Виктор Лосев - Изгои
Обзор книги Виктор Лосев - Изгои
Лосев Виктор
Изгои
Виктор Лосев
ИЗГОИ
В творчестве Михаила Булгакова особое место занимает тема, которую обобщенно можно назвать "трагедией русского народа". Эта тема была как бы незаживающей раной писателя. "Дикий мы, темный, несчастный народ", записал он с горечью в своем дневнике 26 октября 1923 года. Гибель России, по его мнению, произошла по двум основным причинам: первая - активнейшая, целенаправленная и изощренная работа многочисленных недругов Российской Империи (внутренних и внешних) по расшатыванию ее устоев, и вторая - крайне низкий уровень национального самосознания практически всех слоев русского народа, включая духовенство. Спасение же России и русского народа он видел как раз в устранении указанных причин. Эти и другие близкие к ним идеи и стремился развить Булгаков в своих произведениях (конечно, с учетом крайне неблагоприятной для этого ситуации, ибо русофобия в эти годы достигла на территории России крайних пределов). Наиболее ярко они отражены в таких сочинениях, как "Грядущие перспективы", "Белая гвардия", "Роковые яйца", "Ханский огонь", "Собачье сердце", "Бег" и др.
* * *
Бывали в истории России периоды относительного затишья, когда не гремели канонады, не гибли тысячами люди, не лилась ручьями кровь... Тогда люди постарше ощущали счастье мирной жизни, а молодые просто ею наслаждались, не предполагая, что отпущено им таких лет совсем немного. Такими счастливыми были годы детства и юности Михаила Булгакова. А потом вся жизнь словно перевернулась...
После двух лет службы врачом в военных госпиталях и земских больницах Михаил Булгаков к весне 1918 года вернулся в Киев, где на его долю выпало пережить многократную смену властей. В августе 1919 года в Киев вступила Добровольческая армия Деникина. Русское население города встречало деникинцев с восторгом.
Но события развивались так, что вскоре пришлось набирать добровольцев из киевской молодежи и призывать на службу бывших офицеров. Булгаков, будучи военным врачом, был призван в действующую армию и отправлен на Северный Кавказ.
Уже в сентябре 1919 года ему пришлось участвовать в жарких боях при взятии белыми Чечен-аула, позже - и в других сражениях. В дневниках писателя двадцатых годов, к счастью, сохранилась краткая запись о боях под Шали-аулом: "...и видел двойное видение... картину моей контузии под дубом и полковника, раненного в живот... Чтобы не забыть и чтобы потомство не забыло, записываю, когда и как он умер. Он умер в ноябре 19-го года во время похода за Шали-Аул, и последнюю фразу сказал мне так:
- Напрасно вы утешаете меня, я не мальчик.
Меня уже контузили через полчаса после него. // Так вот, я видел... этот ночной ноябрьский бой... "Блажен, кого постигнул бой". Меня он постигнул мало, и я должен получить свою порцию".
Заметим, что Булгаков всю жизнь впоследствии страдал от головной боли, часто нестерпимой. Возможно, сказалась контузия.
Татьяна Николаевна Лаппа (первая жена писателя. - В.Л.) вспоминала: "Михаил работал в военном госпитале. Вскоре его отправили в Грозный, и я тоже поехала с ним. Потом его часть перебросили в Беслан. В это время он начал писать небольшие рассказы и очерки в газеты". А вот как об этом же писал Булгаков в автобиографии в 1924 году: "Судьба сложилась так, что ни званием, ни отличием не пришлось пользоваться долго. Как-то ночью в 1919 году, глухой осенью, едучи в расхлябанном поезде, при свете свечечки, вставленной в бутылку из-под керосина, написал первый маленький рассказ. В городе, в который затащил меня поезд, отнес рассказ в редакцию газеты. Там его напечатали". Исследователи считают, что речь идет о статье "Грядущие перспективы", которая была опубликована 13 (26) ноября 1919 года в газете "Грозный". В архиве писателя сохранился кусочек этой газеты. Наклеенный на небольшой лист бумаги, он открывает огромный альбом газетных вырезок, который Булгаков с большой тщательностью заполнял многие годы.
Эта публицистическая статья (ранее она называлась газетным фельетоном) получила известность совсем недавно, но привлекла внимание всего читательского мира. В ней предельно обнажена гражданская позиция автора. Мысль о будущем России - вот главный мотив статьи, вот что не давало покоя Булгакову в эти тяжелейшие годы.
Булгаков не сводит беды "великой социальной революции" к "безумию дней октябрьских". Он видит органическую связь их с "безумием мартовских дней". Именно буржуазная революция, с ее анархией и неспособностью либеральных крикунов, оказавшихся у власти, управлять огромной разлаженной страной, привела Россию в пропасть дальнейшего позора и бедствия.
Несмотря на "страшный путь" гражданской войны, в статье звучит вера в светлые грядущие дни, когда несчастная родина, окровавленная, разрушенная, начнет вставать: "Но придется много драться, много пролить крови, потому что, пока за зловещей фигурой Троцкого еще топчутся с оружием в руках одураченные им безумцы, жизни не будет, а будет смертная борьба".
И приходилось драться. Некоторые картины того времени отпечатались в памяти Татьяны Николаевны: "Раза два-три ездила с ним в перевязочный отряд - под Грозный. Добирались до отряда на тачанке, через высокую кукурузу, Кучер, я и Михаил с винтовкой на коленях..., винтовка все время должна была быть наготове... Потом жили в Беслане - не доезжая Владикавказа. Все время жили в поезде - в теплушке или купе..."
Уже в конце двадцатых годов в беседе со своим биографом П. Поповым Булгаков отметил примечательный факт: "Пережил душевный перелом 15 февраля 1920 года, когда навсегда бросил медицину и отдался литературе". Елена Сергеевна Булгакова позже утверждала, что это выражение не булгаковское, что он, мол, никогда так не говорил - "душевный перелом". Однако ее сомнения вряд ли основательны. Скорее всего, Попов стремился записывать за Булгаковым основные мысли - своими словами, не искажая значения услышанного. Тем более что дата записи конкретная и соответствует важному событию - 15 февраля (по старому стилю) во Владикавказе вышел первый номер газеты "Кавказ". В числе имен ее сотрудников (В. Амфитеатров, Е. Венский, Ю. Слезкин и др.) был назван и Михаил Булгаков. Так как через несколько дней белые были вынуждены отступить, газета прекратила свое существование. К этому времени Булгаковым уже были напечатаны в различных кавказских газетах несколько статей и рассказов. Свидетельством этому является письмо двоюродному брату Константину, посланное Булгаковым уже в феврале 1921 года: "Помню, около года назад я писал тебе, что я начал печататься. Фельетоны мои шли во многих кавказских газетах". А в письме к сестре Вере, написанном три месяца спустя, мы читаем: "...посылаю три обрывочка из рассказа с подзаголовком "Дань восхищения". Хотя они и обрывочки, но мне почему-то кажется, что они будут небезынтересны вам..." В конверт были вложены кусочки текста, вырезанные из газеты и сохранившиеся до настоящего времени в архиве писателя.
Даже из обрывков текста видно, что в рассказе описывались события, происходившие при захвате города, которые пришлось пережить ему и его родным. Булгаков уже нащупал нити к большому произведению о киевских событиях 1918-1919 годов.
Итак, к началу 1920 года Булгаков имел все основания считать себя начинающим писателем. "Душевный перелом", когда Булгаков полностью отдался литературе, произошел прежде всего в результате осознания краха белого движения, гибели идеи спасения родины от "негодяев и безумцев". Ему уже стало известно, что в сражении при Егорлыкской были разбиты основные силы белых и вскоре "накатилась волна" отступающих войск. Видимо, Булгаков до последнего момента надеялся на иной исход в войне и поэтому поражение Добровольческой армии было для него сильнейшим ударом. Об этих днях через пять лет он так напишет в своем дневнике: "...и вспомнил вагон в январе 20-го года и фляжку с водкой на сером ремне, и даму, которая жалела меня за то, что я так страшно дергаюсь... Я видел... видение... вагон, в котором я ехал не туда...
Бессмертье тихий светлый брег...
Наш путь - к нему стремленье.
Покойся, кто свой кончил бег,
Вы, странники терпенья... "
Вот она, ниточка к будущему знаменитому "Бегу".
Булгаков не мог не написать значительного, яркого произведения о гражданской войне, ибо для него события этого страшного времени были не только чудовищным братоубийственным кровопролитием, но и историческим моментом, определившим коренной перелом в русской жизни, в том числе и в семейном укладе - "ладе", как он говорил. И если добавить, что в душе писатель не принимал революционных преобразований, то станет понятным его стремление сказать свое слово о "смутной мгле", охватившей от края и до края родную землю. Все его мысли о полном крахе многовековых традиций и устоев, милых и близких его сердцу, постоянно дополнялись осознанием личной трагедии, своей разрушенной жизни и семейного очага. Виденные им кровавые события много лет не покидали его, мучили, тревожили. Об этом он так писал в черновом варианте повести "Тайному другу": "Мне приснился страшный сон. Будто бы был лютый мороз, и крест на чугунном Владимире в неизмеримой высоте горел над замерзшим Днепром... Я погиб во сне... Проснулся, всхлипывая, и долго дрожал в темноте, пока не понял, что я безумно далеко от Владимира, что я в Москве, в моей постылой комнате, что это ночь бормочет кругом, что это 23-й год... Я думал о безнадежности моего положения... Была жизнь и вдруг разлетелась, как дым, и я почему-то оказался в Москве, совершенно один... Я притянул насколько возможно мою казарменную лампу к столу и поверх ее зеленого колпака надел колпак из розовой бумаги, отчего бумага ожила. На ней я выписал слова "И судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими". Затем стал писать, не зная еще хорошо, что из этого выйдет. Помнится, мне очень хотелось передать, как хорошо, когда дома тепло, часы, бьющие башенным боем в столовой, сонную дрему в постели, книги, и мороз, и страшного человека в оспе, мои сны. Писать вообще очень трудно, но это почему-то выходило легко.... С этой ночи каждую ночь в час я садился к столу и писал часов до трех-четырех..."
