Григорий Панченко - Луки и арбалеты в бою
При концентрированном прицельном обстреле в конце концов никакая броня не спасает – ни человека, ни зверя
(Ну да, так, в затылок, убивали погонщики вышедших из повиновения индийских слонов: стальным клином, несколькими быстрыми ударами тяжелого молота. При чем тут стрела? И при чем тут мумак, у которого путь от поверхности затылка до спинного мозга минимум втрое больше, чем у индийского слона: туда пожарный багор отбойным молотком надо забивать! Ах, простите, забыл ПОДЛИННЫЙ первоисточник всех эпизодов этой мумакомахии: вот так же юный Скайуокер порхает на флаере вокруг шагающего транспортера, спутывает ему ноги, разит в уязвимые зоны, повергает наземь, мешая Империи нанести ответный удар… Но у него хоть «световой меч» был вместо лука!)
Может, стрела была отравлена? Да нет, все равно не выходит. К тому же это слишком особая тема, и мы подступимся к ней в другой главе.
Хотя, надо сказать, тема стрельного яда регулярно всплывает применительно к охоте. Даже тогда, когда этого яда скорее всего не было. Вот, например, история гибели византийского императора Иоанна Комнина – который не раз водил войска в бой, стрелял в таких боях из лука и сам оказывался под обстрелом, а смертельную рану получил, по иронии судьбы, на охоте, причем именно от стрелы, хотя и без лучного выстрела как такового:
«…Стоит рассказать и о том, как Иоанн умер. Однажды, выехав на охоту, встретил он огромного кабана, каких много питают земля киликийская и горы Тавра. Видя, что он наступает, царь, как рассказывают, взял в руку копье и ударил его. Но когда наконечник копья вонзился в грудь зверя, он, разъяренный ударом, сделал такой натиск вперед, что рука царя от сильного противодействия ему вместо прямого направления повернулась назад и нажалась на висевший у него за плечами колчан, наполненный стрелами. Через это у самого сгиба кости острием стрел произведена рана, и из раны вытекла кровавая пена. Тогда на рану наложили тонкую кожицу, которую обычно называют попросту стягивающим пластырем, то есть чтобы он стянул стенки разреза и закрыл рану для предотвращения воспаления и боли. Но впоследствии это-то и было причиной воспаления, потому что яд, с острия стрелы быв принят внутрь и сжат под кожицей, перешел в другие части тела. Впрочем, это произошло после, а тогда царь не чувствовал еще никакой боли, так что для него накрыт был стол и он сел обедать. В продолжение обеда стоявшие тут сыны врачебной науки, увидев пластырь, спросили о причине раны и убеждали царя тотчас снять с руки накладку. Но он сказал, что это средство затянет рану и что ему не представляется ничего, что могло бы произвести опухоль и воспаление. Однако ж, едва успел он заснуть после обеда, как вдруг поднялись острые боли и на руке явилась опухоль. Тогда сошлось все общество врачей и начало решать вопрос, что нужно делать. Одни признавали необходимым разрезать опухоль, другие находили ее еще не созревшей и советовали подождать, пока она сделается мягче. Но, видно, уже надлежало быть беде – и мнение в пользу операции пересилило. Когда опухоль разрезали, она сделалась еще больше, и рука была перевязана. С этой минуты душу царя начала уже потрясать мысль о смерти…»
(Иоанн Киннам «Краткое обозрение царствования Иоанна и Мануила Комнинов»).Лук с колчаном явно оказались у императора не случайно, хотя предназначались для другой дичи: вепрь – не мумак и не носорог, но все равно его уместнее останавливать копьем, чем стрелой, в этом-то Иоанн Комнин не ошибся. Судя по всему, стрелы были расположены наконечниками вниз – но руку ударило о колчан с такой силой, что он прорвался. Впрочем, расположение в колчане стрел каким-то общим правилам не повинуется: тут многое зависит от типа наконечников и оперения, от места подвески самого колчана и т. п.
А что можно сказать о причине трагического исхода? Видимо, только одно: «Руки мыть надо!» Но в XII в., которым датируется «Краткое обозрение» Киннама, этот совет вызвал бы серьезное удивление у всех: императора, ответственных за его охотничье снаряжение слуг и даже у синклита «сынов врачебной науки»…
Конунг, рыцарь, джигит и василевс
Смежные ремесла лучников
Читатели, будем надеяться, еще помнят цитату из «Последнего Кольценосца», в которой приводится мнение благородных рыцарей по поводу разных типов стрелкового оружия. Отметим: в этой среде иногда все-таки действительно было принято презирать лук как «оружие голодранцев» – но, с другой стороны, едва ли не чаще умение пользоваться луком входило в комплекс благородных искусств.
Английская миниатюра XII в. (фактически сразу за эпохой викингов), изображающая «датских» лучников. Для художника они действительно злобные голодранцы – особенно если учесть, что стреляют они по христианинскому святому Эдмунду. Но луки у них, похоже, тисовые – и в целом напоминают прототип английского longbow.
Еще в эпоху викингов (разумеется, мы понимаем условность этого термина и учитываем, что «викинг» – не нация, а профессия, более того: профессия, не слишком совместимая со службой в дружине конунга… если, конечно, конунг вместе со своей дружиной не отправляется «на заработки» в викингский поход…) получил распространение термин «idrottir» – «искусства», применяемый для обозначения этого комплекса единым блоком. Состав всего idrottir в какой-то степени менялся, но всегда включал такие виды idrott, как борьба, плавание (обычно – включая умение глубоко нырять, проплывать какое-то расстояние в доспехах и вести бой «на плаву»), умение владеть оружием (от меча до лука), верховая езда (включающая умение владеть оружием), ходьба на лыжах (без отрыва от него же)… А еще – стихосложение и, отдельно от этого, умение разбираться в скальдической поэзии (что куда труднее, чем ее сочинять!), игра на музыкальных инструментах и прочие искусства того же рода. Самые крутые из «новых шведских» (норвежских, исландских – нужное подчеркнуть) могли похвастаться даже знанием книжной, т. е. латинской, премудрости – что, как правило, иллюстрировало высокий политический рейтинг и/или финансовую состоятельность семьи, способной выписать из-за границы учителя-клирика, – а то и, трудно поверить в такую крутизну, умением играть в шахматы!
Конечно, освоить несколько idrott на высоком уровне обычно удавалось лишь представителям воинской элиты (она же – родовая аристократия). Например, конунг Харальд Хардрада, обращаясь к своей будущей супруге Елизавете Ярославне, информирует ее (а пожалуй, скорее потенциального тестя – Ярослава Мудрого) насчет своих успехов в восьми искусствах: езде верхом, плавании, ходьбе на лыжах, стрельбе, гребле, сложении стихов, игре на арфе, знании поэзии. Факт овладения последним названным idrott подтверждается самым текстом послания, представляющего собой скальдическую драппу из нескольких восьмистрочных вис. Герой «Саги об Оркнейцах» Кали Кальссон, желая подчеркнуть, что он ничем не уступает ярлу Регнвальду, называет целых девять искусств, в которых преуспел: игра в шахматы, знание рун, книжная грамотность, ювелирное дело, ходьба на лыжах, стрельба из лука, гребля, игра на арфе и сложение стихов. Умение владеть мечом, копьем и секирой в этот список, как видим, не включено: это скучная прозаическая обыденность, которой даже как-то странно хвалиться перед ярлом. То ли дело первое, четвертое и, что в нашем случае особенно важно, шестое из высоких искусств, доступных не каждому!
(Наш давний знакомец Бабур, представитель совсем иной воинской культуры, этот перечень оценил бы. Он, наравне с умением стрелять, рубиться и командовать войском в бою, постоянно описывает разного рода «правила обхождения», принятые в его кругу. Тут и умение подобающим образом одеваться, и навыки учтивой беседы, художественные вкусы, каллиграфия, умение рисовать и музицировать, «дар наматыванья чалмы»… то же умение играть в шахматы… В отдельных случаях – даже умение писать трактаты о стихотворных размерах, принятых в персидской, арабской и тюркской поэзии; во всяком случае, сам Бабур этим в свободное от военных дел время занимался.
Об одном из своих родичей он с огорчением говорит: «дар к стихосложению у него был, но он не развивал его»; о другом с определенным недовольством сообщает, что тот «сочинял стихи особого рода, в которые включал устрашающие слова и мысли», напоминающие скрытые проклятия. Это неудовольствие, в свою очередь, смог бы оценить образованный викинг: в скальдической поэзии существовали представления о ниде – строках, фактически заключающих в себе враждебную магию.
Поэтическое мастерство оценить трудно, тут слишком многое зависит от переводчика, но в Средние века классическая восточная поэзия достигала очень высокого уровня, и Бабур, если судить по его газелям и рубаи, был достойным ее представителем: президенты-падишахи современных стран Востока, конечно, тоже временами публикуют плоды вроде бы собственного литературного творчества, но – «не тот класс езды на поросенке!»; в искусстве лучника им тем более с Бабуром не равняться. А вот в шахматы он, возможно, сумел бы обыграть большинство таких президентов и даже ярла Регнвальда, однако современных мастеров вряд ли чему-то мог научить: это была еще совсем не та игра. Описание мастерства сильнейшего из известных Бабуру шахматистов выглядит довольно забавно: мол, большинство людей могут переставлять шахматные фигурки только правой рукой – но тот мастер так продвинулся в этом благородном искусстве, что умел играть двуручно!
