Виталий Шенталинский - Преступление без наказания: Документальные повести
Последние слова — откровенная ложь, но кого это интересовало?
И уже на следующий день, 2 августа, вся четверка «перевальцев» попала в сталинский расстрельный список:
…12. Воронский Александр Константинович…
16. Губер Борис Андреевич…
28. Зарудин Николай Николаевич…
35. Катаев Иван Иванович…
Резолюция не замедлила себя ждать: «За» — Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов.
А совсем рядом та же страна жила совсем по-другому, в ином мире.
Накануне суда над «перевальцами», 12 августа, с подмосковного аэродрома отправился в беспосадочный перелет через Северный полюс в Америку красавец-самолет «Н-209» под командованием Сигизмунда Леваневского. Газеты сплошь заполнены материалами об этом полете, фотографиями и шапками: «Счастливого пути!» Пишут они и об очередном триумфе советского искусства в Париже — спектакле МХАТа «Анна Каренина». На нем побывал Ромен Роллан, испытавший большое удовольствие от «блестящей постановки, передающей атмосферу толстовского романа». Статья в газете «Эр нувель» по этому поводу называется пространно — «Русское искусство показывает нам, что драма целиком основана на действии». Если бы догадались просвещенные французы, почитающие русское искусство, какие «блестящие постановки» проходят за кулисами советской жизни, какие там ставятся драмы и на каких действиях они основаны!
Летят тревожные сводки с фронтов Испании. Льдина со станцией «СП-1», с четверкой отважных папанинцев благополучно дрейфует. В это же время подошел к концу дрейф по тюрьмам другой четверки — Александра Воронского.
Он предстал перед Военной коллегией (председатель — В. В. Ульрих, члены — Л. Я. Плавнек и Ф. А. Климин) в пятницу, 13 августа, в 17.20. В 17.40 его вывели. А в 17.53 радиостанция мыса Шмидта на далекой Чукотке приняла сообщение с самолета Леваневского: «Как меня слышите? Ждите». На этом связь прервалась. Навсегда. До сих пор в точности неизвестно, где в просторах Арктики, когда и как погиб самолет.
Как погибли «перевальцы», стало известно лишь теперь. В последнем, самом последнем своем слове Воронский заявил, что не подготавливал терактов, но вот доказать свою невиновность никак не может, так как на него есть ряд свидетельских показаний. Другие «перевальцы» виновными себя признали, показания подтвердили. Зарудин просил дать ему возможность работой искупить «тягчайшую вину». Губер оправдываться и приводить смягчающие обстоятельства не стал.
Их расстреляли в тот же вечер, 13 августа.
Ивана Катаева придержали, отправили вслед за его друзьями через шесть дней — 19 августа. В последнем слове он заявил, что его контрреволюционная деятельность не имеет никаких оправданий. На следствии он разоблачил себя и своих соучастников. Просит сохранить ему жизнь.
Еще один «перевалец» — ведущий литературный критик этого содружества Абрам Захарович Лежнев (Горелик) — почему-то был арестован лишь осенью и прошел свой путь на Голгофу особняком. Проповедовавший «моцартианство», искреннее творчество — в противоположность «сальеризму», рассудочности, ратовавший за большое, «трагедийное искусство», выступавший против теории «социального заказа», Абрам Захарович в конце концов никуда не ушел от него — был вынужден писать саморазоблачающее заявление на имя Ежова: и он тоже, оказывается, троцкист-террорист.
На суде Лежнев бросил вызов своим мучителям: виновным себя не признал, показания, данные на предварительном следствии, отверг и заявил, что они были даны им ложно. В последнем слове ничего сказать не пожелал. Исход тот же — «вышка», высшая мера наказания, приговор приведен в исполнение 8 февраля 38-го.
Вожак «перевальцев» Александр Константинович Воронский, призывавший писателей быть верными правде, до конца старался не изменить ей и ушел из жизни, не склонив головы.
«Есть две жизни. Они не сливаются друг с другом, — писал он в своей книге „За живой и мертвой водой“. — Одна рассыпается по улицам и площадям суетливо бегущими, шагающими, гуляющими людьми. Эта жизнь — на виду, на глазах. Она никуда не прячется, не таится.
Есть другая жизнь… Такая жизнь никнет матерью, сестрой, мужем, женой у праха, у последнего дыхания любимых, единственных, неповторимых, у могил, уже ненужных, уже забытых всем миром. Тщетно иногда она напоминает, зовет к себе истошным криком, воплями, звериным, нечеловеческим воем, напрасно она молит, жалуется, говорит последними смертными словами — обычная, нормальная жизнь, жизнь-победительница, умеет заглушить ее».
Рядом с «перевальской» четверкой в сталинском расстрельном списке от 2 августа 37-го есть еще два литературных имени:
…23. Есенин Георгий Сергеевич…
61. Приблудный Иван Петрович…
Вина — та же: контрреволюционная фашистско-террористическая группа, замышляли убить товарища Сталина.
Военная коллегия судила их в тот же день, что и «перевальцев», только утром, отмерив каждому стандартные двадцать минут. И расстреляли их тоже вечером 13 августа те же умельцы 12-го отделения 1-го спецотдела НКВД под командой лейтенанта Шевелева. Место погребения — Донское кладбище.
Георгию Есенину, сыну знаменитого поэта, в момент ареста было только двадцать два года. Иван Приблудный прожил на десять лет больше. Перед расстрелом он оставил на стене камеры надпись: «Меня приговорили к вышке». Спустя полвека на его родине, в Харьковской области, встал памятник — первый памятник репрессированному при сталинском режиме поэту.
«Авербаховщина»
Была в советской литературе «воронщина», была и «авербаховщина». 14 августа, на следующий день после коллективной казни литературных троцкистов — «перевальцев», расстреляли их главного врага — неистового ревнителя коммунистической идеи, критика и публициста Леопольда Авербаха.
Он уничтожен во внесудебном, «в особом порядке», за свою близость с Ягодой, которого арестовали на несколько дней раньше его.
Родственные связи — ключ к биографии Авербаха. Мать — родная сестра Якова Свердлова, сестра — жена Генриха Ягоды, жена — дочь Владимира Бонч-Бруевича, на кремлевской квартире которого, бок о бок с вождями, ему потрафило жить. Он и сам стал вождем — в литературе. За что же такая честь, за какие такие достоинства?
Только не за образованность. «Самообразование — высшее» — так оценил себя в лубянской анкете.
Уже с четырнадцати лет Леопольд Авербах с головой погружен в комсомольскую и партийную активность. Организатор Российского союза учащихся-коммунистов, председатель его съезда, на котором в незабываемом 1919-м выступил сам Ильич! Можно представить себе гордость, которая переполняла мальчишку. Быстро привык он командовать, руководить, манипулировать людьми, дергать их за тайные ниточки и нервочки, при внешнем братском хлопанье по плечу и товарищеской демократичности. На всех фотографиях рапповцев — непременно в центре, прицельный взгляд сквозь пенсне, открытая, стриженная наголо голова или модное огромное кепи, облепленный друзьями, в обнимку с ними. Но при видимости «своего в доску» парня сразу ясно, кто здесь главный.
Малограмотный политический выскочка, Авербах шесть лет, с 1926-го до 32-го, командовал писателями, был генеральным секретарем РАПП и редактором журнала «На литературном посту». Но не это, не то, кем он был по отношению к тем, кем руководил, а то, как близко стоял к тем, кто выше, — вот что на деле определяло его истинное положение. Впрочем, и тут он проявлял творческую гибкость, пластичность: последовательно отрекался от покровителей — вождей, когда они попадали в опалу, сначала от своего кумира Льва Троцкого, теперь вот — от Ягоды. Так же неумолимо отворачивался и от закадычных друзей, едва они становились помехой его карьере. В конце концов фигура Авербаха, отличника в школе политической подлости, стала вызывать общую ненависть писателей.
Этого ловкого пройдоху можно с полным основанием назвать литературным Швондером. Ему, Авербаху, принадлежит знаменитый призыв «Ударников — в литературу!» Слово «ударник» имеет, как известно, и другое значение — деталь огнестрельного оружия, что придавало лозунгу боевитость. Устанавливались нормы ударничества, и объявлялось соцсоревнование в городе и деревне: кто быстрее напишет стихи, пьесы, рассказы и прочую литпродукцию. Неистовый Леопольд хвалил смоленских членов РАПП за то, что они в несколько дней создали сборник художественных произведений, и ратовал за повсеместное распространение опыта смоленцев.
Потом он носился с новым лозунгом — «одемьянивания», равнения на баснописца Демьяна Бедного в нашей словесности, что на деле означало ее «обеднение». Яркий пример того, что враги языка, уродуя его, в конечном счете всегда проигрывают, ибо язык разоблачает, выводит их на чистую воду.
![Виталий Шенталинский - Охота в ревзаповеднике [избранные страницы и сцены советской литературы]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
