Дмитрий Жвания - ПУТЬ ХУНВЕЙБИНА
За год мы издали и распространили 14 номеров газет (два «Голоса анархии» и 12 «Черных знамен»), их общий тираж – 38 тысяч экземпляров. Компьютеров у нас не было, и столбики статей мы печатали на машинке, а потом наклеивали их на ватманский лист. Газета печаталась в Литве. Так что 14 номеров газеты изготовить, напечатать и распространить было весьма непросто. Изготовлением макетов скрупулезно занимался Илья Вольберг, за что ему большое спасибо.
Мы строго следили за тем, чтобы никто не наживался на продаже нашей газеты и чтобы «Черное знамя» была самой дешевой неформальной газетой. И тут мне школьники сообщают, что один наш активист, фанат «Гражданской обороны» продает «Черное знамя» за 60 копеек, в то время, как мы установили максимум – 40 копеек. В казну АКРС он отдавал столько денег, как будто бы продавал газеты по 30 копеек. Мало того что этот парень выставлял АКРС сборищем спекулянтов, так еще и обманывал нас. Мы его застукали, а потом судили его на общем собрании. Парень умолял простить его. Но мы были непреклонны. В итоге постановили: избить спекулянта. Привести приговор в исполнение вызвался его же друг, с которым он вместе вступил в АКРС, тоже фэн «Гражданской обороны», рабочий парень. Он расценил, что его приятель замарал спекуляцией не только себя, но и его.
Один активист признался (сейчас он известный в Питере пиарщик), что его при поступлении на журфак завербовали «органы». Он думал, что мы исключим его. Я сказал: «Если ты раскаиваешься, у меня нет причин тебе не доверять. Каждый может допустить слабость». Товарищи меня поддержали. И мы не ошиблись. И бывший стукач стал отличным активистом. Правда, хватило его ненадолго.
Марш вперед! Рабочий народ!
Анархисты конца 80-х были очень пестрой компанией, а точнее – в нашей среде до поры до времени уживались разные субкультуры: ленивые грязные панки, не первой свежести хиппи и бывшие комсомольские работники низшего звена, заряженные Бакуниным студенты-гуманитарии и пэтэушники, которые от Виктора Цоя узнали, что «мама - анархия; папа - стакан портвейна»; от Егора Летова, что «все что не анархия - то фашизм»; от Кости Кинчева, что рок-н-ролл похож на отряды батьки Махно. Круг чтения также был самым разнообразным. Я помимо трактатов отцов анархии с удовольствием читал романы Хулио Кортасара, Андре Мальро, Альбера Камю, Жан-Поля Сартра, Хосе Мария де Лера, Кена Кизи. Другие ребята увлекались братьями Стругацкими и антиутопиями Олдоса Хаксли. Различными были и музыкальные пристрастия. Кто-то увлекался «Гражданской обороной». Эстеты предпочитали слушать «Клэш» и «Токинг хэдс». Я продолжал посещать концерты питерского рок-клуба, и под впечатлением от событий, которые произошли на одном концерте «Алисы» в СКК, написал даже специальное обращение в рок-фанам: «Мы видим демократию в действии! На концертах группы «Алиса» 31 окт. – 3 ноября вооруженные и одетые в бронежилеты «стражи порядка» избивали рокеров. За любое неосторожное действие, слово или просто «случайно» мы рискуем получить удар милицейской дубиной или сапогом. И всегда окажемся виноваты!… Долго ли мы будем терпеть «тоталитарный рэп» государства?! Мало орать хором: «Все менты – козлы!», смолкая при виде мышиной фуражки и вымещать потом злобу на вагонах метро. Нас много! Нас миллионы! И когда мы вместе, нам никто не страшен. Станем организованной силой! Направим свою энергию не на битье стекол, а на борьбу за свободу!»
Чем дальше, тем больше нас раздражали как полухиппи-полупанки, похожие на персонажей модного тогда фильма «Легко ли быть молодым?», так и карьеристы типа Исаева, которые рассуждениями о местном самоуправлении приправляли пресный либеральный бульон. Мы не были марксистами, но нас раздражал оголтелый антимарксизм и антибольшевизм этой компании, который ставил их в один ряд самой ядовитой диссидой и мало отличался от того, что говорили с экрана «продвинутые» журналисты типа позабытой ныне Беллы Курковой. Мы хотели действовать и действовать революционно.
Сперва мы продавали газеты студентам и просто прохожим, а также представителям неформальной политической тусовки, которая собиралась у Казанского собора. Но на улицах милиция не разрешала распространять газеты. Мы постоянно попадали в милицию и затем платили штрафы за «торговлю с рук». Нужно было искать выход из положения.
Еще летом 1989 года мы были под впечатлением от забастовки шахтеров. Мы напечатали на машинке воззвание к шахтерам и отправили с ними, а также с партией газет «Голос анархии» на Донбасс нашего парня, который был родом оттуда – Саню Чалого. Ответа не получили, правда, Саня уверял нас, что скоро в какой-то шахте появится ячейка АКРС, которая возьмет управление шахтой в свои руки. Зная Саню, я не особенно верил этой информации. Но шахтеры в любом случае воодушевили меня: «Интеллигентская болтовня заканчивается, приближается рабочая революция». Поэтому вполне естественно, что осенью 1989 года мы попробовали продавать газеты рано утром, когда на заводы идут питерские рабочие. Гегемоны охотно покупали наши издания, несмотря на то, что наша газета стоила в десять раз дороже, чем обычная, но при этом недоумевали: «Что это за «Черное знамя»? Мы за красное!».
Вскоре мы стали самой воркеристской анархистской группировкой. В мае 1990 года на общем собрании нами была принята даже «Тактическая резолюция №1»: «В целях налаживания непосредственных контактов с пролетарскими коллективами каждый функционирующий член АКРС обязан не менее одного раза в неделю распространять печатные издания Союза у проходных заводов и фабрик во время прохода рабочей смены». В мае мы приобрели какой-то чудо-аппарат, что-то типа светокопии, я даже точно не помню, как он множил тексты, помню только, что с помощью какой-то специальной копирки. На этом аппарате мы в июле 1990 года размножили две партии листовок для рабочих. Одна листовка была против решения правительства поднять в три раза цены на хлебопродукты, а во второй содержался призыв организовать рабочее самоуправление и взять производство в свои руки: «В ваших силах разогнать продажные, холуйские, послушные администрации СТК. Сделайте их действительными органами самоуправления: выберете в них рабочих, достойных вашего доверия, которые не продадут ваши интересы за пару лишних червонцев. СТК должен быть под контролем рабочих, а не администрации, и в любое время сменяем. Становитесь хозяевами своего производства!» Тираж последней листовки мы печатали ночью с Вольбергом в его маленькой «хрущевской» комнатушке.
Тяжелое впечатление произвел на меня 2-й съезд КАС. Я не был на первом съезде, потому что находился под следствием. Но с того времени много чего произошло. Мы наладили выпуск газеты «Черное знамя», заработали репутацию экстремистов. И провинциальные анархи с любопытством смотрели на главного питерского «хунвейбина», о котором так много слышали. Я выступил с предложением наладить связи с рабочим движением, а на международной арене – с представителями радикального революционного коммунизма. После меня слово взял человек из Харькова по фамилии Рассоха, лысый, по бокам черепа – какой-то желтоватый пушок, толстожопый, с пузом. Типичный такой кадет, ему бы в кино буржуев играть. Он с яростью напустился на АКРС и на меня лично. «Жвания анархизмом прикрывает маоизм! Под радикальными западными коммунистами он подразумевает «Красные бригады». Я предлагаю исключить его из КАС, иначе нас обвинят не только в терроризме, но и в гомосексуализме!».
По правде сказать, я не понял, при чем тут гомосексуализм? Я никогда не был приверженцем однополой любви, и не давал повода заподозрить меня в нетрадиционной ориентации. Думаю, на Рассоху произвела впечатление моя прическа: обритая почти под ноль голова, сзади – длинная косица. Прическа «летающего китайца» - мастера единоборств! Но провинциальный плешивый Рассоха не был знаком с брутальной эстетикой Востока! Для него, наверное, все, что не «канадка» (так почему-то называлась одна из самых популярных в советской стране мужских причесок), это - манифест голубой любви. Кроме того, забавно было слышать обвинения в гомосексуализме от анархиста, который должен ратовать за терпимость и защищать права меньшинств. «Чего это он? Что за чушь он несет?»- спросил я у Вольберга. «С такой жопой - неудивительно», - ответил тот. Все ждали, что наброшусь на Рассоху с кулаками. Но я сдержался.
В ходе съезда я продолжал настаивать на сближении с рабочим движением, меня неожиданно поддержали Исаев и вся московская секция КАС. Панки и неформалы во главе с «батькой Раушем» обвинили москвичей в попытке создать на базе КАС партию и покинули зал заседаний. Рауш, наверное, ждал, что уйдем и мы. Но нас с этой субкультурной публикой не связывало ничего, кроме моей прически. Мы остались на съезде. Я рассказывал оставшимся делегатам о нашей работе в Питере, о наших утренних распространениях листовок и газет у заводских проходных. Помню, я предложил участникам съезда прибегнуть к тактике «пролетарских экспедиций» (так вслед за итальянскими ультралевыми я называл нелегальные проникновения на промышленные объекты). В итоге наша серьезная позиция привлекла симпатии почти половины съезда. Человек 20 доверили мне свой голос. Встал вопрос о выборе делегатов на съезд шведского анархо-синдикалистского профсоюза SAC. Исаев предложил отправить в Швецию меня и… Рассоху, как представителей двух наиболее крайних течений в КАС. Зал рассмеялся. Все проголосовали «за». Рассоха в конце съезда подошел ко мне и извинился за свою речь. Но ни я, ни он в Швецию так и не поехали. Я – потому что перешел на позиции троцкизма, а он – потому что стал членом местной либеральной партии.
