонемых детей. Около пятидесяти ребятишек разного возраста были привезены сюда со всех концов страны. Это было смелое, но тщательно и серьезно продуманное заранее начинание.
Вряд ли требуется разъяснять его гуманистическое — человеческое — значение. «Ни наши слезы, ни самые лучшие врачи, ни одно учреждение не могли помочь нашим детям. Помог Александр Иванович, открывший вместе с О.И. Скороходовой специальную школу… В этой школе наши дети научились читать, разговаривать, работать, стали полноценными людьми… Они очень хорошие работники, очень сосредоточенны и аккуратны в работе. Если им создать условия, они принесут несомненную пользу стране в умножении материальных и духовных ценностей». Это строки из письма, под которым стоит более 50 подписей — подписей родителей. Можно ли тут что-либо добавить?
Некоторых разъяснений требует, однако, другая, не столь очевидная сторона дела.
Его общенаучный, общетеоретический аспект, или, иначе, его значение для общей [81] педагогики и психологии, для понимания возможностей и закономерностей развития человеческой психики вообще. Один из ведущих ученых нашей страны как-то сравнил значение загорского интерната для педагогики и психологии со значением, которое имеет для современной физики циклосинхрофазотрон в городе Дубне. Это сравнение может показаться на первый взгляд неожиданным парадоксом. Ведь слепоглухота и создаваемые ею условия психического развития действительно представляются чем-то из ряда вон выходящим, чем-то совершенно непохожим на «норму», а тифлосурдопедагогика — очень специальной, очень узкой и специфической отраслью науки и практики. Да, на первый взгляд так и кажется. А на самом деле все обстоит как раз наоборот.
Чем пристальнее всматриваешься в суть дела, в работу воспитателей и учителей загорского интерната, тем отчетливее выступает на первый план то обстоятельство, что врожденная (или рано приобретенная) слепоглухонемота не создает буквально ни одной специфической психолого-педагогической проблемы. Специфической оказывается тут исключительно техника обращения и общения с детьми, а суть дела, суть работы с ними и ее результаты не заключают в себе ровно ничего специфического. Все это наши проблемы, стоящие перед каждой матерью и перед каждым отцом, перед любыми яслями и любым детским садом, перед каждой школой и перед каждым вузом.
Но — и это особенно важно — слепоглухонемота ставит все эти проблемы гораздо острее и «чище», а далее — что, пожалуй, еще важнее — исключает возможность мнимых решений, половинчатых педагогических мер и педагогического легкомыслия, педагогической рутины, основанной на доморощенном «опыте».
Дело в том, что нормальный (зрячеслышащий) ребенок развивается под воздействием самых разнообразных, перекрещивающихся и противоречащих друг другу (а потому друг друга взаимно нейтрализующих и корректирующих) факторов, влияний. Грубые промахи семейного воспитания зачастую исправляет здесь двор или детский сад, со школьной педагогикой конкурируют и телевизор, и случайно складывающиеся микроколлективы, и улица, и кружки в Доме пионеров, и многое, многое другое. Переплетаясь между собою, все эти влияния и дают в итоге эффекты, никак не предусмотренные заранее никем, то радующие, то огорчающие, но всегда неожиданные. Пока интегральные итоги воспитания остаются более или менее благополучными, они никого не заставляют над собой задумываться, а когда такая стихийная педагогика приводит к явно нежелательным последствиям, начинаются безуспешные поиски виновных. Школа жалуется на семью, семья — на школу и т. д. и т. п. Все старались сделать как лучше, а в результате получилось черт знает что… В запасе всегда остается, впрочем, спасительно-успокоительный тезис о врожденной испорченности (или, наоборот, одаренности).
В случае слепоглухонемоты все это исключено, и воспитателю приходится брать на себя полную ответственность за плоды своих стараний. Тут ему никто не мешает, но никто не может и помочь скорректировать перекосы и заполнить пробелы в его педагогике. Слепоглухонемота поэтому оказывается жестокой и острой проверкой педагогических способностей воспитателя, его умения привить ребенку все атрибуты нормальной человеческой психики: ум, волю, речь, потребность в общении с другими людьми, интерес к окружающему миру, аккуратность, терпение, умение заполнять свой досуг содержательной игрой и даже просто улыбаться или плакать. Ибо само собой дут ничего не возникает, и воспитать ум вы сможете лишь в том случае, если точно знаете, чего именно вы хотите и ясно представляете себе, что такое ум, как этот ум связан с речью, с деятельностью руки, с потребностью в общении с другим человеком и т. д. и т. п.
