Юрий Виноградов - Хроника расстрелянных островов
Очнулся Кравец, когда уже было темно. Болела голова, и хотелось пить. Вспомнил, что он находится в дзоте. Фашистам прямым попаданием снаряда удалось развалить его. Прислушался: кругом стоит тишина. Боя нет. Значит, батарея пала… Или, может быть, краснофлотцы прорвали окружение и ушли на Тахкуну. Рядом послышался слабый стон. «Выходит, еще кто-то жив…» Кравец попытался встать, но ноги не слушались. Нащупал в темноте бревно, которым были придавлены ноги, и сбросил его. С трудом поднялся, цепляясь руками за стенку, пошел на стон.
— Кто? — спросил он.
— Я…
Кравец узнал по голосу Хейнолайнена. Он лежал возле стены, наполовину присыпанный землей. Военком, превозмогая боль в спине, откопал младшего политрука и попытался приподнять его. Хейнолайнен закричал от боли.
— Не могу я, товарищ политрук… Оставьте меня, — попросил он.
— Ничего, терпи. Сейчас выберемся…
Рядом послышался тихий голос:
— Вы живы, товарищ политрук?..
— Лейтенант Чистяков?! — удивился Кравец. — А чего же умирать? Вот контузило малость, и все. Ну-ка, вставай, лейтенант! — подошел он к Чистякову.
— Опять ранен. Не поднимусь, — произнес в ответ Чистяков. Помолчав, он спросил: — Сколько нас осталось?
— Трое, — тихо ответил Кравец.
Он вытащил из-под обломков Чистякова и положил на мокрую землю возле провалившегося дзота.
— Тяжелый же ты. — Военком смахнул со лба пот и полез в дзот за младшим политруком.
Хейнолайнен, как мог, здоровой рукой помогал ему. Вконец выбившись из сил, Кравец лег рядом с ранеными на холодную землю. Болела спина. Очевидно, при взрыве вражеского снаряда он сильно ударился спиной.
— Сейчас передохнем и двинемся на Тахкуну, — проговорил Кравец. — Только за оружием схожу…
Он неуклюже поднялся и пошел в дзот. Через минуту возвратился с тремя винтовками.
— Пошли, товарищи…
— Я с места не сдвинусь, — простонал Хейнолайнен.
— А у меня… у меня открылись раны, — проговорил Чистяков. — Вот что, комиссар, оставьте нас. Зачем рисковать вам? А мы тут просто так фашистам не дадимся! — вдруг выкрикнул он и спросил Хейнолайнена: — Верно говорю, товарищ младший политрук?
— Верно, товарищ лейтенант, — отозвался Хейнолайнен.
— Пойдете со мной. А лишние разговоры на сегодня шабаш, — сурово сказал Кравец. — Ну, поднимайтесь… поднимайтесь. Не думал, что вы такого мнения о своем военкоме, — укоризненно произнес он.
Чистяков хотел ответить, но Кравец не дал ему говорить.
— Вперед! Только вперед! Это мой приказ. На Тахкуне наши. Там продолжим бой…
С трудом передвигая ноги, три человека медленно брели на северо-запад. Кравец поддерживал своих раненых товарищей, выбирая дорогу поровней. Они уже шли около часа, но едва ли отошли от батареи больше чем на километр. Ночь выдалась на редкость темная: в нескольких шагах ничего не было видно. Холодный ветер шумел в лесу, раскачивая голые вершины деревьев. Дорога военкому была хорошо знакома: много раз он ездил по ней в Кярдлу и дальше на 316-ю батарею к капитану Никифорову. К утру он рассчитывал по ней добраться до Тахкуны, где, по его мнению, должны были идти бои. Неожиданно впереди мелькнул огонек: видимо, кто-то зажег спичку.
— Фашистский заслон, — прошептал Кравец. — Придется обойти лесом.
Примерно через час батарейцы снова вышли на безлюдную дорогу. Хейнолайнен совсем выбился из сил. Он просил военкома оставить его на дороге одного или хотя бы отдохнуть несколько минут. Кравец не соглашался. Ведь кругом немцы, и дорога каждая минута.
— Если мы не доберемся за ночь до Тахкуны, нам труба. Понимаешь, друг, — ответил он младшему политруку.
— Не могу больше…
— Можешь, — повысил голос Кравец. — Советский моряк все может! Обопрись на меня, — уже мягче закончил он. — Легче будет…
Долго шли молча. Кравец прикидывал в уме, на какое расстояние они удалились от батареи. Скоро дорога должна повернуть вправо, на Кярдлу. Им же надо идти по лесной необъезженной дороге прямо на Тахкуну. И тут впереди блеснули два снопика света.
— Немцы! — воскликнул Чистяков.
— Машины, — догадался Кравец. — Едут в нашу сторону. Скорей в кусты, товарищи, — скомандовал он и, когда все спрятались, сквозь зубы процедил: — Что ж, встретим по-флотски…
Крытые брезентом машины с немецкими солдатами приближались. В уши лез назойливый натужный шум моторов. Хейнолайнен выставил перед собой винтовку.
— Пулей их не остановишь, — прошептал Кравец. — Гранаты нужны…
Он извлек из кармана гранату; вторую молча подал ему Чистяков.
— Ого, две гранаты?! Это сила. Можно и поговорить с фашистами…
Головная машина уже находилась совсем близко от артиллеристов. Лучи от фар качались на неровностях дороги, освещая ее обочины. Кравец приподнялся и метнул в горящие глаза машины гранату, потом вторую. Послышалось два взрыва. Машина на полном ходу остановилась, свет фар погас. Раздалась трескотня автоматов, немецкие солдаты открыли огонь по таинственному лесу. Стрельба продолжалась долго, но батарейцы не отвечали. Кравец не хотел выдавать себя, иначе немцы не уйдут отсюда до утра. Очевидно убедившись, что в лесу никого уже нет, автоматчики прекратили стрельбу. На глазах моряков они еще долго копошились возле своих машин, поврежденных взрывами гранат. Наконец заработали моторы. Немецкие солдаты быстро залезли в кузов, и машины тронулись.
— Убрались. Наконец-то, — облегченно вздохнул Кравец. — Теперь в путь, друзья… Поднимайтесь, — поторопил он, но Чистяков и Хейнолайнен не тронулись с места.
Тогда Кравец, не раздумывая, поднял Хейнолайнена и перетащил его через дорогу.
— Жди здесь, — усадил он на сваленное дерево младшего политрука и вернулся за Чистяковым.
— Голова… Все кругом… Не могу…
— Можешь! — упрямо сказал Кравец и потащил Чистякова через дорогу. Когда он положил лейтенанта возле Хейнолайнена, тот был уже без сознания. «Скверно. Двоих я не донесу. Попадем к фашистам в лапы. Спрятать бы где Чистякова. А потом вернуться за ним», — раздумывал Кравец. Он взвалил размягшее тело лейтенанта на плечи и зашагал на лай собаки, доносившийся с хутора…
Очнулся Чистяков от боли в горле и ноге: раны давали себя знать. Смутно разобрался, что лежит на деревянном полу. Инстинктивно схватился за кобуру, но пистолета не было. Сквозь мутную пелену заметил плачущую пожилую женщину.
— Пи-ить, — еле слышно прохрипел он, поняв, что оказался на хуторе у эстонцев. Женщина налила в кружку еще теплое кипяченое молоко, положила туда кусок сливочного масла, размешала ложкой и поднесла к губам лейтенанта. Чистяков пил с жадностью. Женщина заплакала еще сильнее: она увидела, что часть молока выливалась из пробитого горла лейтенанта и кровяной струей стекала за воротник.
Чистяков хотел поблагодарить незнакомую женщину, но опять потерял сознание. Очнулся он от удара в бок кованых ботинок: немецкие солдаты ругали плачущую хозяйку, показывая на лейтенанта. Женщина что-то отвечала по-эстонски. Один из гитлеровцев обшарил карманы Чистякова, вынул из них деньги и бритву. Другой снял с руки лейтенанта именные часы. Затем гитлеровцы поволокли Чистякова на улицу. Женщина побежала в сарай и выкатила из него ручную тележку. Гитлеровцы кричали на нее, махали прикладами. Они бросили на тележку Чистякова и повезли.
Последний рубеж
К вечеру 17 октября моонзундцы отошли на Тахкуну, городок Кярдлу пришлось отдать противнику. Последний рубеж обороны начинался от деревни Таресте. На шесть километров протянулись окопы и стрелковые ячейки, опоясанные проволочными заграждениями. Усиливали рубеж обороны двенадцать дотов и дзотов. Всей работой руководил майор Навагин. Ему помогали красноармейцы из 36-го инженерного батальона майора Дубровского и эстонцы, возглавляемые секретарем укома Якобсоном. Больше всего Навагин опасался за дороги, по которым противник будет наносить основные удары. Возле них он распорядился поставить доты и сделать запалы. Особенно сильно была укреплена по его указанию центральная дорога, шедшая к командному пункту СУСа. Ее охраняла группа краснофлотцев лейтенанта Быстрицкого, два дня назад прибывшая по распоряжению коменданта с 42-й береговой батареи. На усиление ей дали станковый и ручной пулеметы, заранее снятые с 12-й береговой батареи. Ночью Навагин приказал вывести на дорогу два гусеничных трактора, поставить их поперек и завалить срубленными деревьями.
Константинов остался доволен укреплением последнего рубежа. Да и что еще мог сделать начальник инженерной службы БОБРа, когда в его распоряжении не было ни средств, ни достаточного количества людей, ни времени!
— Дня три ваши редуты выдержат осаду противника, Сергей Сергеевич? — поинтересовался Константинов.
