Геннадий Сысоев - Фашизофрения
Обзор книги Геннадий Сысоев - Фашизофрения
Геннадий Борисович Сысоев
ФАШИЗОФРЕНИЯ
От редактора
Геннадий Сысоев считал эту свою, увы, последнюю книгу в целом завершенной, но планировал еще собрать отзывы коллег и доработать ее позже, когда текст «отлежится». Судьба распорядилась иначе.
И теперь, при подготовке издания к печати, пришлось столкнуться с дилеммой: с одной стороны, книга, пожалуй, выиграла бы от более глубокой редактуры; с другой — не хотелось вмешиваться в авторский замысел даже в мелочах, которые, возможно, были важны для Геннадия. Тем более что сам он всегда руководствовался принципом: «нужно править чужие тексты только тогда, когда не исправить нельзя». Это его кредо и стало главным аргументом в пользу того, что именно такой минималистический подход к редактуре и был избран.
Выйди книга при жизни Г. Сысоева, она, конечно, была бы более отшлифованной стилистически и выверенной композиционно. Поэтому отдельные недочеты, найденные придирчивым читателем, стоит адресовать не автору, который бы их, скорее всего, устранил, а редактору, который их не заметил или не решился исправить в мемориальном издании.
Но это, несомненно, тот самый фирменный сысоевский текст высочайшего качества, который знаком многим и в Харькове, и за его пределами. Геннадию удавалось писать одновременно легко и обстоятельно, а в каждой его статье, многие из которых использованы в книге, присутствовала мысль. Даже на известную проблему он всегда мог посмотреть с неожиданной стороны и предложить нестандартное решение.
Благодаря этим качествам он пользовался заслуженным уважением коллег, причем не только единомышленников, но и оппонентов, а к его мнению прислушивались влиятельные политики. Среди последних — Евгений Кушнарёв, с которым Геннадий начал плотно сотрудничать в самое трудное для Евгения Петровича время, когда против того была организована травля и отвернулись многие бывшие соратники. И сегодня в обеих книгах Е. Кушнарёва, изданных после «оранжевой революции», мы можем прочесть слова признательности в адрес Г. Сысоева.
Незадолго до своей смерти Геннадий познакомился с Аллой Александровской — народным депутатом нескольких созывов и главой харьковского обкома Коммунистической партии. Они сразу нашли общий язык и прониклись друг к другу искренним уважением. Именно благодаря А. Александровской стало возможно издание этой книги. Причем, что в нынешней Украине встречается исчезающе редко, Аллу Александровну не пришлось ни о чем просить, она предложила свою поддержку сама. По поручению семьи Г. Сысоева, к которой полностью присоединяюсь, еще раз благодарю Аллу Александровну за помощь, без которой эта нужная и очень актуальная книга не увидела бы свет.
Роман Травин
Кто может заставить вас верить в абсурдные вещи, тот может заставить вас совершать зверства.
ВольтерМы не замечаем здоровья, пока оно есть, и плачем, только его потеряв. Смотрю изумленно на этот изменчиво благополучный мир.
Анатолий Кузнецов. Бабий ЯрПредисловие
Я хотел написать книгу, которую можно не читать — достаточно прочесть и понять заголовок.
То, что происходит сегодня с постсоветским обществом, а во многом — и с миром, это фашизофрения, постоянное непрестанное разделение людей по самым разным признакам: национальному или религиозному, языковому, партийному, социальному.
Разделение на «элиту» и «быдло», как это было в дремучие средневековые времена. Первое слово уже вовсю, с почтительным придыханием, звучит со всех телеэкранов. Второе — только в откровенных разговорах между «своими». Пока?
Разделение на богатых и бедных, причем пропасть между ними все больше углубляется и расширяется и скоро, наверное, станет непреодолимой. И для бедных, и для богатых. Те, кто тем или иным способом пролез в «элиту», уже ни при каких условиях не превратятся в бедняков.
Разделение на «сверхчеловеков», которым законы не писаны, потому что они сами норовят устанавливать законы для себя и всех прочих. И на покорную массу, «биомассу»{1}, которая только исполняет предписанное.
Сущность фашизма — это разделение, всех и во всем, — народов, людей, даже сознания отдельных индивидуумов.
В начале XX века русский поэт Велимир Хлебников открыл, что люди делятся на изобретателей и приобретателей. Понять это можно и так, что изобретатели — это люди, способные совершать бескорыстные поступки, то есть делать то, что не приносит им прямой выгоды.
Эта способность — первое и главное отличие человека от животного, потому что животное не способно совершать поступки, не продиктованные инстинктом или собственной пользой. А человек способен. И если б не был способен, то вряд ли изобрел бы каменный топор, колесо и компьютер.
Современное западное общество, к которому принадлежит и Россия{2}, выбрало путь приобретательства. А приобретательство, доведенное до своего апогея, — это фашизм, приобретение «жизненного пространства» за счет «недочеловеков».
Это общество не имеет перспективы и прогрессирует лишь в направлении дальнейшей своей виртуализации. Если Владимир Маяковский назвал современного ему идеального потребителя «желудок в панаме», то современный нам потребитель — это жвачный мозг.
У такого общества не имеется никаких высоких устремлений; и приобретатель бравирует их отсутствием. Если примерно до середины прошлого, XX века, фантасты в основном верно предсказывали научное развитие и научные открытия, то с середины прошлого века ни одно из предсказаний футурологов не сбылось — кроме, пожалуй, создания всемирной «библиотеки»{3} — Интернета.
Перспективы у современного западного общества всего три: кризис голода, кризис обжорства и виртуализация. Люди-онлайн, исключительно интерактивные в своих социальных сетях, хоть реальных, хоть виртуальных, но впадающие в абсолютную пассивность, если их вырвать из привычного мира, раз и навсегда заданного их стоматологом, их туроператором и их боссом в их офисе.
Но люди тоскуют днем, а по ночам во снах они пытаются освободиться. И общество не бесперспективно, пока есть люди, мечтающие об открытиях, изобретениях и полетах во сне и наяву. Они — главные враги фашизма, даже если сами и не подозревают об этом. Для них и написана эта книга, — для людей обычных, иногда мечтающих. Таких как вы, таких как я.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1. Стрела в стене
Вы думали — век электроники?
Стрела в стене!
А. ВознесенскийЯ родился в Харькове, на Москалёвке, в двухэтажном доме с серым пятном на стене.
Пятно было цементное, в простенке между окнами второго этажа, чуть выше рам, почти на уровне чердака. Сколько помню себя, я всегда знал, что это пятно — след немецкого снаряда. Точно так же, как всегда знал, что вот это — мои мама и папа, а это моя бабушка, а это мой дом. А серое пятно, похожее на серую звезду или бледную кляксу, — след взрыва, след войны с фашистами.
От улицы вглубь двора тянулся вдоль забора ряд сараев. Крайний, как раз напротив пятна, стоял на неровной земле, на скате, и с той стороны, что повыше, на него было очень интересно забираться, с другой, что пониже, — прыгать. Налазившись и напрыгавшись, мы усаживались на крыше и обсуждали пятно.
Все пацаны нашего маленького двора и единственная наша сверстница Жанна, все мы, конечно, знали, что пятно — след удара, взрыва. Нескончаемые споры вызывал только вопрос: какой это был снаряд? От пушки? Миномета? Может, это была бомба или граната? Споры были долгими и жаркими и чаще всего заканчивались тем, что это все-таки пушка. Но через день-два на крыше сарая опять шли бурные обсуждения, с не меньшим жаром и криками.
Цемент со временем потемнел, а красная кирпичная стена побурела, так что издали пятно было не очень заметным. Но вблизи его видно было прекрасно, и мальчишки со всей улицы приходили в наш двор, и мы угощали их пятном, как заправские экскурсоводы. Если повезет и взрослые не заметят, можно было вылезть на чердак, далеко высунуться в окошко и ковырять пятно гвоздем. Цемент был крепким, наверное, при заделывании пролома не старались экономить. Цемент не крошился и не осыпался, он с большим трудом отламывался кусочками, как гранит. Память о войне монументальна.
Мы, конечно, играли в войну и разделялись на «русских» («наших») и «немцев», которые назывались «они», или «фашисты». Русские всегда побеждали. Это, кстати, подтверждало, что уже в пять-шесть лет мы, москалёвские харьковские дети, обладали интуитивным пониманием исторического процесса.
Были и связанные с войной табу. Мы все знали, что нельзя рисовать свастику, которая у нас называлась «немецкий крест».
