Андрей Мальгин - Советник президента
Обзор книги Андрей Мальгин - Советник президента
Андрей Мальгин
Советник президента
События и персонажи этой книги - полностью вымышленные. Любые совпадения с реальностью случайны.
Больше всего на свете советник президента Игнатий Присядкин боялся, что его разоблачат. Нет, он не участвовал ни в каком коварном заговоре, не замышлял антигосударственных козней, не выносил за пазухой секретных бумаг. Упаси бог. И никаких темных связей с чеченцами у него, скорей всего, не было. Некоторые горячие головы в президентской администрации подозревали его в этом только на том основании, что некогда писателя Присядкина прославила повесть, написанная на чеченском материале. Но все-таки здесь он был, наверное, более-менее чист.
Нет, его пугало совсем другое. Давно разменявший восьмой десяток Игнатий Присядкин опасался, что кому-нибудь станет известно, что он в маразме. Сам он прекрасно понимал, что с ним происходит что-то неладное. «Мозги уже не те», - сокрушался он в домашнем кругу. Мысли разъезжались в самый ответственный момент, он быстро терял нить разговора, забывал неожиданно то имя, то фамилию, то дату. Иногда он даже не помнил номер своего домашнего телефона. Бывало, что не мог войти в собственный подъезд, начисто позабыв код. Садясь в машину, не помнил, а куда он собственно собрался ехать. В середине разговора забывал, с чего он начинался. Ну и все в таком роде…
Но Игнатий все же не терял надежду, что окружающие не обратят на это внимание, или спишут на обычную рассеянность творческого человека, или решат, что государственная голова полностью занята обдумыванием чего-то необычайно важного…И тогда, если о его проблемах действительно никто не догадается, он еще послужит Отечеству на своей необременительной, но чрезвычайно почетной должности. Тут необходимы пояснения. Сама должность упала на него, в общем-то, с неба. Началось с того, что при прежних, «демократических», властях была создана некая президентская комиссия, защищавшая, как казалось ее членам, попиравшиеся права человека. Она просуществовала несколько лет, писатель Присядкин на общественных началах был ее руководителем. В состав комиссии входило множество уважаемых деятелей культуры, обладавших бесспорным моральным авторитетом. К сожалению, в комиссии не было юристов, если не считать нескольких пишущих на правовые темы бойких журналистов. А жаль. Ведь у нее были довольно большие полномочия, решения ее имели обязательную юридическую силу. И как случилось со многими начинаниями наших прекраснодушных романтиков тех славных лет, со временем ею стали манипулировать опытные и весьма небескорыстные чиновники. Комиссия заседала в кабинетах бывшего здания ЦК КПСС, так что можно сказать, что вместе со зданием ей достались, собственно говоря, и чиновники. Точно так же новым жильцам дома достаются те же крысы и тараканы, которые паразитировали там при прежних… Не будем углубляться в подробности, но, короче, при новом президенте дилетантскую комиссию разогнали, вместе с ней вылетели кубарем присосавшиеся к ней бывшие цэкушники, а образовавшийся вакуум заполнила сплоченная серая масса товарищей с холодной головой, горячим сердцем и так далее…
Раздался обычный в таких случаях крик: «Наших бьют!». Квартира Присядкиных превратилась в штаб. Его возглавила присядкинская жена Валентина. Пресс-конференция следовала за пресс-конференцией, газеты бурлили, олигархические телеканалы смаковали возмущенные речи лучших представителей нашей интеллигенции, заволновались зарубежные правозащитники в лице ОБСЕ. И молодой президент впервые сделал то, что в дальнейшем в сходных обстоятельствах стал делать часто: чтоб заткнуть этот фонтан нечистот, он просто цинично взял к себе Присядкина на хорошую, но ничего не решающую должность. Ему в качестве советника поручалось курировать те самые вопросы, которыми занималась разогнанная комиссия. Типа чтоб обеспечить преемственность. Валентина, естественно, в тот же день закрутила свой ассенизаторский кран.
Уж не знаю, какие такие аналитики подсказали президенту этот ход, или он сам догадался. Но сделано все было грамотно. Разумеется, ни о каких попранных правах человека не радела Валентина Присядкина, вовсе нет. Как только у ее подъезда стала круглосуточно дежурить черная машина с синей мигалкой, готовая в любой момент оттранспортировать ее толстую задницу хоть на Луну, как только ей были выписаны пропуска в разные кормушки и поликлиники, которые – о чудо – продолжали все так же без вывесок находиться по тем же адресам, что и в партийно-советские времена, как только Игнатию вернули отобранный кабинет на Старой площади и дали возможность украсить визитную карточку двуглавым орлом, Валентина сочла, что справедливость восторжествовала. Прекраснодушные продолжали еще какое-то время названивать ей, недоумевая, почему это они с Игнатием не устраивают очередной протест, но вскоре недоумение сменилось пониманием, понимание почитанием, короче - дело рассосалось.
Некоторое неудобство заключалось только в том, что тщеславная Валентина фактически усадила своего старика сразу на два стула. Все ж он за годы работы комиссии приобрел репутацию как бы «правозащитника», а как же может служить правозащитник советником у президента, который наших прекраснодушных, что ни день, повергал в шок и трепет: то вдруг «телеканал с великолепной командой журналистов» прикроет, то «крупного предпринимателя и общественного деятеля» за границу выгонит, то устроит кровавую баню в тех самых горных селениях, где повсеместно Присядкина нашего чтили за сострадание к высланному с Кавказа народу. Но Валентина и тут нашла выход: за границу ездил пылкий правозащитник, уклоняющийся от любых вопросов о деятельности президента, а в столице нашей Родины Москве сидел, надув щеки, советник, плотно закрывший глаза на все, что связано с защитой чьих бы то ни было прав.
Разумеется, настоящие правозащитники со стажем ничуть не удивились этой метаморфозе. Они и раньше не могли припомнить в своих рядах Присядкина – его там не было ни во времена хрущевской оттепели, ни в 1968 году, ни позже, когда развернулись гонения на диссидентов, не было его подписей под письмами в защиту Сахарова, Буковского, даже Бродского, его имя не упоминалось на радио «Свобода», у него не брали интервью антисоветски настроенные западные корреспонденты, о его судьбе не пеклись американские сенаторы. Присядкин все эти годы был тишайшим членом Союза писателей, жил себе на метро «Аэропорт», писал обычное совдеповское барахло, и только полная безвестность спасла его от того, чтоб вляпаться в какую-нибудь историю, типа осуждения литературного власовца Солженицына. Во всяком случае, его тогдашние ближайшие друзья дружно именно в это дерьмо и вляпались.
Мда... Исторический экскурс несколько увел нас в сторону, но я надеюсь, читатель не забыл, что речь шла о маразме. Итак, маразм крепчал. Голова «правозащитника» слабела. Эх, старику Присядкину с его размякшими мозгами не кремлевские бы коридоры бороздить, где за каждой дверью - интриги молодых голодных карьеристов, не в рот бы заглядывать их начальникам - проницательным отставным кагэбэшникам, а сидеть бы ему в тепле и покое в бревенчатой переделкинской даче, или нет, не сидеть – гулять бы вокруг нее в валенках, поскрипывая снежком и обдумывая замысел очередного масштабного сочинения. Подобная идиллическая картина частенько приходила к нему в ночных грезах, и тогда он сучил во сне своими венозными ножками. Валентина была уверена, что мужу снится катание на велосипеде. А он видел себя этаким Львом Толстым, семенящим по заснеженным дорожкам и бормочущим себе под нос, сквозь клубы морозного пара, великие нетленные слова. Идут мимо двое прохожих, и один у другого спрашивает, завидев эту завораживающую картину: «Кто этот мощный старик?» Ну и так далее… Такие вот сны.
Ну ладно, предположим, пенсионерская писательская жизнь вполне б его устроила. Но дело в том, что с ней категорически не согласились бы его жена и дочь. Следует сделать важное уточнение: у 74-летнего Игнатия была 45-летняя жена и 17-летняя дочь. В разговорах с коллегами по работе, обитателями Старой площади, Игнатий частенько упоминал возраст своих близких, но крайне неохотно говорил о своем возрасте. В данном случае поговорка «мои года – мое богатство» была явно неприменима. Все до единого его сослуживцы были намного его младше.
Кстати, любопытная подробность для любителей русского языка: коллеги-чиновники, когда рассказывали друг другу о своих семьях, вместо жена и дети почему-то говорили исключительно супруга и младшее поколение. Это был, как понял Присядкин, элемент их жаргона. А вот друзья-писатели выражались, как и надлежит писателям, более сочно: в их кругах обе родственницы назывались жёпис и допис – сокращение от «жены писателя» и «дочери писателя». Так вот, как жёпис, так и допис просто размозжили бы ему голову первым попавшимся под руку предметом, если б только заподозрили, что он пишет заявление об уходе с государственной службы. И это не преувеличение: однажды это уже произошло, первым попавшимся предметом оказалась чугунная сковорода. Присядкин чудом остался в живых. Хотя что я говорю. Он и сам, разумеется, по доброй воле никуда бы не ушел… Как ни старался Присядкин походить на этакого академика Лихачева, отрешенного от мирской суеты, славу он все же любил. Конечно, не только Валентине, но и ему самому вскружила голову близость к власти, огромной и всесильной власти. Реально он, конечно, так и не был к ней подпущен, но главное для тщеславного человека, как известно, не сущность, а видимость… Да никакие переделкинские валенки не смогли б ему заменить радостную возможность уверенным шагом пройтись утречком по кремлевским коридорам и увидеть на дубовой двери табличку с собственной фамилией, днем почувствовать приятную избранность посольских фуршетов, а в вечерние часы лицезреть самого себя на экране телевизора. Ведь если разобраться, судьба сделала ему неслыханный подарок: он стал самым придворным писателем России. Это стоило ценить. И он ценил, конечно же. И, между прочим, первую же книгу – трехтомник! – вышедшую после назначения советником, Игнатий Присядкин назвал «Я – Бог».
